ГЕОГРАФИЯ МАНДЕЛЬШТАМА

Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, прозаик, критик. Родился в 1960 году. Окончил мехмат МГУ им. М. В. Ломоносова. Живет в Москве.

Владимир Губайловский

_*

География Мандельштама

Заметки о книгах Павла Нерлера и Павла Поляна

Поэзия и история. Вместо эпиграфа

Я ехал в троллейбусе и читал книгу Павла Нерлера «Осип Мандельштам и его солагерники»^[1]. Эта книга о последнем годе жизни Мандельштама и подробно — по неделям — о его пребывании в пересыльном лагере «Вторая речка» под Владивостоком; о судьбах тех людей, которые оказались свидетелями гибели поэта.

Напротив меня сидели юноша и девушка. Она делала строгое лицо, а он распушал хвост. Неожиданно юноша обратился ко мне:

— Скажите, а что это за книга?

Я показал обложку. Он долго читал, а потом спросил:

— А кто такие «солагерники»?

— «Солагерники» — это те люди, которые сидели с Мандельштамом в лагере.

— А Мандельштам, он кто?

— Поэт.

Юноша уточнил:

— Он что, стихи писал?

— Да.

Юноша расправил грудь и, желая показаться хватом, заявил:

— Это неправильно, надо не стихи писать, а историю.

Я ничего не ответил и подумал, что Мандельштам стихами своими и своей судьбой как раз и писал историю.

Полян и Нерлер

Павел Нерлер — это псевдоним доктора географических наук, многолетнего (даже многодесятилетнего) сотрудника Института географии РАН Павла Поляна. Как говорит Павел (а не верить ему было бы странно), свой псевдоним он придумал, когда увидел церковь Покрова на Нерли.

Павел Полян не хотел, чтобы его стихи и литературоведческие работы выходили под тем же именем, что его статьи и книги, посвященные географии. Не хотел путать алгебру и гармонию. Но в этих заметках я как раз хочу алгебру с гармонией пересечь и поговорить о творчестве и научной деятельности Павла Нерлера-Поляна, поговорить о географе, который писал (и пишет) стихи, литературоведческие исследования, председательствует в Мандельштамовском обществе, об издателе, который подготовил к публикации множество книг, о человеке редкого упорства и работоспособности.

Мировая линия

Павел Полян пишет: «В 1969 году я поступил в Московский университет, поступил туда, куда и мечтал — на геофак»^[2]. Это, конечно, редкая удача. Далеко не каждому человеку удается сразу выбрать тот жизненный маршрут, по которому он будет двигаться всю свою жизнь. Но еще более редкая удача, если удается не замыкаться в узкой области, а, напротив, использовать полученные в ней глубокие знания для охвата нового материала в областях, на первый взгляд, довольно далеких.

Владимир Вернадский в своих заметках о науке писал, что в наше время ученый должен сосредотачиваться не на раз и навсегда выбранной научной дисциплине, а на проблеме, поскольку решение проблемы может потребовать от ученого резко раздвинуть границы научной специализации или даже выйти за пределы конвенциональной научной деятельности. Сам Вернадский своим рекомендациям следовал, достаточно вспомнить научную дисциплину, им основанную, — биогеохимию и, вероятно, его самый известный труд «Научная мысль как планетное явление»^[3], в котором он рассматривает научную деятельность человека, как геологическую силу. Но надо признать, что рекомендации Вернадского, сделанные им еще в середине XX века, пригодились весьма немногим. А вот Павлу Поляну последовать совету Вернадского — удалось. Попробую обрисовать ту проблему, которую решает Павел Полян и Павел Нерлер.

Человек живет на определенной территории. Человек живет по времени. Человек живет еще и в семантическом пространстве — пространстве культуры. Каждый человек чертит своей судьбой мировую линию: он перемещается в пространстве (территории), иногда не по своей воле (XX дал множество примеров массовых принудительных миграций). Человек сталкивается с другими людьми, соучаствует в происходящих событиях. Человек испытывает сопротивление социума и, преодолевая это сопротивление, погружается в пространство культуры.

