КАК УБИВАЛИ ФАНТАСТИКУ

Борисов Владимир Иванович родился 25 ноября 1951 года в селе Бея Хакасской автономной области. Окончил Томский институт автоматизированных систем управления и радиоэлектроники в 1972 году. Круг интересов: фантастика во всех ее проявлениях, Станислав Лем, Аркадий и Борис Стругацкие и все остальные. Автор беллетризованной биографии Станислава Лема (совместно с Геннадием Прашкевичем, М., 2015).

Живет в г. Абакан, Республика Хакасия.

Владимир Борисов

*

КАК УБИВАЛИ ФАНТАСТИКУ

Солидная книга увеличенного формата, насчитывающая почти 700 страниц, с названием «Экспедиции в другие миры» и подзаголовком «Советская приключенческая и научно-фантастическая литература со времен Октябрьской революции и до конца сталинской эпохи», вышла в Германии в 2014^[1]. Ничего подобного на русском языке никогда не выходило. А жаль.

Это очень интересный рассказ о том, как бурный расцвет самых различных направлений молодой советской литературы был практически сведен к унылому социалистическому реализму уже к середине 1930-х годов. Автор, немецкий исследователь истории русской литературы Маттиас Швартц, окончил Берлинский университет им. Гумбольдта, затем защитил докторскую диссертацию в Свободном университете Берлина. Он начал собирать материалы для своей работы в Московских библиотеках и архивах летом 2003 года, параллельно изучал русский язык в Московском и Санкт-Петербургском университетах, встречался с писателями и редакторами старшего поколения «оттепели» (с Е. Войскунским, М. Емцевым, Е. Парновым, Б. Клюевой, В. Михайловым). В 2010 году успешно защитил диссертацию и продолжил работу над созданием обстоятельной монографии. О серьезности работы говорит и тот факт, что лишь указатели литературы и персоналий занимают 60 страниц.

Автор внимательно отслеживает в книге перипетии советских приключенцев и фантастов до 1957 года, причем делает это блистательно, с привлечением огромного количества архивных материалов, обильно цитируя позабытые книги (приводя тексты цитат и в оригинале, на русском языке), что позволяет ему наглядно показать, как разноцветье вымысла, экспериментов с языком и сюжетом постепенно вытесняет однообразная «правильная» и донельзя скучная литература.

Неслучайно автор взял эпиграфом к книге цитату из воспоминаний партийного деятеля Александра Яковлева, вышедших в 1944 году: «Сталин лукаво усмехнулся: „Ну как же Майн-Рида и Купера будут наши издательства выпускать, если там ничего о колхозах и тракторах не написано!”»^[2]. Действительно, как смели фантасты писать о далеком будущем, если даже Госплан не заглядывал вперед дальше одной пятилетки?

Что ж, пройдемся по книге Швартца — именно так, как она выстроена, в хронологическом порядке; а заодно — и по истории вопроса.

Работа Швартца представляет три четких хронологических промежутка. Первая часть «Коммунистические Пинкертоны — проекты и варианты популярной приключенческой литературы» повествует о периоде с 1917 по 1932 год. Собственно, «пинкертоновщина» в русскую беллетристику проникла еще раньше. В 1910 году Корней Чуковский написал статью «Нат Пинкертон и современная литература». Кстати, если поменять в этом древнем тексте слово «пинкертоны» на «попаданцы», он прозвучит сегодня совершенно актуально, как будто и не прошло с тех пор более ста (!) лет: «И когда я вижу, что наша интеллигенция вдруг исчезла, что наша молодежь впервые за сто лет оказалась без „идей” и „программ”, что в искусстве сейчас порнография, а в литературе хулиганство, я не говорю, что это реакция, а я говорю, что это нахлынул откуда-то сплошной готтентот и съел в два-три года всю нашу интеллигенцию, съел все наши партии, программы, идеологии, съел нашу литературу и наше искусство, и если где еще остались какие-нибудь неприметные корешки, — рожки и ножки, — он и те съест…»^[3]

Эта первая часть интересна прежде всего тем, что вводит в литературоведческий контекст выступления большевистских вождей, по известным причинам, как правило, бывших persona non grata в различных исследованиях советского времени. А вот сейчас, когда раскрыты многие архивы и разрешены поиски, почти за тридцать лет никто из отечественных историков литературы не занимался подобными изысканиями, и мы вынуждены читать о событиях тех лет в работе немецкого ученого, чей пытливый ум оказался расторопнее наших. Ленивы и нелюбопытны?

