КАРАВАЕВ И БАЛАШОВ

Тяжев Михаил Павлович родился в 1974 году в г. Горьком. Прозаик. Живет в Москве.

Михаил Тяжев

*

КАРАВАЕВ И БАЛАШОВ

Рассказ

Пассажирский самолет шел в тумане, потом показались огни города. Самолет чуть дернулся — выпустил шасси и как будто завис на некоторое время, внизу показалась серая лента взлетно-посадочной полосы. Саня Караваев глянул в иллюминатор, самолет ударился колесами и побежал по бетонке.

Караваев держал ноутбук, и все два часа, пока самолет был в воздухе, работал с банковскими документами.

Город встретил его снегом и метелью.

Караваев спустился с трапа, руки в перчатках, шея обмотана шарфом, лаковые ботиночки на ногах — поблескивают, поднял воротник, покрепче стиснул пальцами портфель и сел в автобус, доехал до вокзала. У выхода вертелся Мишка Балашов, брат жены.

— Долго же ты летел, — сказал он, пытаясь перехватить у Караваева портфель.

— Рейс задержали. — Караваев перекинул портфель в другую руку.

— Привычка дурацкая, — замялся Мишка, — помочь хотел.

Они вышли из вокзала. Работала снегоуборочная техника. Несколько водителей такси с бейджами на груди обступили их: «Не желаете ли поехать?»

— У нас своя карета, — весело отстранил их Мишка.

Он шел все дальше и дальше в самый конец стоянки, Караваев плелся за ним и думал о жене, которая сегодня ночью родила. Он думал о том, что вчера еще был здесь, в этом городе, и снега не было, а сегодня, когда прилетел, снег появился и даже метет так, что нужно прятать лицо. «Жигули-шестерка» стояла за стоянкой. Мишка дернул дверь на себя, она была не закрыта, и сел. Караваев оббил ноги и тоже сел. В салоне было холодно. Мишка закурил и включил двигатель, начал прогревать. Прислушивался к мотору.

— Ничего, нормалек, успеем, — подмигнул он Караваеву.

Мотор чихнул и перестал работать.

— Зараза! — сказал Мишка.

— Может, надо было на такси?

— А чего на такси. Своя «точила» имеется.

Мишка пытался завести мотор. Вышел и открыл капот. Караваев закрыл глаза. Ноги окоченели. Легкие лаковые туфли промокли насквозь. Караваев представил жену и сверток на ее руках, в свертке должен быть его сын. Он не мог ощутить себя отцом. Понимал это головой, а ощутить никак не мог.

Вчера он уехал по делам в Москву: шеф срочно вызвал. И, как Саня ни отказывался, предлагал переговорить по скайпу, шеф настоял на своем, а до этого Караваев прилетел сюда с беременной женой к ее странным родственникам. Странность их была в отсутствии какой-то яркой черты характера. Они все были какие-то неясные, никуда не стремились, жили, питались, умирали, как тот дед-ветеран, который как выпьет, так сразу надевает шлемофон и представляет себя едущим на танке Т-34.

Караваеву это было чуждо. Он считал себя человеком точным, ясным, целеустремленным и знал, что за эти качества его ценит начальство. И оттого что его ценило начальство, он уважал себя.

Мишка возился с мотором. Снег все сыпал и сыпал. Караваеву порядком это надоело. Он вообще был за то, чтобы жена рожала в Европе, и они даже подыскивали «правильный» роддом. Но тут этот безумный дед-фронтовик скончался, и Марина сказала, что надо ехать на похороны.

Караваев вышел на улицу.

— Ты куда? — спросил Мишка.

— Пойду я. Такси поймаю.

— Щас заведу, ты чего? — огорчился Мишка. И он завел машину.

«Жигуленок» фыркнул, как будто также обиделся на Караваева, и выпустил клуб белого дыма. Саня сел в машину. Дворники скрипели по стеклу, словно кто-то тер пенопласт на капоте.

— Маринка утром родила. В пять тридцать три. Пацан. 3476 кило. Сейчас приедем, покричим.

— Где покричим? — не понял Караваев.

Жигуленок выехал и помчался по дороге.

— Под окнами. Ты чего, не знаешь? Традиция такая есть. Если родился ребенок, идешь под окно и кричишь. Наш батя восемь раз кричал, нас же восемь. На вот бирку, держи. От твоего. Теперь ты вечен!