Наука — это всегда абстрагирование и идеализация. И этот подход в целом совершенно правильный. Чтобы заниматься, например, исследованием плотности населения, надо абстрагироваться от того, что население состоит из людей и у каждого из них своя судьба. Иначе, кажется, ничего толкового не выйдет. Но не надо забывать, что такое исследование приведет к серьезному огрублению картинки, поскольку в этом случае игнорируется такая существенная вещь, как свобода воли и действия отдельного человека, а также воля и действия такого института, как государство, что существенно, например, при упомянутых принудительных миграциях.

Взявшись изучать положение дел сразу с разных ракурсов, можно впасть в противоречия, можно потерять эмпирическую и теоретическую основу исследования, как это случается в не слишком глубоко продуманных междисциплинарных исследованиях. Но если удастся выдержать нужную строгость и дать при этом объемную многомерную картину — есть шанс приблизиться к тому, что можно назвать подлинной действительностью и историей. Вот эта картина действительности, взятая в ее развитии (истории) и показанная через реальные человеческие судьбы, и есть главная тема Павла Поляна. Если эта картина берется как глобальный фон для одной судьбы — судьбы Осипа Мандельштама, — это тема Павла Нерлера.

Бродский говорил в Нобелевской лекции, что в трагедии XX века гибнет не герой — гибнет хор. Принудительные миграции и массовые репрессии, войны и революции, «миллионы убитых задешево» — это гибель хора. Но каждый человек единичен, и он соизмеряет действительность со своей собственной отдельно взятой судьбой, и человеку очень трудно понять хор и тем более сочувствовать хору. Когда мы видим на киноэкране массовые сцены, в которых гибнут тысячи, мы все равно сочувствуем только тем героям, чьими глазами мы видим эту массовую гибель.

Специфика XX века, по-видимому, в том, что гибель хора — это и есть гибель героя. Он уникален и потому драгоценен, но он гибнет как все, и все гибнут как он, и потому, сочувствуя одному, мы понимаем, что все погибшие с ним рядом так же драгоценны, просто мы еще не успели или не смогли в них всмотреться, их полюбить.

Павел Полян окончил географический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, окончил аспирантуру Института географии АН СССР, с которым связал себя на всю жизнь, сотрудником которого является и сегодня. В 1998 году он защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора географических наук на тему «География принудительных миграций в СССР». Докторская диссертация стала основой монографии «Не по своей воле… История и география принудительных миграций в СССР» («О.Г.И — Мемориал», М., 2001). История и география здесь встретились и пересеклись — их соединила мировая линия географа и историка Павла Поляна.

Территория

Книга Павла Поляна «Территориальные структуры — урбанизация — расселение: теоретические подходы и методы изучения» — это большое собрание статей и монографических исследований (многие из которых написаны в соавторстве), посвященных в основном теории географии. Вообще-то на первый и поверхностный взгляд — какая такая особая теория в географической науке? Но если вчитаться и подумать, то оказывается, что и в географии, как в любой нормальной науке, есть серьезная теория и без теории убедительно организовать сколь угодно богатый эмпирический материал не получится.

Не будучи профессиональным географом, я все-таки попробую сформулировать некоторые идеи, которые помогут выстроить канву моего собственного рассуждения: как география стала тем методом, с которым Полян подошел и к биографии, и даже к поэтике главного героя литературоведческих штудий Павла Нерлера — Осипа Мандельштама.

Повторюсь: человек вычерчивает свою мировую линию в пространстве и времени. Но пространство и время можно конкретизировать, введя более удобные для работы понятия и представления. И это делают и география, и история.

