*
Уходя в историю
Надежда Мандельштам. Собрание сочинений. В двух томах. Том 1, 864 стр. Том 2, 1008 стр. Состав. С. В. Василенко, П. М. Нерлера и Ю. Л. Фрейдина; подготовка текста С. В. Василенко при участии П. М. Нерлера и Ю. Л. Фрейдина; комментарии С. В. Василенко и П. М. Нерлера; вступительная статья к первому тому П. М. Нерлера; вступительная статья ко второму тому Ю. Л. Фрейдина. Екатеринбург: «Гонзо» при участии Мандельштамовского общества, 2014.
Для людей моего поколения и более старших Н. Я. Мандельштам была вполне реальным человеком, к которому можно было через знакомых напроситься в гости. Велика была вероятность столкнуться на улице или, скажем, в электричке по дороге в Семхоз, куда она ездила к А. Меню, а я просто на дачу. Сведения о ней то и дело доходили от самых разных людей, и вообще казалось, что она совсем рядом.
Те же, кому сейчас 50 и меньше, воспринимают ее как чистую абстракцию. Н. Я. Мандельштам для них — исключительно книги. Такова реальность жизни: движение времени разводит читателей с автором, отодвигая того в вечность.
Нынешний двухтомник «Собрания сочинений» появляется как раз в тот момент, когда книги Н. Я. Мандельштам окончательно историзируются, становятся источником, точкой отталкивания для разнообразных размышлений, а не живым огнем, вдруг вспыхнувшим где-то поблизости. И то сказать: первое издание «Воспоминаний» вышло в Нью-Йорке 45 лет тому назад, тут же было переведено на основные европейские языки, получило высочайшую оценку критики и в больших количествах проникало в СССР, где, однако, стало достоянием собственного печатного станка фактически через двадцать лет, когда автора уже не было в живых. То же произошло со второй книгой: в 1972 — на русском в Америке, сразу же — переводы, а издание в СССР — лишь в 1990 году. И обсуждая нынешнее издание, мы должны понимать, что оно является плодом длительной эволюции и текстологических находок, а также и нашего отношения ко всему этому тексту.
Для историзации важно еще напомнить, что в 1970 году читатели внутри СССР не могли рассчитывать на то, чтобы отправиться в библиотеку, взять томик Мандельштама и читать воспоминания его вдовы на фоне стихов. Первое научное (хотя и основательно отцензурованное) издание стихотворений вышло лишь в 1973 году. Существовало, конечно, американское собрание сочинений, первый вариант которого появился еще в 1955 году, но оно было практически никому не доступно. Второй вариант стал издаваться в 1964 году, когда Надежда Яковлевна, по предположениям нынешних издателей, заканчивала работу над своим первым томом. Вот он-то послужил основой для первых читателей книги Н. Я. Сужу в данном случае не только по себе (три тома в болотно-зеленых обложках простояли у меня на полках несколько лет, и в 1973 году, еще не зная текста мемуаров Н. Я., я ссылался на них в дипломной работе), но и по другим людям своего поколения, которым поэзия была не безразлична.
Таким образом мы почти параллельно узнавали стихи и прозу Мандельштама, мемуары его вдовы, а также воспоминания других современников: И. Эренбурга, Н. Чуковского, Э. Миндлина, М. Цветаевой. Кому больше везло, могли прочитать «Мандельштам (Листки из дневника)» Ахматовой, книги и отдельные публикации С. Маковского, Г. Иванова, И. Одоевцевой, М. Карповича, А. Лурье, Е. Тагер и др. Но, во-первых, все эти зарубежные тексты были труднодоступны, а во-вторых — трудно было понять, как к ним относиться, как выстраивать облик Мандельштама одновременно по Ахматовой и Г. Иванову, Е. Тагер и С. Маковскому — слишком уж они противоречили друг другу.
В первой своей книге Н. Я. Мандельштам впервые дала связное и развернутое повествование о жизни Мандельштама, исходя из убеждения, что он — великий поэт, один из лучших русских поэтов ХХ века, а не легкомысленный шалопай и скандалист, каким так часто он представал со страниц мемуаров. Перед читателями вдруг открылась совершенно новая перспектива для постижения истории русской и мировой поэзии. Да и могло ли быть иначе, если мемуаристка постоянно подсвечивает своего героя пушкинским светом? Осознанно или нет, но образ Мандельштама выстраивается по пушкинской модели: «…И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он. // Но лишь божественный глагол / До слуха чуткого коснется, / Душа поэта встрепенется, / Как пробудившийся орел». Конечно, практически все мемуаристы понимают, что Мандельштам в жизни и Мандельштам-поэт — разные ипостаси его личности и судить одного по законам другого невозможно, но для них это все-таки беглые впечатления, от которых остается Мандельштам-скандалист или смешноватый, но возвышенный поэт. Для Н. Я. он таков всегда, и этим она определяет его сущность.
