ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ МЕСТО

Стихотворения переведены по изданию: Исихара Йосиро. Сибунсю (Стихи и проза). Токио, «Коданся», 2005. Отдельная благодарность наследнику Исихары, господину Минору Танаке, за любезное разрешение на перевод и публикацию текстов поэта.

Йосиро Исихара

(1915 — 1977)

*

ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ МЕСТО

Перевод с японского, вступление и примечания Сухбата Афлатуни

Имя Йосиро Исихары русскому читателю фактически неизвестно. Даже тем, кто интересуется японской поэзией. Всеведущий «Гугл» (русский) дает о нем лишь пару упоминаний.

«Каменистое поле». Именно так можно перевести фамилию «Исихара».

Его жизнь, действительно, напоминала путь среди суровых, осыпающихся камней.

Родился 11 ноября 1915 года в префектуре Сидзуока. Окончил Токийский университет иностранных языков, изучал немецкий. В 1938 году перешел в христианство и собирался посвятить себя богословию. Богословом стать не удалось. Япония вела войну, армии требовались специалисты со знанием языков. Был призван в действующую армию, служил на территории Китая в разведке.

После поражения Японии в 1945 году попал в советский плен. С 1945 по 1953 годы находился в лагерях для военнопленных. В Казахстане, а затем в Забайкалье он выучил русский язык, который немного изучал еще до этого. Лагерные воспоминания легли в основу многих его стихотворений.

В 1953 году Исихара вернулся на родину. Долго не мог никуда устроиться. Тех, кто был в советском плену, боялись брать на работу, подозревая в них «красных». В конце концов нашел работу технического переводчика (кроме русского и немецкого языков знал английский, французский и шведский). В 1963 году Исихара выпустил свой первый сборник стихов «Возвращение Санчо Панса» (Сантё Панса-но кикьо), получивший престижную литературную премию «Мистера Эйч» (Эйти-си сёо). Впоследствии вышло еще несколько поэтических книг и трехтомное собрание сочинений.

Исихара скончался 14 ноября 1977 года от сердечного приступа. В прошлом году в Японии отмечалось столетие поэта.

Со стихами Исихары меня познакомил японский литературовед-русист Такэси Сайто. Он же и предложил мне перевести Исихару на русский.

Согласился я не без колебаний. Однако благодаря помощи профессора Сайто дело сдвинулось. Кроме оригиналов стихов он присылал мне английские переводы, а также подстрочники некоторых стихотворений; пояснял сложные места, просматривал и комментировал мои переводы. Идеальное, можно сказать, сотрудничество. Впрочем, даже имея под рукой подстрочник, я то и дело лез в словарь, стараясь передать многозначность и многослойность языка Исихары...

Исихару часто называют «поэтом молчания». Далеко не минималист, он создает сдержанно-немногословную — на грани немоты — поэтическую ткань, сочетающую лаконизм документа с высочайшим градусом экспрессивности. Впрочем, о поэзии Исихары лучше всего, думаю, скажут его собственные стихи (пусть и с неизбежными переводческими потерями).

Факты

Все, что здесь имеется —

имеется

здесь.

Смотри:

вот руки,

вот ноги,

слегка посмеиваются.

Если видишь это,

скажи, что видишь:

как с хрустом

они давят посуду,

бросаются в дверь,

со всех ног, претерпевая мириады

унижений, ужимаясь

под чьей-то

жирной ладонью.

Куда весь этот бег?

Даже если все они

исчезнут,

всё это здесь,

всё это здесь, как обычно —

как преступник, о котором забыли.

Смотри:

вот — руки,

вот — ноги.

И даже

слегка посмеиваются.

В то утро в Самарканде

Поджог,

проституция,

убийство…

Если идти с того места,

откуда легче считать,

на пятьдесят восьмом месте

будет статья

Измена Советской Родине.

Остальное — вопрос вероятности

и сочетания цифр.

Говорят, в Самарканде

в то утро произошло землетрясение.

А в Алма-Ате пятнадцать человек

получили наряд на работы

в яблоневый сад.

Вскоре их вернули из сада

и заставили подписать признание.

Двое проходили как свидетели,

а один из этих двух — как последний свидетель:

в конце концов ему придется

свидетельствовать на самого себя.

Сержант с бакенбардами

как у Александра Сергеевича

Пушкина, пыхтя,

снимал отпечатки пальцев.

Ткнул дулом в висок:

«Пятьдесят восьмая, на х..!»

В этот момент

на базаре в Самарканде

падали прилавки

и в проходы катились

огурцы и кукуруза.

В Алма-Ате же

все было прекрасно.

Одна заря

сменяла другую.

Последний свидетель

исчез в вечерних сумерках.

С вершин Алатау,

похожих на открытку,

видно небо Индии.

А по древним караванным тропам

можно даже

добраться до Рима.

После того, как эти пятнадцать

с вещмешками

скроются из виду,

в городе зажгутся

теплые огни,

из далекой Москвы

доставят свежую «Правду».

Подытожим. В Самарканде

происходит землетрясение.

Из Алма-Аты

исчезают

пятнадцать подонков…

Побег

1950 год, на каторге Забайкалья

прозвучал выстрел.