Главный объект географии — это территория. Вот как определяет понятие «территории» Павел Полян в работе «Системно-структурная парадигма в экономической географии» (совместно с Л. И. Василевским): «Территория — это географическая спецификация пространства.  Она, как и пространство, — трехмерный континуум, но ее вертикальная составляющая качественно отлична от горизонтальных составляющих, что физически обусловлено силами тяготения (по полу ходить гораздо легче, чем по стене), и в то же время количественно ограничена (несколькими десятками километров, составляющих вертикальную протяженность биосферы, за пределы которой географы, как правило, в своих исследованиях не выходят). Эта специфика территории, ее условная „плоскостность” позволяет при описании и анализе ограничиваться двумерными моделями (самый яркий пример — географические карты)»^[4].

Нужно также отметить, что территория, кроме того, бесконечна и ограничена, то есть никакой путь по территории не имеет естественной границы (он всегда может быть через границу продолжен) и любая площадь — конечна. Территория — это часть поверхности сферы, причем кривизной сферы мы пренебрегаем.

Человек не может увидеть достаточно большую территорию сразу со всеми подробностями, но человек может охватить всю карту Земли. Карты — это язык-объект, на котором говорит географ.

Карты бывают разные. Например, те карты, с которыми работает физическая география, меняются достаточно медленно (по крайне мере в крупных масштабах). В мелких масштабах это уже не так: во время отливов «появляются» сотни квадратных километров суши, чтобы с приливом снова исчезнуть. Во время землетрясений могут быстро возникать новые острова или озера. А береговая линия вообще не может быть точно прочерчена (она имеет фрактальную структуру и при увеличении масштаба только удлиняется, и указать точно ее нельзя). Но тем не менее физическая география все-таки имеет дело с более-менее устойчивыми и медленными процессами. Когда мы беремся за «население» — все гораздо динамичнее.

Хороплеты и дазиметры

В книгу «Территориальные структуры…» вошла статья «Возрождение через столетие? Дазиметрические карты В. П. Семенова-Тян-Шанского и их перспективы в информационном поле XXI века». Полян пишет: «Дазиметрические  карты (ДК) своим названием восходят к греческому корню и в переводе означают: „измеряющие густоту”»^[5].

На таких картах отражается, в частности, плотность населения по территориям. Плотность можно отражать разными способами. Более простой и менее точный — это карты-хороплеты. Такие карты впервые появились еще в начале XIX века. Хороплет строится так: берется административное деление территории, например, страны по областям, согласно переписи населения определяется количество населения в каждой области, и затем градациями цвета на карту наносится административная единица, закрашенная темнее (более высокая плотность) или светлее. Если мы возьмем, например, деление России, то на современном хороплете Московская область будет темной, а Псковская — светлой. Это даст нам некоторое представление о распределении плотности, но оно будет достаточно грубым. Если мы возьмем более подробное деление, например, по районам, мы получим более точную картинку. Но у такого деления есть предел точности, и карта не позволит нам увидеть многие существенные детали. Например, возрастание плотности вдоль крупных транспортных магистралей, поскольку они проходят по многим районам. А нам это важно.

Семенов-Тян-Шанский предложил другой подход: не «сверху вниз» — по административному делению, а «снизу вверх» — базируясь на значениях количества населения в отдельных селах и городах. В этом случае, если мы будем наносить градации плотности на крупномасштабную карту (Семенов-Тян-Шанский использовал карты 10 километров на дюйм), мы увидим, как нарастает «густота», складываясь из более мелких деталей. Это — дазиметрические карты. В статье Поляна рассказывается, как дазиметрические карты были впервые разработаны в России в 1920-е годы Семеновым-Тян-Шанским.

