ВОСПОМИНАНИЯ О НЕВОЗВРАТНОМ

Пурин Алексей Арнольдович родился в 1955 году в Ленинграде. Поэт, эссеист, переводчик. Автор нескольких лирических сборников. Заведующий отделами поэзии и критики журнала «Звезда». Лауреат редакционной премии «Нового мира» за подборку «Лавр и базилик» («Новый мир», 2014, № 9). Живет в Санкт-Петербурге.

Алексей Пурин

*

ВОСПОМИНАНИЯ О НЕВОЗВРАТНОМ

 

* *

*

Приду к какому-нибудь Ойдену —

и так скажу ему: «Увыстан,

гляди, как мною мало пройдено,

как чистый лист мой не залистан!

В ученики к себе бери меня

(я ж по-английски ни бельмеса!) —

пусть поначалу не алхимия,

а просто азбука замеса...»

Но Ойден, накурившись гадости,

напившись мерзости, промямлит:

«Отвянь! В тебе так мало радости.

Да и уже прочитан „Гамлет”».

Anno 1806. Матиасу Якобсу, без комментариев

                Шумели в первый раз германские дубы,

                Европа плакала в тенетах…

                                    Мандельштам

Минутный царь царей — в зените. Перед ним

Берлин повержен в прах, склонил тиару Рим.

И цезарей венец, который вечным мнился,

с двуглавого орла дунайского скатился.

Куда ни погляди — повсюду правит бал

чреватый новизной, но чуждый идеал;

и впору умереть, как женщине при родах,

Германии — или исчезнуть в рейнских водах.

Но, где опасность, там спасенья зреет час.

Под гнетом и в огне рождается алмаз,

над бедами страны блистающий слезою,

что рати мрачных туч — живительной грозою.

Лишь в памяти веков — грядущего залог.

Внук Бренты протрубил в мальчишеский свой рог.

Из пены волн речных родилась Лорелея.

А в Тюбингене ум затмился, пламенея,

как солнце на заре — разрезан пополам.

Но не закат — восход потом увидят там.

Гаронна и Дордонь найдут конец преграде.

И лебедь к небесам взлетит с зеркальной глади.

Остановка в Эдеме

               Теперь так мало греков в Ленинграде...

                                           Иосиф Бродский

Теперь так мало немцев в Петербурге…

А до войны, которую мой дед,

ее участник, называл «германской»,

«империалистической», здесь жило

их тысяч шестьдесят — приличный город!..

И мы сломали кирху на Морской

(где рос Набоков), скинули квадригу

чугунную с имперского посольства

(Набокова отправили в Берлин —

на Луитпольдштрассе).

Помню, лет в семнадцать

листал учебник физики, готовясь

к экзамену, в запущенном саду

великолепном. С правой стороны —

дворец великокняжеский в руинах,

и фабрика кондитерская — с левой,

в честь коммунистки названная. Прежде,

до Октября, «Жорж Борман» называлась.

Да и великий князь, конечно, немцем

был.

А на днях — какой-то ресторан:

приехали приятели-голландцы

и с ними девушка из Амстердама.

Я: «Беатрикс?» — «Нет, Беатрис фон Борман.

Я — немка. Мой прадедушка владел

заводом здесь: конфеты, шоколад,

пирожные и ромовые бабы…»

Я ей про сад давнишний рассказал…

Потом — о том, о сем, о местной кухне,

о лирике — болтали (Рильке, Тракль,

Гейм, Бенн, Целан)… Она: «А современных

поэтов знаешь?» — «Как же! Грегор Лашен…» —

«О, Грегор Лашен! Я знакома с ним.

Поэт чудесный, несравненный! Где

ты с ним встречался — в Утрехте?»

— «В Эдеме!

В краю, где виноградари несут

к столу друзей пирующих бутыли

с живым рубином или янтарем,

где померанцы зреют, где парят

над нами духи гениев...

Я знаю,

теперь я знаю этот дивный край!»

* *

*

Стихи мои, свидетели живые, —

вы как один — что раны ножевые!..

Чтил слог и рифму, благо был любим, —

значок дарили с городом Любим —

с его гербом и с именем Любима,

такого городка, — неистребимо

из памяти! — а главное: любил,

сходил с ума, влюбившийся дебил!..

* *

*

Благодаря Амелину Максиму,

карелам, вепсам и мордве,

негаданно случились в эту зиму

поездки две.

Я побывал в Петрозаводске, где я

замечен не был тридцать лет.

Дошел до Повенецкой, молодея, —

отряда нет!

Два года я служил здесь офицером:

стройбат, лесоповал, УПЛО

достойного полковника Вайсеро...

К чертям снесло!..

Шиномонтаж, увы, на месте ратном...

Но город — тот же, что тогда...

Воспоминания о невозвратном —

как глыбы льда!

...............................

Благодаря Амелину, Москвою

прошелся я, спустя пятнадцать лет.

Прекрасной оказалась и живою.

Прелестнейшей — привет!

Ничуть не постарела, не остыла.

(На том мосту земля всего круглей!)

У Питера такого нету пыла,

таких углей!

А клички улиц — эти вал за валом?!

А церкви — сколько ж было при царе?!