Караваев крутил бирку в руках. Обыкновенная, из клеенки, на которой написано имя, фамилия, вес — все, что нужно знать, и эта информация, пусть и скудная, была как первый документ нового родившегося человека.

— Как это я вечен? — спросил Караваев.

— У тебя сын, значит род продолжается. У моего бати, тестяги твоего, один я, остальные все девки. Род тоже продолжается.

— И что, мы будем стоять под окнами и кричать?

— Конечно.

— Дикость какая-то. А почему Марина трубку не берет?

— Бог его знает, может, нельзя. Как там Москва?

— Нормально. — Караваев убрал кусок клеенки в портмоне.

Балашов глянул на кредитки, которые были там.

— Это хорошо. Хочу приехать как-нить к вам. Да дела тут...

Балашов гнал, пару раз проехал на красный. Караваев испуганно глянул на родственника.

— Ты не боись, у меня кореш в ГАИ работает.

— Скоро, что ли?

— Тут рядом.

Снег все сыпал и сыпал. Дворники терлись о стекло и скрипели.

— Может, ты их поменяешь?

— А чего, мне не мешают. Скрипят прикольно.

— Останови. Я цветы куплю.

Балашов притормозил у магазина. Пока Караваев ходил за розами, Балашов снял с иномарки щетки и возился с ними: ставил на свои, цепляя к своим коромыслам. Ничего не получилось, Балашов забросил дворники в снег. Вернулся с огромным букетом роз Караваев.

— Как в парфюмерии стало, — сказал Балашов.

Снег перестал падать, на дорогу высыпала снегоуборочная техника. Появились пробки. Караваев задремал. Два перелета с изменением часового пояса измотали его. Проснулся он от того, что машина дернулась.

Караваев открыл глаза, Балашов выбрасывал автомобильные покрышки на снег, потом нес в открытый гараж, после доставал из багажника аккумуляторы и также уносил в гараж. Караваев вышел из машины. Заглянул в гараж. Балашов считал деньги.

— Ты, это, не ходи сюда, — сказал он и вышел на улицу.

Караваев заметил, что в гараже много автомобильных запчастей.

— Что это там?

— Дружок тут хлам всякий держит. Сейчас мы поедем.

Они сели в машину, Мишка выжал сцепление, нажал на газ, и «жигули», выплюнув из-под колес гравий и грязь со снегом, почти юзом поползли среди гаражей, потом подскочили на кочке и выбрались на дорогу. Темнело. По краям дороги стояли сосны и березы.

Балашов торопился.

— Ты не боись, у меня там знакомый в охране работает.

По дороге за ними увязались гаишники. Мчались с мигалками. В громкоговоритель приказали остановиться. Балашов не слушал их.

— Тормози, говорю! — сказал Караваев.

Балашов не сбавлял скорости.

— Тормози! — дернул руль Караваев. — Не слышишь, что ли, нам приказывают.

— Не дергай! — огрызнулся Балашов.

Преследователи нагоняли и обходили. Балашов сдал резко вправо, «жигуль» повернул, подпрыгнул, перекрутился через крышу и застыл в кювете. Еще крутились колеса, а к машине уже бежали полицейские.

Балашов выползал из «жигулей» окровавленный, с повисшей как плеть рукой и пытался бежать. Его остановил полицейский, усадил на землю. Балашов улыбался и разглядывал полицейского, до конца не понимая, как все так произошло.

Караваев сидел вверх ногами, пристегнутый ремнем безопасности, под головой на капоте был портфель, он и смягчил удар; во рту был привкус железа. Капитан рванул на себя дверцу, чтобы высвободить его, и не смог, заклинило. Тогда он отрезал ремень безопасности, которым был пристегнут Караваев, и вытянул его наружу.

Караваев схватился за голову, она гудела невыносимо. Как будто из-под воды до него доносился голос капитана:

— Вы меня видите?.. Успокойтесь, сидите спокойно. Сейчас прибудет «скорая помощь».

Саня закивал головой и взял снег, и начал жадно есть. Затем лег на снег и окунул лицо, которое казалось ему горячим. Оно моментально сделалось холодным и даже ледяным. Караваева подняли, он поискал глазами Мишку, тот сидел у дороги, дальше на противоположной стороне столпились зеваки, и направился к нему, Саню остановили. Подъехала «скорая». Врач в синем комбинезоне и шапке спешил к Мишке, за ним шли два медбрата и несли носилки.