Фактически при использовании дазиметрии у нас нет ограничений на точность. Мы ведь можем перейти от кругов в несколько километров, которые равномерно закрашиваются в зависимости от количества населения, к кругам в сотни метров, к отдельным домам и даже людям — такая карта уже будет динамической (человек перемещается в реальном времени), и она способна отражать не только глобальные миграции, но и суточные перемещения населения. Для отдельных людей такие карты пока не строятся, но, например, дазиметрические карты распределения автомобилей успешно используются — это уже привычные карты автомобильных пробок. Автомобиль сообщает о своей скорости и местоположении в центральную базу данных, и в реальном времени строится карта «плотности» автомобильного движения. Вообще именно дазиметрические карты, а не карты-хороплеты — один из главных инструментов сегодняшней географии, той географии, в которую постепенно входит реальное время протекания и картина становится динамической, включающей не только дискретные состояния, но и скорость изменений.

Дазиметрические карты получили международное признание, когда американский географ Джон Райт (John K. Wright) использовал их в работе 1938 года^[6]. Приоритет Семенова-Тян-Шанского Райт особо подчеркнул.

Райт был разносторонне образованным географом, и он задумался не только над эмпирическим материалом географии, но и над теорией и даже философией этой науки. В работе 1947 года он ввел понятие геософии. Я приведу достаточно пространную цитату из его работы «Terrae incognitae...»^[7], поскольку, как мне кажется, исследование Павла Поляна и Павла Нерлера тесно связаны именно с геософией, как ее понимал Райт. Он писал: «Геософия… есть учение о географическом знании с самых разных или даже со всех возможных точек зрения. С географией геософия соотносится также, как историография с историей: это не только описание природы, но и выражение самих географических знаний и прошлого и настоящего, выражение того, что Виттелеси назвал „человеческое чувство [территории] пространства”^[8]. Таким образом это далеко уходит за границы тех географических знаний, которые систематизируют географы. Геософия берет целостную окружающую человека реальность, не только идеи географии — как истинные, так и ложные, но и все с чем имеют дело люди — не только географы, но фермеры и рыбаки, бизнесмены и поэты, романисты и художники, бедуины и готтентоты... Даже те части географии, которые имеют дело с только с научной географией должны считаться с человеческими желаниями, мотивами и предрассудками, ибо, если я не ошибаюсь, нигде географы не оказывают большего влияние на субъективное, чем при обсуждении того, чем должна быть научная география».

Райт предлагает внести в систему географических знаний субъективные концепции отдельного человека, живущего в пространстве, ввести человека вместе со всеми его ошибками и предрассудками в храм науки и требует от географов этого профана выслушать. Это — отказ от последовательной объективности и принятие «мягкой», субъективной модели (точнее, всех возможных моделей). Это другое пространство, совсем не то, с которым всегда имела дело научная география.

Нельзя сказать, что геософия Райта нашла широкое распространение, но его идея «субъективной географии», которую формирует «человеческое чувство пространства», важна для моих сегодняшних заметок и для понимания той работы, которую делает Павел Нерлер (при содействии Павла Поляна).

  

Пучок судеб

«В том же транспорте, что и Мандельштам, но в другом вагоне ехал 24-летний „физик Л.” — очевидец, с которым встречалась Надежда Яковлевна и чьи свидетельства она считала самыми достоверными и надежными из всех. Виделись они, вероятней всего, летом 1965 года, когда Надежда Яковлевна уже закончила „Воспоминания”. Их заключительная главка „Еще один рассказ” — сжатый пересказ того, что ей сообщил „Л.”, — смотрится в них как своего рода постскриптум, добавленный в последний момент»^[9].

Надежд на то, что удастся когда-либо узнать, кто он, «физик Л.», с годами становилось все меньше. Но Павлу Нерлеру это сделать удалось. Он подробно описал в своей книге, как постепенно всплывала из темноты судьба этого человека, связанного с последними неделями жизни Мандельштама в лагере на Второй Речке.