...Благодаря Максиму, «Калевалам»,

обрел Москву я в этом декабре!

Купил я «Урну» Белого в подвале

«Москвы». Потом беседовал с Куллэ.

Потом мы все в подвале выпивали —

и разошлись весьма навеселе.

(Но не Куллэ!

Уже не пьет Куллэ!)

Надпись на книге

                   Сергею Слепухину

Стихи до Рима нас не доведут,

зане велеречивы и надуты, —

где взять им обаяние ведут —

очарованье пойманной минуты?

Поможет кисть, помогут краски им,

явить Натуру не способным зримо,

безжизненным, но все-таки живым, —

и доведут, пусть под руки, до Рима.

Болонья

                   Айзе Пессина-Лонго

Здесь голуби, поpхая на весу,
из голых швов выклевывают кальций.
И только вpеменные постояльцы
способны оценить твою кpасу.

Она кpепит, упоpная, им кость
кpыла, как известь. А абоpигену
пpеелось гpызть магическую стену —
и пенья муз дослушать не пpишлось...

Здесь самый старый университет.

Здесь сочинили опус «Имя Розы».

Но что, спроси, скучней ученой прозы? —

уж ночь прошла, а катарсиса нет...

Вещица Лонга лучше — тет-а-тет

скажу я вам, — да и «Метаморфозы»!

* *

*

                   Владимиру Козлову

В Ростове побываю на Дону!

Пусть жизнь почти прошла, еще одну

поездку удивительную — к Дону,

даст бог, предприниму, увижу Дон,

когда-то Танаисом звался он

и воды мчал до Понта, к Посейдону.

Куплю леща. Услышу голоса

поэтов танаисских. Чудеса

увижу сталинизма — театральный

громадный трактор... Выдержу потоп

почти всемирный: ливень, и галоп

спешащих вод, и как бы лед астральный.

Опять увидеть море

               Памяти Василия Павловича Бетаки

Из Франции прекрасной получил

живожурнальну весточку. Старик,

как выяснилось вскоре, из Парижа

с женой и другом ехал на Лазурный

(вообразите!) Берег — и в пути

следил за Интернетом. Привлекла

его моя подборка в «Знаменовье» —

он написал: «Отличные стихи».

Успел ли он прочесть мое «Спасибо,

есть у кого учиться»? Через день

узнал я: умер в городе Осере

(Бургундия, отечество шабли)

скоропостижно... Восемьдесят два...

Но все-таки в Прованс вела дорога:

при всей печали — сказочная смерть...

Как он хотел опять увидеть море!

Увидит. Говорят, развеют прах

его над им любимым побережьем.

* *

*

Один мой дед сотрудником железно-

дорожных касс, бухгалтером потом

служил. И жил нешироко, но честно:

над Оредежью скромный летний дом;

три дочери и сын; своя квартира,

пусть небольшая, на границе Рот...

...Но вот идет Преображенье Мира,

другой мой дед как некий Хам грядет! —

Из Цесиса. С винтовкою, которой

вооружен был набожным царем...

Был одурманен большевицкой сворой:

давай, камрад, в богатого пальнем!..

Спасибо деду-латышу: недолго

палил; решил — гешефт, а не ЧК:

так, винзаводик дагестанский, волго-

донской совхоз, коньячная река!..

В блокаду с голодухи, ясно, помер

дед петербургский с бабушкой моей...

А у партийных есть коронный номер —

и как-то перекувыркались в ней...

Неравенство... Но вот отвоевали

мы Латвию, и деду тотчас в нос:

«Товарищ П.! Незначимы детали.

Ты выезжаешь завтра в леспромхоз!

На родину! Там окопались „братья

лесные”. Есть задача победить».

...Он победил. Чтоб выслушать проклятья

и латышей, и русских...

Возлюбить

своих врагов? И им раскрыть объятья?

* *

*

Вот и отец, хоть неспешно, за мамой

канул, спросив напоследок: «Лежать

долго ль мне так?» (И повеяло ямой:

не избежать, не сбежать.)

...Коли сожгли, то хватает и пяди

щедрой земли на высотах, с каких

били немецко-фашистские бляди

верной наводкой по городу их...

Что я ответил? — «Так надо, так надо,

доктор велел — полежи, не вставай».

Вот и лежит у ворот Ленинграда...

Верить бы, Боже, в Твой рай!

* *

*

О замысле высоком понимая

немногое, взираем мы на мир...

Но по нему прошлась орда Мамая —

повержен ею Бог, а не кумир!..

Разрушен храм?.. Нет, заново распяли

Христа — на Запад, Север, Юг, Восток!..

ОБСЕ изучит все детали.

ПАСЕ опубликует некролог.

* *

*

Он был сперва, как ты да я, мальком,

безвестный Сын Непредставимой Глыбы.

Сказать ему два слова — на каком?

на арамейском? — вряд ли мы смогли бы...

Да нет, сначала был Он голубком,

младенцем, лишь потом дорос до рыбы —

до ихтиса (увы, мартиролог:

Исус Христос Господень Сын Спаситель).

Он был, как ты, двуглаз, двулик, двуног —

но это знаменатель, а числитель

неведом нам, неисчислим, как Бог, —

ведь Бог всегда не делатель, а длитель.