Провокационная статья Корнея Чуковского, хотя и вышла еще в царские времена, тем не менее задала тон на многие годы рассуждениям о том, какой должна быть советская литература вообще. Причем далеко не все разделяли мнение Чуковского. Наоборот, предлагали если не учиться, то широко использовать опыт «чуждого класса». Ярым сторонником пинкертоновщины был, например, Николай Бухарин: «А вспомним, как действовала буржуазия. У нее были увлекательные романы, рассказы, даже специальные „уличные” издания, вроде приключений Ната Пинкертона и прочее»^[4]. И чуть позже уточнял свою позицию: «Я имел случай года полтора назад выступать с предложением создания коммунистического Пинкертона, я и сейчас стою на той же точке зрения. Я утверждаю, что буржуазия именно поэтому, что она не глупа, преподносит Пинкертона молодежи. Пинкертон пользуется громадным успехом. <…> В чем же тут дело? Дело в том, что для ума требуется легкая, занятная, интенсивная фабула и развертывание событий, а для молодежи это требуется в десять раз больше, чем для взрослых. Вот почему перед нами встает вопрос о всяких революционных романах, об использовании приключений, во время подпольной работы, гражданской войны, деятельности ВЧК и пр. наших рабочих, когда наши рабочие бросались с одного фронта на другой, из области деятельности Красной армии и Красной гвардии, — материал у нас громадный, — вот почему этот вопрос встает»^[5].

Книга Швартца переполнена любопытными цитатами, добытыми исследователем в публицистике тех лет, в стенограммах дискуссий и обсуждений, которые хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства — РГАЛИ, в других архивах. Говоря об этой работе, просто невозможно удержаться хотя бы от краткого упоминания участия в дискуссии лидеров большевистской партии.

Понятно, что культурная политика пришедших к власти новых сил была сумбурной и противоречивой по сути. С одной стороны, надо было обеспечивать главную задачу — создание Нового Человека, с другой стороны, оказывалось, что достичь этого можно было лишь с использованием проверенных методов классовых врагов. В спор о новой литературе вступает Лев Троцкий, вспомнивший, кстати, о старой статье Чуковского: «Каким скверным анекдотом было шумное выступление г. Чуковского в защиту буржуазной культуры от нашествия готтентота — массового читателя пинкертоновщины и посетителя кинематографных мелодрам»^[6]. Троцкий убежден, что годятся любые методы поднятия культуры: «Если низы, впервые пробужденные к жизни, жадно поглощают поддельную романтику и маргариновый сентиментализм, проделывая в сокращенном, убогом, обобранном виде ту эстетическую эволюцию, которую в пышных формах проделывали в предшествующие десятилетия и столетия имущие классы, то здесь нет никакого нашествия готтентотов на культуру, а есть первые шаги приобщения низов к культуре. Тут не угроза культуре, а ее упрочение. Тут нет опасности возврата от Шекспира к Пинкертону, а есть восхождение от бессознательности — через Пинкертона — к Шекспиру». В общем, «Пинкертон будет превзойден, а миллионами, впервые пробужденными к сознательной духовной жизни, будет заложена основа для несравненно более широкого и человечного искусства, чем наше…»^[7]

Его осторожно уточняет Григорий Зиновьев: «Теперь говорят, что нам нужны красные Пинкертоны. Я не против этого. Отчего не почитать на досуге и Пинкертона, если талантливо написано? Но нужно изучать жития красных „святых”, конечно, не поповских святых, а тех людей, которые годами и годами при отчаянной обстановке боролись за наше дело»^[8]. Одно другому не мешает, считает Николай Бухарин: «Этот материал мы, как совершенные дураки, использовать не умеем, а между тем ясно, что мы могли бы перещеголять всякого Пинкертона по увлекательности фабулы, по занимательности событий и т. д. Если дать одно конкретное описание жизни какого-нибудь из наших „революционных авантюристов” в хорошем смысле слова, то это будет в тысячу раз интереснее всех Пинкертонов»^[9].