Сначала открылись архивы и стали доступны списки «мандельштамовского эшелона» — того эшелона, в котором поэт отправился в последний путь на восток. В списке оказался один единственный физик: «170. Константин Евгеньевич Хитров, 1914 г. р., физик, к. р. агит.» Но потом с правильного следа ученого сбила сама Надежда Яковлевна: «...принятое на веру — и, как оказалось, напрасно — указание Надежды Яковлевны на то, что ее физик Л. был из Таганской, а не из Бутырской тюрьмы, уводило на ложный след и ни к кому не вело. Долгое время я думал, что Надежда Яковлевна вообще замуровала эту тайну: не был ее информатор физиком и фамилия его не начиналась на „Л.”!»^[10]

Но помог интернет-поиск. «Инкогнито „физика Л.” продержалось… до ноября 2013 года… Оказалось, что буква „Л.” действительно была намеренно неточной, а вот наводящие сведения о профессии своего собеседника Надежда Яковлевна сообщила правильно. Просто и с ними ничего бы не удалось найти вплоть до 2011 года, когда средние учебные заведения Подмосковья компьютеризировались и — не все, но некоторые — даже обзавелись своими сайтами. И вот его величество „Гугл” привел меня на сайт Фряновской вечерней (сменной) общеобразовательной школы»^[11]. На сайте этой школы и обнаружил Павел Нерлер того самого «физика Л.», которым и оказался Константин Евгеньевич Хитров — многолетний директор этой школы.

Интернет делает прошлое ближе к нам, в частности, потому, что делает его подробнее. Очень многие выкладывают в Сеть документы и свидетельства о тех людях, которых они знали и знают, и эта, казалось бы, сугубо частная информация сталкивается с другой такой же частной, и возникают информационные события — неожиданные пересечения мировых линий. Разрешение пространства-времени постоянно растет, как будто к прошлому подносят увеличительное стекло. Прошлое оказывается расправленным в информационном пространстве — и история становится подобной географии этого пространства, географии — субъективной, «ненаучной», геософской… Чем подробнее картина, тем лучше видно разрывы, проясняется не только то, что известно, но и то, что пока неизвестно, куда ведут оборванные связи. И вот здесь точка приложения усилий географа информационного мира — нужно «закрасить» белые пятна.

Книга «Осип Мандельштам и его солагерники» не только о Мандельштаме. Она о тех людях, которые ехали с ним в эшелоне и были с ним в лагере на Второй Речке в самые последние недели его жизни. У них свои судьбы, которые на месяцы или даже на считанные часы пересеклись с судьбой Мандельштама. Нерлер постарался проследить их пути — и до лагеря и после. У кого это «после» случилось, у тех, кто вышел из ада.

Эта книга — пучок судеб, это — рассказ о людях, которых потянула за собой «всеобщая» осыпь (как сказал Борис Чичибабин), и Мандельштам стал тем лучом, идя по которому удалось многое об этих людях узнать. Они появились как отражение его света, но обрели собственную жизнь в нашей памяти.

Нерлер собрал свидетельства 40 человек, находившихся с Мандельштамом в одном лагере. И получилась плотная сеть перекрестных рассказов, которая позволила сделать почти невозможное: восстановить по неделям жизнь поэта в лагере и сделать это максимально близко к реальности. Это кажется совершенно удивительным, ведь заключенные не вели записей в лагере, боялись рассказывать о своем лагерном опыте и после освобождения, прятались за псевдонимами, как тот же «физик Л.», люди как могли стирали собственное прошлое. Но столкнувшись на страницах книги, они вместе составили согласованный рассказ.   

В книге много показательных подробностей, которые не касаются напрямую самого Мандельштама, но помогают увидеть историю и действительность страны. Например, в главе «Эшелонные списки: социальный портрет страны» Нерлер пишет о списке «мандельштамовского эшелона»: «Социальная широта этого списка буквально поражает: кого тут только нет! В основном это рабочие и колхозники — каменщик, электромонтер, плотник, землемер, инженер, торговый работник, техник-конструктор, экономист, бухгалтер, иногда мелкие хозяйственники, и подозрительно много учителей… Главный, наверное, вывод после прочтения эшелонного списка: осужденная партийная, советская, военная и чекистская номенклатура — лишь капля в море репрессированного народа. Самый большой начальник из ехавших с Мандельштамом — это Тришкин, беспартийный секретарь захудалого Высокиничского райисполкома»^[12].

