Козэль Ольга Сергеевна родилась в 1975 году в Москве. Окончила Литературный институт им. Горького и аспирантуру ИМЛИ РАН. Поэт, прозаик. Автор двух поэтических книг. Публиковалась в журналах: «Москва», «Дружба народов», «Смена», «День и ночь» и др. Лауреат международного поэтического фестиваля «Русский Stil» (2011) и литературного фестиваля «Бумажный ранет». Член Союза писателей Москвы, Союза журналистов России. Живет в Москве. В «Новом мире» печатается впервые.
Ольга Козэль
*
ЧУЖИЕ СЛАСТИ
Рассказ
В детстве у меня был друг Витек. Или нет, не так… В общем-то он был не друг, а просто приятель. Познакомились мы рядом с моим домом, на Борисовском кладбище, куда Витек загудел за три года до моего появления на свет. Я шаталась по кладбищу и увидела его. Конечно, на кладбище было полным-полно и других могил, но все это были или взрослые, или совсем малыши, а тут на тебе — пацан всего на год старше меня. Я зашла в оградку, присела на краешек цветника и завела разговор. Витек отвечал — я сама придумывала за него ответы. В общем, я стала приходить к нему. Общаться с Витьком казалось необыкновенно интересно — с ним можно было говорить о кораблях, о новом фотоаппарате и даже о своих стихах (у нас на окраине стихосложение не очень-то приветствовалось, к нему относились как к неопасной, но противной болезни вроде лишая). А Витька ничего, он слушал внимательно, только иногда подкалывал меня. Конечно, некоторых тем я старалась деликатно избегать. Например, мы никогда не говорили о школе, потому что внутренним чутьем я понимала — где она, Витькина школа? А тот факт, что с Витьком нельзя побежать купаться на Борисовские пруды, меня особенно не смущал: для этой цели в избытке существовали другие друзья-приятели. Или, скажем, покататься на велосипеде… Впрочем, эта мысль была праздной, поскольку ни у меня, ни у моих друзей велосипедов никогда не было. Велосипед — штука дорогая, а нас всех воспитывали или мамы-одиночки, или пьющие родители. Нам с сестрой повезло: у нас была мама, была бабушка — бывший профессор химии, которую мы обожали. О чем это я? Ах, да! Короче говоря, появился у меня новый кореш. Он был немного не такой, как я, но к различиям между людьми я уже тогда относилась философски — приучила бабушка. Мне никогда не пришло бы в голову нарвать Витьке букет цветов, как я никогда не стала бы делать этого ни для одного мальчишки. Я дружила не со скелетиком, лежащим подо мной на глубине двух метров, а с вполне живым и интересным сверстником. И Витька — он в самом деле оживал. Витька становился обычным нормальным пацаном — в меру задиристым, в меру колким, но, в общем-то, очень дружелюбным и настоящим. Надо вам сказать, что кроме свиданий с приятелем Витькой Борисовское кладбище доставляло много приятных сюрпризов. На Пасху, Троицу и в поминальные дни сюда приходили толпы народу — родственники тех, кто лежал под камнями и крестами. И оставляли на могилках всякую еду: конфеты, печеньки, крашеные яйца… Меня, конечно, интересовали главным образом конфеты. Зачем мертвым конфеты, я совершенно не понимала тогда и — признаться — точно так же не понимаю сейчас. Но факт остается фактом: конфеты приносили, причем такие, какие дома не особенно-то и увидишь, разве что по большим праздникам. На кладбище эти сладости через пару дней размокли бы, смешались с землей, превратились в несъедобную, никчемную жижу. Но этого не происходило, потому что я не давала им погибнуть. Для получения фарта нужно было прийти в вышеуказанные дни на кладбище часов эдак в пять вечера — тогда притомившиеся родственники наверняка свалят по домам, а конфеты еще не успеют прийти в негодность. Идешь себе с пакетиком, как будто гуляешь. Пакетик непрозрачный, разумеется. А уходишь спустя некоторое время — и пакет твой полон. Уразумели фокус? Каким образом я — девочка из интеллигентной семьи и профессорская внучка — смогла до такого додуматься, непонятно. Но додумалась. Дети — они вообще практичнее нас, взрослых, — я часто замечала. Конфеты я благополучно съедала, дома про мои вылазки ничегошеньки не знали, все шло как по маслу. И вот однажды фарт изменил мне. Я попалась по-глупому, по-детски, точно не шестиклассница, а какая-нибудь первоклашка. Дело было на Пасху. Я благополучно собрала урожай и уже собиралась идти по своим делам, предварительно полакомившись где-нибудь в укромном уголке. И тут меня окликнули:
— Эй, девочка!!!
Я вздрогнула от неожиданности и инстинктивно спрятала за спину пакет со сладостями. Широко шагая между оградок, ко мне приближался высокий седовласый мужчина в насквозь мокром коричневом плаще. Неожиданные знакомства в мои планы не входили, но деваться было некуда: неизвестный дядька подошел почти вплотную и крепко взял меня за плечо.
— Ты что, конфеты собирала? Тебя как зовут?
Я молчала и соображала про себя: имя-фамилию я, понятно, не назову, даже если поволочет в милицию. Адрес тоже не скажу. Да и что мне сделает милиция: я — маленькая. Пожурят и отпустят. А разоткровенничаешься — сообщат, чего доброго, в школу. Вот только конфеты… их отберут, это ясно. Конфет было ужасно жалко. Коричневый дядька еще о чем-то спросил меня, но ответа, разумеется, не получил. Хватка на моем плече разжалась, но бежать смысла не имело: это был явно завсегдатай и знал местную кладбищенскую топографию уж точно не хуже меня. Дядька склонился к самому моему лицу — и я почувствовала сногсшибательный запах анисовой карамели. Вот сволочь!