Как бы там ни было, рынок стал наполняться приключенческой и фантастической литературой. Продолжали выходить некоторые старые журналы, вроде «Вокруг света», появлялись новые — «Мир приключений», «Всемирный следопыт», «Красная новь», «Борьба миров», «Человек и природа», «30 дней», создавались тетрадные серии вроде «Библиотечки революционных приключений», ни фантастикой, ни авантюрными романами не гнушались многие активные писатели того времени: Павел Бляхин, Леонид Остроумов, Виктор Шкловский, Мариэтта Шагинян, Илья Эренбург, Алексей Толстой, Вениамин Каверин, Михаил Козырев, Михаил Булгаков, Валентин Катаев, Андрей Платонов, Борис Лавренев, Михаил Зуев-Ордынец. Появляются авторы, для которых фантастика становится основным видом литературы: Александр Беляев, Александр Грин, Сергей Григорьев.

Вносят свою лепту и критики. Неистовствовали активные деятели РАПП, причем тоже пели в разную дуду. Например, Г. Лелевич объяснял: «Поэтому свои Жюль Верны, свои Герберты Уэллсы нам нужны, а своего Гофмана со всякой чертовщиной и своих „Месс-Мендов” нам не нужно»^[10], а Яков Рыкачев, который вообще расценивал приключенческую и фантастическую литературу как «большое зло», был еще более категоричен: «У нас нет литературы для юношества. Вся прежняя „литература для юношества” — все эти Куперы, Майн-Риды, Жюль-Верны, Эмары, Марриэты — за самым малым исключением — вышла в тираж»^[11].

К началу 1930-х годов становится ясно: литература должна работать безо всяких этих «буржуазных» излишеств, нацеливая читателей на выполнение масштабных советских строек.

Абрам Палей с горечью констатировал: «Научная фантастика у нас в загоне. Критика обходит ее, издательства пренебрежительно относятся к ней. Беллетристы, наученные горьким опытом, неохотно берутся за нее. <…> Некоторые критики объявили, что фантастика вообще контрреволюционна, так как, мол, уводит от текущей действительности. Если произведение советской научной фантастики не выдержано идеологически на все сто процентов, то оно берется под бойкот»^[12].

И действительно, о какой тут идеологической выдержке может идти речь, если персонаж «Страны счастливых» Яна Ларри замахивается на святое: «Я считаю необходимым устроить в библиотеках кровавую революцию. Старым книгам следует дать бой. Да, да! Без крови здесь не обойдется. Придется резать и Аристотеля и Гегеля, Павлова и Менделеева, Хвольсона и Тимирязева. Увы, без кровопролития не обойтись. Моя кровожадность не остановится даже перед Лениным и Марксом. Сталин? Придется пострадать и ему! Всех, всех!»^[13]

Эти слова Яну Ларри припомнили чуть позже, отправляя в 1941 году в лагеря «на перевоспитание»…

Довершили развенчивание «буржуазного проникновения» в молодую советскую литературу пародия Александра Архангельского «Коммунистический Пинкертон» и рассказ Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Как создавался Робинзон».

Вторую часть своей работы Маттиас Швартц назвал «Пасынки советской литературы — научно-фантастическая приключенческая литература», в которой рассмотрел судьбу этого направления в 1932 — 1941 годах.

Эта часть монографии не так ярка и выразительна, как первая, но в том нет вины исследователя. Изменилось время, изменилась обстановка, с политической сцены ушли многие яркие личности, или им стало совсем не до литературы.

