Минаков Станислав Александрович родился в 1959 году в Харькове. Поэт, переводчик, прозаик, эссеист. Автор нескольких поэтических книг. Член Союза писателей России и Русского ПЕН-клуба. Лауреат ряда литературных премий. В 2014 году был исключен из Национального союза писателей Украины и вскоре был вынужден переехать из Харькова в Белгород.

Станислав Минаков

_*

УСТОЯТЬ НА ВЕТРУ

 

_{* *}

_*

Ревнитель по Боге, ответь, для чегошеньки страх?

Себя надоумлю: боязнь — может быть, запятая,

и вверх восклицательна. Здесь аллегорья простая:

о райских взыскующих кущах, эдемских кустах,

в которые, ужас изведав живой живота,

до стенки дойдя, претворяясь, душа устремилась

и смертыньки доброй лакает свободу — как милость,

как ласку, взирает на землю: ну вот же, вот та

питала меня и пытала, недолгое мясо

неловкого тела водила по зыбким путям —

неужто вот та? Да, вот та, да, вот та, и вот там —

не ведая часа…

Но ежели страх — это просто и только спина

глазастая, жалкая, холод Орфея в Аиде,

тогда ты не бросишь испугу калёное: выйди!

Тогда ты и есть — подземелье, обрыв и стена.

_{* *}

_*

Думал: ужас земной отжену,

коль сестру обниму как жену.

И затменье пришло ввечеру:

как жену обнимал он сестру.

Но женою — не стала сестра.

И настало прозренье с утра.

И сгорел горемычный костёр.

…Он объятья жене распростёр

и отринул на ярых ветрах

их обоих сжирающий страх.

И забылась в объятьях жена.

И почти что простилась вина.

Кто обнимет жену как сестру —

дольше всех устоит на ветру.

Про Зеведея

Се — сидит Зеведей, починяющий сети.

«Где же дети твои?» — «Утекли мои дети.

В Галилее ищи их, во всей Иудее,

позабывших о старом отце Зеведее».

Так речет Зеведей, покидающий лодку.

И мы видим тяжёлую эту походку

и согбенную спину, поникшие руки,

ветхий кров возле Геннисаретской излуки.

А вдали, как поведано в Новом Завете,

оба-двое видны — зеведеевы дети,

что влекутся пустыней, оставивши дом их,

посреди первозванных, Мессией ведомых.

Да, мы видим: они, Иоанн и Иаков,

впредь ловцы человеков — не рыб и не раков, —

босоного бредут посреди мирозданья

нам в укор и в усладу, в пример, в назиданье.

Вот — пред тем, как приблизится стражников свора,

сыновья Зеведея в сиянье Фавора,

вот — заснули под синим кустом Гефсимани —

от печали и скорби, как будто в тумане,

и всегда — как надёжа, защита, основа —

обнимает Иаков, старшой, Богослова.

Нам откроют деянья, где явлены братья:

Иоанн златокудрый — ошую Распятья,

и, сквозь дымчатый свет тополиного пуха,

мы Святаго увидим сошествие Духа,

а потом — как, зашедшись от злобного хрипа,

опускает Иакову Ирод Агриппа

меч на шею, святую главу отсекая;

у апостольской святости участь такая.

Дальше мы озираем весь глобус как атлас:

Компостеллу из космоса видим и Патмос,

и Сантьяго де Куба, Сантьяго де Чили…

Это всё мы от братьев навек получили

в дар — свечение веры, величие жертвы.

Те, что живы, и те, кто пока ещё мертвы,

грандиозную видят Вселенной картину,

окунаясь в единую света путину,

где пульсирует Слово Христово живое,

за которым грядут зеведеевы, двое.

…Да, понятен посыл и отрадна идея.

Отчего же мне жаль старика Зеведея?

На «Анну тёплую»¹

Бабка в валенках,

согбенная, идёт.

Бабка маленька —

сквозь город-идиот.

Людный, каменный —

да пустыни пустей.

Ад в нём — пламенный,

ан холод — до костей.

Зимней шапкою

по августу трясти?..

Губы шамкают,

иконочка в горсти.

Цветик аленький —

аргоновы огни...

Бабку маленьку

спаси и сохрани!

_{* *}

_*

Бегство (читай — изгнание) — та же смерть,

в нём душа устремляется в духоту,

впредь не в силах выситься, быть и сметь,

покидая вещное на лету.

И, попав в непонятное, как шпана,

озираешься, странный: некуда дальше бечь,

потому что повсюду — одна хана,

и лишь изгнанный может про то просечь.

Вроде б — ходишь и выглядишь так, как все,

но не ловишь больше наземный кайф,

а родимых, отрезанных в чортовой полосе,

слышишь сердцем, издали, даже не тронув skype.

Виноград

Ветку выставил пикой и врезался в глаз —

мой открытый, красивый, здоровый —

сверх очков. Ну а в чём виноват грешный аз?

С табуретки коровой

перепуганной прянул, ладонью закрыл

бедный глаз. Раскатились

грозди враз из ведра. Виноград — пятикрыл —

бросил лист на тропинку… Так стилос

указующий ткнулся мне в око, и вот

я снимаю умняк, разумея:

виноград, как старинная битва, живёт

иль Егорий, пронзающий змея.

Значит, левый — закрой? Стал-быть, правым глядеть.

Видит хуже, но правый.

Виноград-гладиатор поймал меня в сеть,

честной палкой сразил — не отравой.

Думай, думай, мудрило, смекай, просекай,

в чём вина, коли плачет и плачет

половина лица. Знать, зашёл ты за край

и в вине твоя истина, значит.