Тучков Владимир Яковлевич родился в 1949 году в Москве. Окончил Московский лесотехнический институт. Автор нескольких книг прозы. Печатался во многих журналах, альманахах и антологиях. Живет в Москве. Со стихами в «Новом мире» выступает впервые.
Владимир Тучков
*
ВЗЛЁТНО-ПОСАДОЧНАЯ ПОЛОСА
* *
*
в этом доме никогда не горит свет
в этом доме живет слепой человек
даже ослепительно солнечным днем в нем царит мрак
в доме вещи застыли строго на своих местах
стуки и шорохи мечутся из угла в угол как целлулоидный пинг-понг
дом чуть шевелит жабрами когда погружается в сон
когда всплывает из памяти позавчерашний день
то он одет только в запаха тень и бесплотный ожог
и четыре затылка — на каждую сторону света
четыре затылка
четыре вестибулярных мозжечка
для ориентации
в двенадцати координатах
где
никогда не горит свет
* *
*
На прошлой неделе пил с генералом военно-воздушных сил
на его плечах лежал груз остывшего синего неба
с одинокой звездой
по которой ориентируются астронавигаторы стратегических бомбардировщиков
пили виски вероятного противника под названием Джон Уокер
пили
и с каждым глотком
в глазах генерала прибавлялось света
но не того
что вырывается из реактивных сопел
а какого-то домашнего что ли
как отражение солнца от чисто вымытых полов
где пахнет только что испеченными пирогами
и это было странно
разговор был здесь
где вокруг нашего столика
сновали какие-то совершенно бессмысленные
для задушевного разговора люди
а генерал был где-то
хоть и отвечал вполне связно
с военной конкретностью и определенностью
грустит о семье
— подумал я —
поскольку все урывками
на бегу
на лету даже
или о недавно ушедших родителях
или еще о чем-то
что так тяжело сопрягается с его профессией
нет
даже с миссией
поддержания обороноспособности родины
так думал я
бутылка пустела с той же скоростью
с которой топливо из баков переливается
в камеру сгорания турбореактивного двигателя
а ты знаешь — сказал генерал внезапно — мне их все время жалко
кого — не понял я — людей?
нет, не людей — ответил, вздохнув — ведь они тоже живые
кто тогда: звери, деревья, цветы? — спросил я
нет, не это, это все на поверхности, а ты в глубь загляни, в самую сердцевину!
так объясни, я не дурак — ответил я — изумившись резкому переходу
только что о политике, о козлах в пиджаках...
и вдруг с головой в философию: что есть живое и что есть мертвое
нет, все равно не поймешь — поморщился генерал
и вдруг вскочил,
шваркнул на стол оранжевую бумажку с Муравьевым-Амурским
со скрещенными на груди руками
гордо возвышающимся на бреге дальневосточной реки
поехали — на бегу натягивая шинель
джип
приближающийся по размерам к БТР
летел по ночной Москве
потом пошли мрачные пригороды
им на смену пришли перелески, заснеженные поля, подслеповатые деревеньки
и началась чащоба
в которой пока не успели перевести стрелки с пятнадцатого века
на нынешний, двадцать первый
генерал гнал молча
ведь у него пистолет — тоскливо подумал я
и наконец фары выхватили из темноты ворота с красной звездой
и вот мы на складе боеприпасов
шинель генерала расстегнута
от него идет пар
он прохаживается вдоль
ровных рядов дремлющих авиабомб
загадочно улыбаясь
и вдруг мне становится не по себе —
откуда выплыло это дикое сочетание «дремлющие авиабомбы»?!
ну, уже начинаешь понимать? — спросил генерал
я отрицательно мотнул головой
ну как же! — взорвался генерал
и заговорил быстро, горячечно, оглушительным шепотом:
вот они живые
приложи руку — они дышат
приложи ухо — слышишь, как бьется сердце?
я несу их в небе в бомбоотсеке — словно внутри себя
словно детей
несу осторожно...
и потом сбрасываю...
возвращаюсь на аэродром словно блядь после аборта
ты напиши про это, напиши, ведь ты же писатель!
пусть люди поймут!
генерал погрузился в тяжелые думы
и вот я пишу
хоть это и непросто
потому что тут много всяких вопросов
нормален ли он?
и можно ли таким доверять грозное оружие?
если он нормален
то ненормальны мы все
и вот это гораздо ближе к истине
поскольку всеобщая ненормальность уже почти что доказана
как в многочисленных пухлых диссертациях
так и неумолимым ходом истории
и что считать живым?
что неживым?
в конце концов неодушевленные предметы
являются таковыми
исключительно потому
что мы их не одушевляем
генерал бомбы одушевляет
и значит они одушевленные
то есть живые
и он вынужден их убивать
потому что над ним есть генерал с двумя звездами на погонах
над тем есть с тремя
и так далее
до бесконечности
которая замыкается
на ничтожных людишках
без погон
безбожества-безвдохновенья-беззвезд-безславы-безвысот
которые жаждут
чтобы все бомбы были убиты
* *
*
Нашел какой-то странный рентгеновский снимок.
На формате А3 — позвоночник, целиком.