Большинство читавших наверняка помнит начало «Воспоминаний»: «…Дав пощечину Алексею Толстому, О. М. немедленно вернулся в Москву…» Именно так, с отточия начинает Н. Я. четырехсотстраничную книгу — и это сигнал того, что точно так же можно было начать и с любого другого заметного момента в биографии Мандельштама. Но все-таки — с пощечины.
Блоггер Эрнест Штатланд (очень похоже на ник, а не настоящее имя), посвятивший разбору книг Н. Я. «много букафф», как сказали бы завсегдатаи Интернета, подробно цитирует воспоминания Е. М. Тагер (которая сама не была свидетельницей инцидента, но узнала его подробности почти сразу же): «...Мандельштам, увидев Толстого, пошел к нему с протянутой рукой; намерения его были так неясны, что Толстой даже не отстранился. Мандельштам, дотянувшись до него, шлепнул слегка, будто потрепал, по щеке и произнес в своей патетической манере: „Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены”». И автор блога резюмирует: «Никакой реальной пощечины Толстому он собственно не давал».
Мы не станем обсуждать, прав или не прав был Толстой, Мандельштам, Амир Саргиджан. Но констатировать, что пощечина была, — наша обязанность. Давным-давно остались в прошлом те времена, когда она выливалась в кулачный удар. К началу ХХ века пощечина становилась символическим поступком (как у Мандельштама) или даже просто формулой: «Я оскорбляю вас действием». Мандельштам повел себя в данной ситуации как человек пушкинского времени, отстаивая честь, а не пускаясь в кулачный бой. Это тем более очевидно, что речь идет о последнем дуэльном вызове в жизни Мандельштама — в этом деле он был человеком опытным, как и Пушкин.
К такой проекции можно отнестись скептически, но для Н. Я. она жизненно важна. Как кажется, прежде всего потому, что первоначально параллельное развитие постепенно превращается в две резко расходящиеся дороги. Как бы ни был сложен путь Пушкина, он мог сохранять со своим государством какие-то отношения. Какими они были — вопрос непростой, но количество сохранившихся писем от Пушкина к Бенкендорфу и обратно наглядно свидетельствует, что общение шло постоянно, и далеко не всегда это были ультимативные указания со стороны графа. И к царю Пушкин мог обратиться и получить ответ. Высшая власть существовала для устройства жизни хотя бы части общества.
Во времена Мандельштама такое непредставимо. «Власть отвратительна, как руки брадобрея», — напишет он о временах не только ариостовских, но и собственных. Н. Я. была еще жестче и безжалостнее: «наша была омерзительна, как рука палача». И ведь это еще те времена, когда до сотрудника ЦК было не так сложно дотянуться. Да что — и к Бухарину можно было обратиться, чтобы получить доброжелательный ответ. Но все равно путь поэта оказывается уходящим в бездну: «Никто ничего не знает. Никто ничего не узнает ни в кругу, оцепленном проволокой, ни за его пределами. В страшном месиве и крошеве, в лагерной скученности, где мертвые с бирками на ноге лежат рядом с живыми, никто никогда не разберется. Никто не видел его мертвым. Никто не обмыл его тело. Никто не положил его в гроб».
Это та поэтика Н. Я. Мандельштам, которая определяла дух ее первой книги. Не буду лишний раз ее хвалить — таких похвал книга удостоилась много раз, и лучше Бродского, бывшего большим поклонником прозы Н. Я. Мандельштам, вряд ли скажешь. Но, кажется, ни для кого нет сомнений, что «Вторая книга» написана совсем в ином ключе. Вот наугад выбранное место: «Мы были настолько оторваны от мира, что не отдавали себе отчета, насколько сходны процессы, проходящие в разных странах и в разной форме. Та форма, в которой они протекали у нас, была так наглядна, что поглощала все наше внимание». Если первая книга — взволнованно импрессионистична, то вторая в очень значительной своей части ориентирована на философическое повествование, где рассуждение играет роль даже большую, чем настоятельная убедительность речевого напора. Мемуарист становится мыслителем, притягивая к себе уже не художественные обертоны речи, а связанные с наукой или политической публицистикой.
Соответственно меняется (хотя, конечно, далеко не полностью) и функция того, кто организует речь. «Вторая книга» не чуждается прямых и даже грубых оценок. Вот тоже почти случайно выбранное: «В поисках ночлега мы зашли к Аделине Адалис — я до сих пор не могу простить Мандельштаму, что он где-то похвалил ее стихи. По-моему, это предел падения и слепоты». Нет ни примеров, ни доказательств, ни логики, в дело идет все. Если в первой книге Н. Я. — страстная свидетельница того, что происходит с ней, с ее мужем, со страной, с людьми, то во второй она все чаще наделяет заведомой правотой самое себя, отдавая другим проигрышные позиции.
