ВО ПУСТЫНЕ

Парамонов Борис Михайлович родился в 1937 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский государственный университет и одно время был в нем преподавателем (кафедра истории философии). Кандидат философских наук. Эмигрировал в 1977 году. В 1986 — 2004 годах — штатный сотрудник «Радио Свобода», продолжает работать для радио и сейчас. Автор нескольких литературно-публицистических сборников. Живет в Нью-Йорке.

Борис Парамонов

_*

ВО ПУСТЫНЕ

_{* *}

_*

Стоят, а не лежат во прахе,

бегут скорее

анапест, дактиль, амфибрахий

и ямб с хореем.

И не пеоны, а пеаны,

скорей пииты,

на чьих планшетах океаны

с морями квиты.

Ни поражения, ни боли —

скорей к победам

в просторах, где покой и воля

живут побегом.

_{* *}

_*

Уставшим маяться верстами

вовек не выйти б за порог,

но пошевеливать перстами

корявых, будто корни, ног.

Но разве укрепятся корни,

когда ступать должна стопа.

И чем долготней, тем проворней

нога выделывает па.

Приваливаемся к привалам,

теперь стоять! — то бишь постой.

И удовольствуемся малым,

и с малой справились нуждой.

Молчит сторожевая будка,

погонщик спит, сочтя доход.

А завтра новая побудка,

а завтра сызнова в поход.

Какие могут быть вопросы?

Чего ни спросите — я за.

Стопы босы, корявы россы —

и невезенья полоса!

_{* *}

_*

Елки-палки,

сосны, липы, клены, вязы и березы.

В этой свалке

кошки-мышки, кошке радость, мышке слезы.

Тары-бары,

но ни фенички, ни фишки, ни примочки.

Нету пары,

только кол и целлюлярки-одиночки.

Лесом-степью

пробиралась Русь, огнем, водой и медью.

Крепью, цепью,

вёсны зимами, а летом лихолетье.

Дальше-больше:

не империя, а щебень и руины.

Но без Польши

можно жить еще, а как без Украины?

Шуры-муры,

но усядется ли курочка на яйца?

По Амуру

только утки-проститутки ждут китайца.

Право-лево,

без вожатого да при такой погодке?

Для сугрева

не мешало б вместо жалоб выпить водки.

Лево-право,

во владения Харона, типа Стикса.

Переправа:

жмурик пасть разинул, в ней сияет фикса.

Мухи

На берег Атлантиды

я вышел, одинок,

и любовался видом,

открытым на восток.

А там была Европы

обширная семья

и беженцы-антропы

такие же, как я.

Сидел я до заката,

но на исходе дня,

как злые духи, мухи

напали на меня.

Они обсели ноги

и были — жало в плоть.

И, многих многоногих

не в силах обороть,

я удалился в номер,

закрыл окно и дверь.

Одна влетела в номер

и кружится теперь,

и ползает на теле,

щекотно семеня,

как будто в самом деле

такая же, как я.

Заснул, и сон был странен:

кишлак, аул, набег,

какие-то декхане,

какой-то Улугбек,

песок, и срок короткий,

и хадж, и Тадж-Махал…

И мухобойкой-плеткой

всю ночь во сне махал.

А утро как отрада

о незакатном дне…

Но муха-шахразада

опять ползет по мне.

_{* *}

_*

Как знают все, как знает серб,

что с неба смотрит ворог,

я знаю: жатва — это серп,

а не пшеничный ворох.

Зане косит сия коса

не только травы кравам,

но выстригает очеса

и грешникам, и правым.

Небесный стражник тихоход,

а ну как бомбу бросит?

Кого в расход, кому в приход,

а молодуху в проседь.

Проходит срок, линяет миг,

теряют птицы перья,

и даже петушиный крик

как вотум недоверья.

И потемнели волоски

на теле оробелом.

Я подбираю колоски

и подлежу расстрелам.

_{* *}

_*

Что же ты наделала,

веха века?

Это не для белого

человека.

Только белых нетути

нынче, ныне,

но песок и нелюди

во пустыне.

Не вести отдельную,

а со всеми.

В общую котельную

пламя, семя.