После размышлений и чтения выцветшей надписи понял,
что это снимок моего предыдущего кота Гаврика.
И еще одна память осталась от него — файл с его завещанием:
он написал десятка три букв «О».
Словно предвидел, что будет умирать мучительно.
Я этот файл храню.
* *
*
Алексей Меринов — одиннадцатый номер ФК МК — сидит в барселонском баре,
в кружке мочит поседевший ус.
А в это время Манэ — паренек из кишащего крысами предместья Пау-Гранди,
выросший до гигантских размеров Гарринчи,
тридцать третий год на глубине в два метра лежит на кладбище Раиз да Серра.
В барселонском баре на стене висит громадный плазменный экран,
на
котором
двадцать оглашенных бегают справа налево,
а потом слева направо
под тупой рев трибун.
Алексей Меринов хмуро смотрит на потный футбол,
в котором только крепость мускулатуры и
компьютерная программа.
Но нет надежды на чудо.
В полночь Гарринча восстает из тесной могилы и,
вглядываясь в кромешный мрак,
ждет паса.
Ждет уже тридцать два года.
Его левая нога за это время так и не подросла.
Она по-прежнему
на шесть сантиметров короче правой.
Алексей Меринов берет карандаш в правую руку,
которая
на шесть сантиметров
короче левой.
И что-то рисует, выводя в блокноте финты.
Гарринча — гений футбола,
непревзойденный король дриблинга.
Он творит чудеса под хохот трибун.
Он Чарли Чаплин на экране футбольного поля.
Алексей Меринов — Чарли Чаплин карикатуры.
Он выдергивает из-за пазухи жизни немые кадры под ликованье трибун.
На Раиз да Серра включают прожектор луны.
Мрак с шипение отступает.
Гарринча
ждет
паса.
Алексей Меринов выводит в блокноте финты.
Карандаш уплотняет на кладбище воздух.
В нем прорастают тени.
Тени великих футболистов проявляются, чтобы сразиться с Гарринчей.
Алексей Меринов со своего левого края выдает на правый
длинный пас.
Гарринча, приняв мяч, легко проходит Бобби Мура.
Тот вышептывает короткое слово фак.
Гарринча идет дальше, пробросив мяч между ног
Джачинто Факкетти.
Карандаш Алексея Меринова порхает в блокноте, ведомый то правой,
то левой — длинной — рукой.
Гарринча, припадая на правую ногу, левой посылает мяч мимо
Альфредо Ди Стефано.
Карандаш несется по невероятным траекториям,
словно им управляет шестирукий Шива.
Гарринча тремя ногами,
словно наперсточник,
обводит
Стенли Мэтьюза,
Ференца Пушкаша,
Фрица Вальтера.
Четырьмя ногами обводит
Сильвио Пиолу,
Обдулио Хасинто Варелу,
Луиса Кубилью.
Шестью ногами,
сливающимися в сияющий шар,
проходит
мимо
Луиса
де
ла
Фуэнте
Томми
Лоутона
Эдуарда
Стрельцова
Эйсебио...
Впереди лишь один Лев Иванович Яшин,
нервно поплевывает на перчатки и,
ерзая бутсами,
стирает кладбищенскую траву.
Чарли Гарринча выдает
пас
на
левый
край —
Чарли Меринов без обработки,
слету,
дальней
длинной
рукой
посылает пивную кружку точно в центр плазменного экрана.
Каталония будет свободной!!!
* *
*
Входишь в цветочный магазинчик и просишь восемь гвоздик.
Продавщицы немедленно принимают скорбное выражение лиц.
И, чтобы соответствовать, принимаешь примерно такое же.
Хоть и прошло уже двадцать три года.
Так они и работают, откликаясь лицевой мускулатурой то на счастье,
то на горе.
Точнее — на то, как они понимают эти категории.
Как мы все их понимаем.
* *
*
9 мая 1944 года подполковник 24-й Гвардейской краснознаменной Евпаторийской стрелковой дивизии 4-го Украинского фронта Яков Дмитриевич Тучков пишет письмо из Севастополя в Узбекистан.
Пишет в город Каган Бухарской области,
где в эвакуации его жена Мария Васильевна
и одиннадцатилетняя дочка Света.
Волнуется, почему давно не было писем.
Пишет: получают ли деньги по аттестату и хватает ли их.
Пишет: рад успехам дочери в школе.
Пишет: жив, здоров.
Пишет: здесь все спокойно.
Пишет: тепло и можно купаться.
Пишет: скучаю.
Пишет: победа не за горами.
И целует на прощание, которое может растянуться на вечность.
Пишет без эпитетов, без восклицательных знаков, без вздохов, стараясь
поровнее выводить буквы.
Пишет жене и дочери.
Меня еще нет.
И, возможно, никогда не будет.
Офицерские открытки и солдатские треугольники.
Невидимые нити, соединявшие корреспондентов и адресатов,
как стержни каркаса, не дававшие рухнуть стране.
* *
*
проложил в саду дорожку из каменных плиток
получилась в форме Т
но не как первая буква фамилии
в которую много лет назад впрягся
а как взлетно-посадочная полоса
для архангела Гавриила
время складывать из камней
последние недосказанные буквы