Не случайно даже симпатизирующие ей люди находят нужным поправлять Н. Я. там, где она намеренно пристрастна. Так, С. С. Аверинцев вступал с нею в достаточно решительную полемику относительно роли символизма в русской поэзии начала века, которую Н. Я., слишком прямолинейно прочитав статьи О. Мандельштама начала 1920-х годов, была склонна преуменьшать. А что уж говорить про тех, кто обижался, прочитав обидное или показавшееся обидным о близких людях! Л. К. Чуковская, сама превосходная свидетельница, посвятила разбору «Второй книги» большую работу. Пустил в оборот свое письмо к Н. Я. В. А. Каверин, и вскоре оно было опубликовано в широко читавшемся в СССР журнале «Вестник русского христианского движения» (с послесловием редакции, где было выражено несогласие с позицией Каверина). От Н. Я. стали отходить друзья, читатели уже не стеснялись признаваться, что книга им не нравится. Действительно, в ней много задевающего привычные чувства и знания. Страстно, как она это умела, Н. Я. разрушала миф о 1920-х годах как плодотворной эпохе в жизни России, и это многих если не возмущало, то хотя бы будило в них несогласие. Философствование автодидакта раздражало. Непререкаемость суждений отталкивала.
Все это так, и примеров можно подобрать немало. Но не случайно многими именно «Вторая книга» была услышана отчетливее, чем «Воспоминания»: в ней ведь шла речь уже не столько о Мандельштаме и о его современниках, сколько об эпохе, породившей действительность 1970-х годов, и отвращение от нее заставляло искать ответов у разных авторов — Н. Я. Мандельштам занимала тут одно из первых мест.
Какими глазами взглянут на эту книгу новые читатели? Будет ли она для них столь же притягательна, как для многих и многих свидетелей ее появления на свет? Конечно, ответа мы знать в точности не можем, но думается, что во многом это будет зависеть от того, расстанется ли наша страна с наследием коммунистического режима. Если да, то книга Н. Я. Мандельштам будет все дальше и дальше отодвигаться в историю. Если нет, то к ней по-прежнему будут обращаться все те, кто пытается понять феномен России, а не просто призвать верить в него. Меж тем «Воспоминания» будут жить до тех пор, пока жива будет русская поэзия, потому что давно уже Мандельштам влился в нее, а понять его феномен без книги вдовы попросту невозможно.
Конечно, далеко не только эти две книги составили двухтомник. В него вошло большинство произведений Н. Я. Мандельштам, напечатанных как при жизни, так и посмертно. Это ранний вариант воспоминаний, названный составителями «Об Ахматовой», это комментарий к стихам 1930-х годов, это отдельные статьи, заметки, открытые письма. Из очевидного за пределами двухтомника остались три очерка, напечатанные в знаменитом альманахе «Тарусские страницы» под псевдонимом Н. Яковлева, а также ценные для мандельштамоведов и биографов Н. Я. ее заметки на полях третьего тома американского издания Мандельштама («Philologica», 1997, т. 4. № 9/10).
Общий объем двухтомника — 1870 страниц, плюс к этому вклейки с иллюстрациями. Понятно, что книжный блок оказался на пределе своей прочности и предлагать составителям включить еще нечто было бы безрассудным. Но все же нельзя не заметить, что изданием очень трудно пользоваться. Прежде всего отметим, что содержание в обоих томах составлено слишком формально. Обе больших книги Н. Я. Мандельштам делятся на главы, но в оглавление их названия не вынесены, поэтому определять, где что искать, предоставляется читателю. То же самое — с примечаниями. Они расположены после каждого произведения, и, если речь идет о десятке страниц и пяти примечаниях, справиться с этим легко. Но если примечания (сейчас речь идет о «Воспоминаниях», напечатанных в первом томе) начинаются со страницы 491 и занимают почти сто страниц, то найти то, что тебе нужно, практически невозможно. Тома приходится читать насквозь, тогда как для многих купивших они наверняка станут еще и постоянным справочником.
Второе, что необходимо сказать в качестве упрека, — двухтомник лишен указателя имен. А он здесь просто необходим. Мало того: он должен быть раскрытым, то есть давать первоначальные сведения (даты жизни и род деятельности) об упоминаемом человеке, поскольку в комментариях это не сделано. Мне не хотелось бы обвинять составителей в этом просчете, высокая их квалификация не позволяет даже зародиться такой мысли. Но так сошлись звезды, что очень нужное издание оказалось без ключа, и примириться с этим трудно. Для тех, кто мириться не хочет, скажу, что в электронном журнале «Московское книжное обозрение» ( http://morebo.ru/tema/segodnja/item/1442073136558 ) отдельно от двухтомника напечатан именник к нему. Желающие могут его скачать и при необходимости пользоваться.
Но в качестве похвалы непременно следует сказать, что спустя небольшое время после рецензируемого двухтомника появилось своеобразное приложение к нему — книга «„Посмотрим, кто кого переупрямит…”: Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах» (М., «АСТ; Редакция Елены Шубиной», 2015). В эту солидную (более 700 страниц) книгу вошло множество материалов, часто впервые публикуемых, рассказывающих о жизни Н. Я. Мандельштам с рождения и до смерти. А это лишь подтверждает нашу мысль о том, что и ее личность, и ее книги отодвинулись на то историческое расстояние, с которого не так заметны пристрастные суждения, зато легче различим общий облик автора.
Н. А. БОГОМОЛОВ