Книга позволяет сделать и другие интересные наблюдения. В эшелон было принято 1770 заключенных. Их сопровождали 110 человек охраны. Мандельштама арестовали 2 мая 1938 года. 12 октября 1938 года эшелон прибыл на Вторую Речку — это пересыльный лагерь. Там люди не работали, там они ждали отправки на Колыму.  Те, кто «успел» до конца навигации, оказались на Колыме в ноябре-декабре. Причем надо сразу сказать, что «следствие» по делу Мандельштама было очень коротким — около трех месяцев, это почти минимум. То есть любой человек — плотник или электромонтер, — будучи вырван из трудового процесса, не мог приступить к труду быстрее, чем через полгода. А таких людей были миллионы. Они не только не работали сами, но требовали постоянных ресурсов для их содержания и еще больших для их охраны. Не буду здесь обсуждать, насколько эффективен был колымский труд. Но ведь минимум полгода не было никакого. Не может экономика, построенная на таких потерях, быть эффективной. Эти потери невосполнимы, в том числе и с самой прагматической точки зрения. О обо всем остальном я здесь не говорю.

Павел Нерлер, используя документы и свидетельства, показывает в книге срез мировых линий, который приходится на осень 1938 года в лагере на Второй Речке. И этот срез дан с максимально высоким разрешением и временным, и пространственным (указано точное расположение бараков и других лагерных строений). И мы получаем возможность увидеть не только судьбу Мандельштама, но и судьбу страны, сплетенную с его золотой мировой линией. Мандельштам — это и есть тот герой, который гибнет, как хор. 

Биография как география

«Жизнь Мандельштама не была долгой. Родился 15 января 1891 года в Варшаве — умер (погиб) 27 декабря 1938 года под Владивостоком. Без неполных трех недель полные сорок семь лет, или 564 месяца»^[13]. Мировая линия, которую прочертил Мандельшам в пространстве и времени, началась на западе Российской империи, а закончилась на Дальнем Востоке Советского Союза. Она проходит в основном по городам или по городским агломерациям — «важнейшим узловым элементам опорного каркаса расселения»^[14], как сказал бы географ Павел Полян. А Павел Нерлер провел скрупулезный подсчет: где именно и сколько времени провел Мандельштам. Список внушительный, но в нем есть главный город — Петербург-Ленинград, на который (вместе с Павловском) приходится 55% времени жизни поэта. На Москву — только 16%, но были еще Воронеж, «где было прожито тридцать четыре месяца»^[15], Феодосия и Коктебель, Ялта и Гурзуф, Варшава, Киев, Париж, Гейдельберг, Батум, Тифлис, Сухум, Савелово, Калинин, Эривань… Целый атлас.

Павел Нерлер пишет: «Не будучи записным урбанистом, Мандельштам был убежденным горожанином и поэтом именно города: в городской культуре и в городских ритмах он черпал темы и образы своих стихов»^[16].

Биография Мандельштама раскладывается и расправляется на географической карте — его путь петляет, возвращается, снова уходит от двух главных узловых элементов: Петербурга-Ленинграда и Москвы. И стихи впитывают те смысловые сгустки, которые могут родиться только в городах.

Мандельштаму очень нужны были люди, которые говорят, слушают, думают. Очень разные люди. И не только близкие. Как написал о Мандельштаме Арсений Тарковский: «И стихи читал чужим». А «чужие», незнакомые живут рядом только в городах. Чужой — это открытие, как писал Мандельштам: «Скучно перешептываться с соседом». А в деревне — все соседи. Но читать стихи чужим иногда — смертельный риск, если это СССР 30-х годов, а стихи — про «кремлевского горца». Такой риск оправдан только в одном случае: иначе «глухота паучья», то есть тоже смерть, но еще более мучительная.