— Вам нужна помощь? — наклонился капитан к Караваеву.

Саня замотал головой.

— Я к жене еду, мне в роддом надо.

Сержант зачем-то принес букет цветов и дал его в руки Сане.

— Смотри, кого зацепили! — сказал капитан. — Это же Балашов. Он у нас по базе проходит.

Мишка услышал свою фамилию и сказал:

— Командир, со мной свояк был, сеструхин муж, он не в теме и не при делах. Он вообще человек интеллигентный. Отпусти его.

Примчалась машина с оперативниками. Когда Балашов увидел оперативников, то сам поднялся и лег на носилки и застонал. Его перебинтовали, наложили шину: ключица была сломана.

Капитан ухмыльнулся и произнес: «Ну артист!»

Когда Балашова затаскивали в «скорую помощь», он подмигнул Караваеву, который помогал с носилками, хоть его и не просили этого делать:

— Саня, не боись, у меня в больничке дружок работает.

Сопровождать Балашова запрыгнул рослый оперативник. Дверцы «скорой» закрылись, и она сорвалась с места под вой сирены.

Караваев сидел в УАЗике. Следователь, девушка лет тридцати, полноватая, с некрасивым и ненакрашенным лицом, протянула ему протокол и сиплым голосом сказала:

— Прочитайте, что с ваших слов все записано верно. И внизу распишитесь, число не забудьте.

Следователь курила, открыв форточку, и глядела в заиндевевшее окно. Караваев пробежался глазами по протоколу и расписался.

— Жалобы какие есть?

— Нет, какие жалобы.

Следователь достала из пакета клеенчатую бирку, билеты на самолет, ключи, портмоне, паспорт и положила перед Караваевым.

— Значит, сын родился?

— Да. Три килограмма четыреста семьдесят шесть грамм.

— Утром в Москву?

— Да. Если надо будет, я приеду. А с Мишкой что?

— Ничего. Подлечим и посадим.

— А что он такого натворил?

— Машины воровал. Потом разбирал их на запчасти.

— Понятно.

Караваев открыл дверь, на него пахнул холод, и он понял, как сильно замерз.

— Цветы забыли, — остановила его следователь.

— Оставьте их себе.

— Спасибо.

Гаишный капитан стоял, упрятав подбородок в поднятый воротник.

— Холод какой! — сказал капитан.

Караваев ступил на дорогу и поднял руку.

— Может, вас подбросить? — крикнул ему капитан.

— Можно.

Караваев уселся на заднее сиденье, плечо все так же ныло, ноги задубели, на небо выползла луна, темнело. Караваев смотрел на затылок капитана, ровный и подстриженный. И Караваеву было наплевать на все — на холод, на то, что Мишка в больнице, на то, что чуть не погибли в аварии, им двигала одна лишь цель: добраться до роддома.

— Какой роддом?

— Шестой.

— У меня дочь там родилась. Под окнами как угорелый орал. Менты приехали, забрать хотели, я им: «Стойте, свой я!»

Капитан рассказывал, какая у него сейчас умница дочь-первоклассница, как он с ней летом ходил на рыбалку и поймал дух ершей, и она радовалась, и принесла домой этих рыбок и запустила в ванну, и кормила их весь вечер хлебом.

Горели фонари на столбах. В свете встречных фар мельтешил снег.

Саня Караваев заснул.

— Эй, проснись! — теребил его капитан, — приехали.

Караваев открыл глаза, машина стояла у желтого двухэтажного здания роддома. Он достал деньги, капитан отстранил его руку:

— Ладно, чего, не надо, — и уехал.

Ворота и калитка роддома были закрыты, но в окнах еще горел свет. Караваев пролез через разогнутые прутья и пошел по скрипучему глубокому снегу. Обошел под окнами здание и постучался в дверь главного входа. Ему никто не открыл. Тогда он вернулся по своим следам обратно, остановился под окнами и долго смотрел на них. Где-то там Марина, его жена, и маленький человечек весом три тысячи четыреста семьдесят шесть граммов, и этот маленький человечек, спеленутый, с мордочкой, которая морщится от яркого света, когда-то вырастет и станет большим. И Караваев напрягся, сжал кулаки и хотел закричать во весь голос: «Марина! Я вечен!» Но сил не было, и он смотрел на окна, потом на звездное небо и улыбался.