Свои соображения о том, как следует создавать «советского Робинзона», представили первому съезду советских писателей в 1934 году Максим Горький, Самуил Маршак и Михаил Ильин. В рамках провозглашенной Горьким концепции социалистического реализма серьезно говорить о фантастике стало просто неприлично и небезопасно. В докладе Горького прозвучал приговор этому направлению литературы: «Буржуазное общество, как мы видим, совершенно утратило способность вымысла в искусстве. Логика гипотезы осталась и возбудительно действует только в области наук, основанных на эксперименте. Буржуазный романтизм индивидуализма с его склонностью к фантастике и мистике, не возбуждает воображения, не изощряет мысль. Оторванный, отвлеченный от действительности, он строится не на убедительности образа, а почти исключительно на „магии слова”...»^[14]

Ему вторил Самуил Маршак: «Недаром хиреют у нас всякие „Всемирные следопыты” и другие журналы, пытающиеся возродить воскресную литературу „сильных ощущений”. Напрасно пытаются они спасти свой контрабандный груз, поднимая над ним советский флаг. Такой контрабанды у нас не утаишь»^[15].

Результаты тщательной борьбы с «контрабандой» не заставили себя ждать. Спустя несколько лет Григорий Адамов практически повторяет тезис, высказанный ранее Палеем: «Жанр научной фантастики представляет собой самый запущенный, самый необработанный участок советской литературы. Писатели, начавшие было работать в этом жанре, не встречая поддержки со стороны издательств, разбрелись, ушли в другие, более благодарные области литературы или совсем отошли от писательской работы»^[16].

Окончательные итоги этого этапа в жизни приключенческой и фантастической литературы подвел в 1938 году Александр Беляев: «Судьба советской научной фантастики похожа на судьбу сказочной Золушки — у обеих двойная жизнь: блестящий выезд на бал и унылое существование нелюбимой падчерицы, сидящей в затрапезном платье, в темном углу кухни»^[17]. Праздником является то, что фантастика пользуется огромным успехом у читателей (и у детей, и у взрослых), тиражи новых книг раскупаются мгновенно. Но издают ее неохотно, критики реагируют скупо, чаще — отрицательно. Не способствовало развитию и расцвету этих видов литературы и то, что многие авторы к концу 1930-х годов или оказались в лагерях, или были расстреляны.

Третья часть монографии Швартца носит название «Беллетризация науки — расставание с приключениями и фантастикой» и рассматривает период 1941 — 1957 годы.

Естественно, во время войны было не до фантастики и приключений. Но уже через три недели после окончания второй мировой войны в переполненном зале состоялась первая тематическая сессия Комиссии по приключенческой литературе Союза писателей СССР, которую открыл двухчасовой доклад Мариэтты Шагинян «Проблемы советского детективного романа». Виктор Шкловский так отозвался об этом докладе: «Я не согласен с докладом, потому что доклад скучный и он пародия на роман. Как мне говорили соседи, надо было бы написать так, что убийцей оказалась Мариэтта Сергеевна, причем она убивала интерес к детективному жанру. Произошла каша»^[18]. Про убийство на этой сессии сказал и кинорежиссер Владимир Шнейдеров: «У нас был десяток приключенческих журналов. И были писатели, которые лучше писали, хуже писали. А потом по какой-то странной причине, по злому умыслу каких-то людей, по недомыслию, по глупости каких-то синих чулков от литературы или от педагогики все это дело задушили, убили. Все журналы захирели»^[19].

Критик Игорь Халтурин набросился с обвинениями в адрес фантастов: «Я помню статью в „Литературной газете”, которая не принадлежала ни Орлову, ни Ильину, о научно-фантастической литературе под названием „Золушка”. Какая, к черту, Золушка! Хуже литературы не бывает, никто писать не умеет»^[20]. Далее он уточнил свои претензии: «Какое убожество фантазии надо иметь, чтобы все это написать и какое это презрение, пренебрежение к Науке! И когда выдумываются такие фантастические, нелепые вещи, когда пни начинают расти, вы плюете в Лысенко, в Мичурина, во всех людей, которые свою жизнь за науку положили. Такие вещи от настоящей науки отвлекают, а не привлекают к ней»^[21]. Естественно, в полном соответствии с изгибами партийного руководства другой критик, Владимир Шевченко в статье «Искать и находить. За высокую идейность и художественность в научно-фантастической литературе» со страниц «Комсомольской правды» призывал не останавливаться в поисках врагов: «Партия разоблачила антипатриотическую группу критиков-космополитов: низкопоклонство перед заграницей сурово осуждено нашим народом. Но проявления низкопоклонства в советской научно-фантастической литературе еще не получили должного отпора»^[22].