Если Пастернак — поэт пригорода, то Мандельштам — поэт города. Но не в том смысле, в котором поэтом города был Брюсов. У Мандельштама нет поверхностной урбанистики. Город входит в стихи на равных правах, как соавтор. Город — носитель смысла, кристалл культуры, даже если это «курва Москва», даже если не греет «трамвайное тепло».  

Мандельштам поэт культуры, но культуры, взятой предельно конкретно, взятой как город. И не только и не столько город как архитектурная форма, и именно как «узел опорного каркаса расселения», то есть место столкновения и борьбы, но и сотрудничества человека с человеком, а не человека с природой, например. Мандельштам — глубоко социальный поэт.

Биография Мандельштама — это география, или даже геософия, говоря словами Джона Райта, где человеческое чувство пространства конкретизируется и становится чувством территории города, предельно субъективным, личным и потому восходящим через это пространство ко времени — и дальше к истории. Город — это история, данная нам в осязании — в камне и в «Камне». И Павел Нерлер и Павел Полян — географ, историк, биограф и филолог показывает в своих статьях и книгах, как поэт прикасался к городу — и поэтому к миру.

Начало

Поэт Павел Нерлер входил в группу «Московское время». После 1987 года последовало молчание — целых 25 лет. Но поэзия вернулась, и сложилась книга «Високосные круги», в которую вошли и стихи, написанные в последние годы. В предисловии к книге Павел Нерлер написал: «Состояние поэта всегда ощущалось мною как первичное по отношению к любым иным занятиям и ипостасям, не исключая и сугубо профессиональную и публичную деятельность в качестве географа, историка или филолога»^[17].

Течение поэзии предполагает не только временную координату, но и пространственную. Форма задается расположением слов на листе бумаги, и в этом смысле стихи похожи на географическую карту — с неровной береговой линией по правому краю. Временная протяженность стихотворения, может быть, не так существенна, поскольку стихотворение, особенно если оно заучено наизусть, звучит всеми словами сразу и образует пространственно-временное сгущение.

В стихотворении Павла Нерлера «Вольные стансы отцу» возникает образ шахматной доски и разыгранной с отцом партии. Шахматная нотация всегда напоминала мне стихотворение.

И, скрещивая руки на груди,

как будто руки к гробу привыкали,

ты что-то ясно видел впереди

такое — что всю жизнь не примечали.

…А ветер в поредевших волосах

всё треплет пряди космоса родного…

Всё явственней помехи в голосах…

Расставлены фигуры в небесах…

Чей ход?..

2011 — 2012^[18]

Эта партия доиграна до конца, но не окончена, потому что последний ход в этой партии — всегда первый. Мир бесконечен и ограничен, как поверхность сферы.

Покров на Нерли

Павел Нерлер относится к истории как к географии, он рассматривает развернутую временную ткань как территориальную структуру. Он относится к географии как к истории, потому что территориальная структура аккумулирует в себе прошлое и содержит будущее. А пронизывает этот пространственно-временной континуум — мировая линия — судьба человека, судьба самого исследователя, судьба Мандельштама, судьба физика Л., судьба Семенова-Тян-Шанского, о котором Павел Нерлер тоже написал книгу.

Этот пространственно-временной континуум полон событиями — пересечениями мировых линий, пучками человеческих судеб. И именно они придают смысл и времени, и территории.

Церковь Покров на Нерли стоит на небольшом насыпном возвышении посреди заливного луга на берегу реки. Когда-то именно здесь Нерль впадала в Клязьму. За 900 с лишним лет многое поменялось. Многое, но не все: храм стоит как стоял.

Он виден издалека.

Это творение рук человеческих кристаллизуется, как сгусток смысла, прямо из идущего от горизонта пространства. Раскрывающаяся во все стороны света издревле русская территория держит храм на ладони. И что-то открывается.

Может быть, о предназначении человека на этой Земле. А человек, живущий на Земле, это и есть главная тема географии, истории и поэзии, главная тема Павла Поляна и Павла Нерлера.