Перунова
Ирина Юрьевна родилась в 1966 году в
Воркуте. Окончила Литературный институт
им А.М. Горького. Преподает сценарное
мастерство и режиссуру в Центре
анимационного творчества «Перспектива».
Автор двух книг стихов. Живет в Ярославле.
Ирина
Перунова
*
БЕЛЫЙ
ШАРИК
* *
*
Теряя ключи,
забывая пароли,
вперяя вопрос
в облака перьевые,
с ремарками
вызубрив первые роли,
хотя не
предложат и роли вторые,
ни брассом,
ни кролем житейское море
смирить не
пытаясь. От качки до качки —
назад отмотав,
разгляжу при повторе
себя в
бултыханиях смелой собачки.
Она за буйки…
Интересное дело,
как будто за
брошенной Господом палкой!
Ей тоже в
тумане, похоже, белело…
Ни глупой
она не казалась, ни жалкой.
Так вот и
меня — никогда не пороли,
ни в детстве,
ни в смысле обид — переносном.
И не было мне
ни покоя, ни воли,
лишь детская
вера на свете на взрослом.
Неофитка
Верблюжье,
то, почти шинель —
твоё пальто,
а больше не в чем.
Зато чужую
ношу не
внове принимать
на плечи.
Ты так легко
спешишь на зов
звезды, не
видимой отсюда,
как будто к
шествию волхвов
примкнула —
на правах верблюда.
И вот несёшь
в свой Вифлеем
надежду,
ладан, мирро, смирну.
Немного
личного совсем,
по нитке
собранного с миру:
пелёнки,
смеси, ползунки,
две соски,
смену распашонок.
Не отвечали
на звонки,
но дар твой
примут, верблюжонок.
Там на любую
мелочь спрос,
где чью-то
жизнь вмещают сутки.
— Ты подожди
меня, Христос,
не плачь. Ну,
вот и Дом малютки.
Кошке
Мяте
В
каком напёрстке жизнь твоя?
Денис
Новиков
Я знаю, ты
кошка по имени Мята.
Пойми меня,
Мята, нервозный подросток,
не ты,
неваляшка, была виновата,
что шарик не
в тот закатился напёрсток.
Не в тот, не
в другой и, конечно, не в третий.
Мы честно
пытались потерю нашарить
в каких-то
щелях меж теней и столетий —
любовь
испарилась… да был ли он, шарик?
Ни слёз, ни
азарта: какие там ставки?!
Мелькнула
горошина белого смысла
и канула в
ночь коридорами Кафки
от нас,
огорошенных, начерно смылась.
У кошек
лопатки похожи на птичьи,
ты их без
оглядки подставила боли
мужчины и
женщины, до неприличья
несчастных,
друг другом контуженных, что ли.
Нам время
настало вне времени она.
И мы в нём
немало намаялись, Мята.
Потом ты
пропала. Сказали, с балкона
упала… нашли
на помойке ребята.
Теперь я
скажу тебе, Мята, такое,
что можно в
моём усомниться рассудке:
пускай
внутривенно мне «Оле-лукойе»
введут в
междустрочном онлайн-промежутке.
В том городе
стольном, скажу тебе, Мята,
где сила на
силу и тяжесть на тренье,
за наши грехи
ты была сораспята
Христу,
бессловесное Божье творенье.
Пускай
говорят, не наследуют рая
пушистые
наши святые собратья —
приходишь
ты, шариком белым играя,
в надёже, что
шарик смогу подобрать я.
* *
*
Совсем не
нужно быть морковью,
чтоб видеть
тёрку изнутри
и расписаться
рыжей кровью
в полнеба
почерком зари
«Здесь был
Борис».
Для справки:
Рыжий.
Проездом в
город Уфалей.
А ты борись:
морковку выжал,
на треть
стакана сливок влей.
Иначе — мигом
витамины
из сердца
высосут слова.
Он в небе
был, там те же мины
по типу
«Чёрная вдова».
За каждым
облаком «гостинец»,
за каждой
терцией минор.
Там выживает
пехотинец,
где подрывается
минёр.
В порядке
бреда обезвредит,
с небесных
вынесет полей
одну, другую…
и уедет
на третьей
— в город Уфалей.
* *
*
У меня с огнём
не всё в порядке.
Не в порядке
у меня с огнём,
вырастает
сам в пустой лампадке,
чуть помедлишь
— полыхает дом.
В нём цветок,
мечтавший о побеге…
Ты беги,
бегония, беги!
Говорю как
другу и коллеге,
провалила
Ира роль слуги.
Но взирает
беженка из кадки:
— Прежде,
Ир, чем в лоб себе палить,
до моей на
клумбу пересадки
не забудь
вселенную полить!
* *
*
Наши тени
легли валетом,
им не важно,
куда уснуть.
Я запомню
тебя поэтом,
остальное
уже не суть!
Расскажи за
чертой последней
слога бедного,
за — чертой,
Бога Слова
слуга, наследник,
расскажи мне
сюжет простой,
как мне жить
и тужить покорно
или жить не
тужить — равно,
горе луковое
с попкорном
перегноем
вобрать в зерно.
Научи меня
быть наивней,
всё, что кроме
«люблю», прости.
Буду ждать
проливного ливня!
Стоит крови
зерно в горсти.