Но не все так плохо, оказывается, в подлунном мире. И вот уже новые писатели-фантасты, воспитанные в нужном ключе, провозглашают новые истины. Виктор Сапарин: «Чего только не выдумывали некоторые романисты про будущее, ожидающее человечество! И люди-невидимки, и мыслящие вещи, и четвертое измерение. А на самом деле будущее оказалось совсем другим: в сто раз лучше, чем воображали самые смелые фантасты. Все наоборот: это мир свободных людей, которые создают машины, подчиняющиеся человеку, облегчающие его жизнь, сберегающие его время»^[23]. Ему вторит Александр Казанцев: «По существу — советский человек, руководимый Сталиным, <…> создает новую геологическую историю, потому что при коммунистическом обществе <…> вновь станут цветущими краями теперешние пустыни. В этом я вижу огромную поэтичность гигантской работы в нашем Сталинском плане преобразования природы»^[24]. Да что там спорить, ясно ведь, каким будет будущее, заверяет Владимир Немцов: «Люди — которых мы увидим в будущем, через 10 лет, не могут отличаться от передовых людей нашего сегодняшнего дня. Не нужно фантазировать, что люди будут иные. Самое главное заключается в том, что наши люди даже сегодня несут черты нашей сталинской эпохи и лучший представитель нашей эпохи, тов. Сталин, несомненно является лучшим человеком нашего будущего. <…> и естественно, что выдумывать людей для завтрашнего дня мы не будем — этого не будет делать ни один писатель научно-фантастического жанра»^[25].

И вот уже все тот же критик Владимир Шевченко подводит итоги очередного выправления опасных искривлений: «Научно-фантастическая литература под направляющим воздействием идей Горького перестала быть ответвлением, падчерицей приключенческого, „развлекательного” жанра, а стала правдивой литературой о будущем, разделом „учительной” научно-художественной литературы»^[26]. Да, стали выходить тусклые, «правдивые» фантастические книги, в которых практически не осталось ни приключений, ни развлечений, ни художественности, ни фантастики.

Черту в спорах о развитии приключенческой и фантастической литературы подвела смерть И. Сталина. 24 марта 1953 года в «Литературной газете» выходит большая статья Ивана Ефремова «О широкой популяризации науки», в которой между прочим упоминалась и фантастика: «Действительно, отставание нашей фантастики нельзя отрицать. Оно объясняется еще и тем, что ряд хороших писателей отстранился от научно-фантастического жанра, новые кадры почти не идут в этот „опасный” род литературы, книги получаются неинтересными, стоящими в стороне от главной линии развития науки и техники»^[27].

Круг замкнулся! Ефремов практически повторил то, что говорил десять лет назад Адамов и двадцать лет назад Палей. Понадобится еще пять лет, чтобы положение в фантастике изменилось принципиально. Хотя четыре основные направления научно-фантастической и приключенческой литературы к этому времени уже сложились. По мнению Маттиаса Швартца, Мариэтта Шагинян вместе с Матвеем Ройзманом и Львом Шейниным представляли советский «детектив», Николай Томан — приключенческий и шпионский романы, Александр Казанцев — научно-фантастический приключенческий роман и, наконец, Лазарь Лагин — социальную фантастику, яркими представителями которой вскоре станут братья Аркадий и Борис Стругацкие.

Но это совсем другая история.

*

Основное достоинство монографии Швартца заключается в том, что он не просто рассказывает историю приключенческой и фантастической литературы Советского Союза, но подает ее в тесной связи с происходящими в стране событиями, увязывает отдельные художественные и критические публикации с изменениями в издательской отрасли, совмещает воедино весь литературный процесс, иллюстрируя это многочисленными цитатами (практически на всех страницах монографии присутствуют сноски и уточнения). Автор реконструирует публицистические дискуссии и действующие механизмы советской культурной политики, прежде всего ее идеологическую составляющую, которая в огромной степени влияла на развитие массовой литературы.

Книга прекрасно оформлена, обстоятельное описание дополняют иллюстрации из старых журналов и обложки редких книг. Крайне желательно было бы перевести монографию на русский язык и опубликовать, но найдется ли в наше время издатель, который решится на это?