Подсолнух, вздрогнув,

повернулся к нам.

В резкой тишине,

точно под лезвием занесенного топора,

мир вдруг сделался глубже.

Если ты видел это —

скажи, что ты видел.

А именно: из промежутка между нами,

сидевшими на корточках,

хлынули отпечатки ног, как пламя, на юг,

и там, где ноги беглеца ослабли,

уже стоял кто-то другой.

Забайкальский песок в августе

свеж и ярок, как раскаяние.

Тоску по дому

срезали, точно она

нарвалась на засаду. Молчание

встало монастырем.

Мы приподнялись.

Мы опустили головы.

Что расстреляно — украинская мечта

или кавказское пари?^[1]

Дуло уже обращено к земле.

И, словно всё так и должно быть,

он глядит на часы,

чуть подняв руку. Полдень.

Так барышники наблюдают

за выкидышем у мула.

Ладонями, которыми не удалось

загрести песок с муравьями,

мы зажимаем себе рты.

Спроси: разве ладонь —

для того, чтобы по ней ходили?

Черные зрачки

приближаются, топчут наши руки.

Подчинись.

Словно пятнистого пса,

мы избиваем свою ярость.

Теперь мы всё поняли.

Всё осознали —

перед дулом,

высунувшим горячий язык.

По ту сторону бесплодной отваги,

только что сжатой, истекающей соком,

вы исчезаете оба,

ты, Украина,

и ты, Кавказ…

В проеме между тяжелыми сапогами,

которые высятся перед нами,

горит золотой свет.

Мы берем друг друга под руку^[2],

образуя цепь подчинения,

которой не будет конца.

Кавказская торговля: воздаяние

В этот момент ты наткнулся

на лезвие топора.

Нет, лучше так — топор

наткнулся на твою спину.

Кто еще способен

так нежно любить твою спину,

так легко войти в нее?

Это могло быть любое утро

любого дня.

Ветер обитает среди камней;

лезвие — на топоре.

Это могло начаться

только утром. Простые вещи

повышаются в цене.

Топор отскакивает от ствола,

спокойно и аккуратно

входит в твою спину.

Он похож на скалку,

которой раскатывают тесто.

Длинное деревянное лицо

с золотистым отливом.

В горах и предгорьях Кавказа

сегодня три республики — однако

торговый обычай

выкупа топора за двадцать сребреников

никуда не делся.

Быстрое движение глаз,

радуга от топора до спины —

так совершается кавказская торговля.

Даже на краю мира, где ты сейчас лежишь,

кавказские цены настигли тебя^[3].

Остается только заплатить

запрошенную с тебя

прекрасную, великолепную цену.

Похоронный поезд

С какой станции они отправились —

никто уже не помнит.

Местность, где справа

всегда полночь, слева — полдень;

паровоз ползет по ней.

Всякий раз, когда прибывает на станцию,

в окне вспыхивают красные огни:

грязные культи, рваная обувь

вместе с чернильными кусками плоти

лезут внутрь.

Все они живы,

хотя паровоз едва ползет;

они удивительно живы,

хотя паровоз

пропах мертвечиной.

Разумеется, я тоже здесь.

Наполовину — тени,

они висят друг на друге,

жмутся друг к другу,

что-то жуют и глотают,

но в области зада

уже прозрачны и слегка светятся,

вот-вот исчезнут.

О, разумеется, и я здесь.

Уткнувшись в окно,

один из них

начинает грызть гнилое яблоко.

Это я. Это моя тень.

То совпадая с ней,

то отделяясь,

ждешь,

когда паровоз дотащит тебя

в далекое, невыносимое будущее.

Кто едет в поезде?

Всякий раз, когда он въезжает на мост,

под грохот железных конструкций

призрачные рты

перестают жевать,

мучительно пытаясь вспомнить,

с какой станции они отправились.

Чей-то голос: «Одинок»

«Одинок». Чей-то голос.

Ты слышал. Прижатый спиной

к саманной стене.

«Одинок». Чей-то голос.

Ты слышал.

Тепло,

как под брюхом животного.

Темнота безмолвно говорящих рук,

узор притиснутых

друг к другу спин.

Боль и ненависть, внутри которых

и был тот, кто сказал,

что одинок,

и был тот,

кто расслышал.

Между губами сказавшего

и ухом слышавшего

приподнялась крышка,

и выбежал кипяток,

как неуместная шутка.

Застигнутые врасплох,

глиняная стена — и я —

едва не отшатнулись друг от друга.

Действительно: кто-то

сказал, что одинок;

и кто-то

расслышал, надо же.

…Снова стали моими

дерево сии^[4],

конский каштан,

сумерки над озером…

Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев) родился в 1971 году в Ташкенте. Окончил философский факультет Ташкентского государственного университета. Поэт, прозаик, критик. Автор двух сборников стихов и нескольких книг прозы. Дважды лауреат «Русской премии» (2005, 2011), лауреат молодежной премии «Триумф» (2006). Переводы современной узбекской, татарской и белорусской поэзии публиковались в литературных журналах («Звезда», «Новая Юность», «Звезда Востока») и антологиях («Анот — Гранат», «Антология новой татарской поэзии»). Живет в Ташкенте.