— А эти конфеты… ты что, их есть будешь?
«Нет, разложу обратно по могилкам, пусть ваши мертвецы слопают и подавятся…» — захотелось съязвить в ответ. Но я молчала. Я уже решила, что буду молчать. Дядька сунул лапу за пазуху, достал какую-то кожаную сумочку, поковырялся в ней. Затем сделал совсем уж странную вещь — вытащил что-то и засунул в карман моей курточки. Я зло смотрела на его перепачканные глиной ботинки. Потом ботинки исчезли, послышались удаляющиеся чавкающие шаги. Ушел! И конфеты не взял! Я опрометью кинулась прочь. Бежала долго — уже давно осталось позади кладбище и начались песчаные карьеры, а я все бежала и бежала, не веря своему счастью. Когда дыхание окончательно сбилось, я бухнулась на землю, съехала в неглубокую канаву, поросшую мать-и-мачехой. Заглянула в свой пакет — и радость снова накрыла меня с головой. Я вытаскивала конфеты сразу по несколько штук, разворачивала их дрожащими пальцами и пихала в рот — как будто заряжая обойму пистолета. И только когда в пакете не осталось ни одной конфеты, а язык прилипал к зубам от тягучей, дремотной сладости, я вспомнила про свой карман, в который что-то сунул коричневый дядька. Запустила туда липкую ладошку — и вытащила пять рублей. Я ахнула и от неожиданности чуть не выронила драгоценную голубую бумажку. Трудно, просто невозможно было поверить в это! Сроду я не держала в руках таких денег, да, если уж правду говорить, никогда на мою долю больше рубля не обламывалось. А тут незнакомый человек вот так запросто отвалил мне, незнакомой девочке, целых пять рублей! «Сумасшедший! — восхищенно подумала я. — Или спекулянт». Неожиданно во мне проснулись спокойствие и твердость, свойственные очень богатым людям. Я расстегнула куртку и засунула пять рублей в карман ковбойки — наша братеевская шпана, случалось, ловила «головастиков» вроде меня и обшаривала карманы курток. В ковбойку залезть вряд ли догадаются, так что капиталы мои будут в безопасности. Тщательно отряхнув брючки и отмыв в луже ботинки, я отправилась «на район». Шла я неспеша, рассеянно поглядывая по сторонам: юным миллионершам не пристало ходить иначе. Думаю, что Ротшильд заодно с остальными рокфеллерами позавидовал бы в этот день моей горделивой осанке.
С того памятного дня я решила изменить тактику. В конце концов, если один кладбищенский родственник додумался дать мне денег, то почему бы этого не сделать остальным? Не обеднеют, и руки не отвалятся. Ровно через неделю я опять потащилась на наше кладбище — там был снова праздник, который взрослые почему-то смешно называли «Красная горка». Пошла специально утром, чтобы застать на могилках побольше народу. Я старалась изо всех сил. Терлась около родственников, суетящихся возле пакетов с песком и пихающих в принаряженную кладбищенскую землю дрянные искусственные цветы. Заглядывала им в глаза — жалобно и просительно. Все-таки девчонкой я была не только продувной, но и смазливой. Меня замечали, подзывали, спрашивали, как зовут и в каком я классе. И угощали — кто конфеткой, кто яичком. Экие жадюги! Потратив так кучу времени и поняв, что денег никто не даст, я тихонько отправилась восвояси. По дороге почему-то заплакала — должно быть, от досады. Но быстро, очень быстро утешилась: все-таки стояла уже поздняя весна, обещавшая много радостей и скорые каникулы, а душистое солнце быстро сушило слезы на замурзанных щеках.
После этого случая на кладбище я бывала еще много раз — заходила проведать приятеля Витьку. Потом бывать перестала. Мы не поссорились, не надоели друг другу, как это часто бывает с приятелями. Мы просто разошлись. Я быстро взрослела, превращаясь из худющего, большеглазого подростка сначала в девушку, потом во взрослую женщину и молодую мать. Взрослым женщинам обычно не слишком интересно разговаривать с двенадцатилетними мальчишками, если, конечно, это не их сыновья.
И вот совсем недавно, блуждая по просторам
интернета, я наткнулась на наше Борисовское
кладбище — какой-то умник представил
его в виртуальном виде. Разыскала Витьку.
И вспомнила всю эту историю. А вспомнив,
решила поведать ее вам, ведь люди должны
друг другу что-то рассказывать, чтобы,
когда их не станет, другим было что
вспомнить о них самих. Лежат на нашем
кладбище какие-то незнакомые, совсем
молодые ребята и девушки, умершие уже
в двухтысячных годах. В то время, когда
я отоваривалась в этих широтах конфетами
и приятельствовала со своим Витьком,
они все спали еще в детских колясках и
уж конечно не догадывались, что в скором
времени для сна им уготовано совсем
другое место. Но я, кстати, иногда думаю,
что, пережив физическую смерть, вновь
превращусь в двенадцатилетнюю пацанку
в залатанной ковбойке. И у меня снова
будет бабушка. И — как знать — возможно,
тогда наши с Витькой пути снова сойдутся?