УРАЛО-ШВЕДСКИЕ ГРЕЗЫ ВАСИЛИЯ ТАТИЩЕВА

Киселев Михаил Александрович — историк. Родился в 1984 году в г. Сысерть. Окончил Уральский государственный университет в Екатеринбурге. Кандидат исторических наук, доцент Уральского федерального университета, старший научный сотрудник Института истории и археологии УрО РАН. Автор более 30 научных работ, в т. ч. опубликованных в журналах «Диалог со временем», «Славяноведение», «Российская история», «Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History». Живет в Екатеринбурге.

Исследование поддержано программой 211 Правительства Российской Федерации, соглашение № 02.A03.21.0006.

Михаил Киселев

_*

УРАЛО-ШВЕДСКИЕ ГРЕЗЫ ВАСИЛИЯ ТАТИЩЕВА

Урал в истории России выковывался как регион взаимодействия разных культур и народов. Если говорить о влиянии такого взаимодействия на становление того, что сделало Урал Уралом — его металлургической промышленности, то следует констатировать, что историки обращают внимание прежде всего на деятельность выходцев из немецких земель^[1]. Это вполне закономерно, если принять во внимание их большой вклад в развитие уральской металлургии. Здесь можно вспомнить и известные сказы П. Бажова, в одном из которых отмечалось, что «при крепостном <…> положении» на уральских заводах «в начальстве все немцы ходили»^[2].

Однако был в истории уральской металлургии небольшой временной отрезок, когда немецкая речь на заводах была редка, а современники могли с высокой долей вероятности встретить там других иноземцев — шведов. Это — годы Северной войны, когда в плен российской армии попали тысячи каролинов (солдат и офицеров армии Карла XII), немалую часть которых разместили на Урале и в Сибири^[3]. Некоторые из них оказались поселенными при железоделательных заводах, которые как раз были построены на Урале в начале XVIII в. Таких каролинов, как правило, привлекали к заводским работам в качестве грубой физической силы, возлагая на них обязанности по добыче железной руды и заготовки дров. Однако в 1720 году произошли события, которые могли привести к шведскому господству на металлургических заводах Урала. Каролины получили шанс превратиться из управляемых в управляющих. Именно об этих превратностях и поворотах истории, их причинах и последствиях повествуется в настоящем очерке.

Экспедиция, обреченная на неудачу

9 марта 1720 года в Петербурге Берг-Мануфактур-коллегия приняла, как впоследствии оказалось, судьбоносное для Урала решение. Новый центральный орган по управлению промышленностью, начавший работать только в 1719-м и возглавляемый знаменитым соратником Петра I — «кудесником» Яковом Вилимовичем Брюсом, предписывал «в Сибирской губернии на Кунгуре и в протчих местах, где обыщутся удобные рудные места, построить заводы из руд серебро и медь плавить»^[4].

Такое решение коллегии было обусловлено немалой потребностью Российского государства в получении меди для монетного двора. В стране разворачивались большие реформы управления, которые жаждали прильнуть к финансовым артериям, изрядно истощенным Северной войной. Правительство решило наполнить их с помощью чеканного станка. 27 февраля 1718 года произошло удвоение монетной стопы: теперь из пуда меди надлежало чеканить не 20 руб. звонкой монеты, а 40 руб.^[5] В поисках сырья для столь выгодного предприятия взоры из Петербурга обратились на Урал. В Берг-Мануфактур-коллегии знали, что на Урале медная руда есть в Кунгурском уезде: ведь именно там какое-то время действовал казенный медеплавильный завод. Соответственно, Кунгур должен был стать главным центром казенной медеплавильной промышленности. Для этого упомянутым решением от 9 марта 1720 года туда отправлялась коллежская экспедиция. Ее руководителями были назначены капитан-поручик Василий Никитич Татищев и берг-мейстер (рус. горный мастер) Иоганн Фридрих Блиер (Iohann Fridrich Bluher). Первый из них должен был прежде всего отвечать за административную часть, а второй — за техническую.

Состав экспедиции оказался довольно скромным. В помощь Татищеву и Блиеру были даны берг-шрейбер (рус. горный писарь) И. Ф. Патрушев и комиссар И. Тряпицын. С Блиером также поехал переводчик П. Бривцин. Кроме того, ожидалось прибытие с Олонецких заводов штейгера саксонца Г. Шеинфельта с двумя учениками. Экспедиции предписывалось в Москве взять с монетного двора молодого подьячего, а «для научения <…> рудному делу» из Артиллерийской школы четырех учеников. Из неквалифицированных кадров на Урал отправлялись два рудных доносителя — П. Сталов и Л. Зуев и пять человек «из артилериских служителей и конониров, которыя постарее»^[6]. На этом кадровые ресурсы, предоставленные экспедиции, оказались исчерпанными. Как видно из приведенного перечня, половина ее членов, включая одного из руководителей, была выходцами из артиллерии. Это было связано с тем, что Берг-Мануфактур-коллегия испытывала жесткую нехватку и технических специалистов, и канцелярских служителей, и управленцев. Я. В. Брюс был вынужден использовать все доступные ему способы, чтобы компенсировать такой недостаток. Так как Яков Вилимович являлся не только президентом коллегии, но и занимал пост генерала-фельдцейхмейстера, т. е. возглавлял артиллерию, последняя оказалась кадровым донором для Берг-Мануфактур-коллегии.

Ресурсы артиллерии не были бездонными, так что Я. В. Брюс пытался изыскивать иные источники комплектования коллегии. 23 декабря 1719 года Брюс отправил секретарю Петра I А. В. Макарову письмо, в котором просил напомнить монарху о том, что тот «изволил обещать пожаловать прислать в Берг-коллегию из гвардии ундер-офицеров человека три или четыре, для посылки на Кунгур ко устроению тамошних медных заводов, тако ж и в разныя губернии, ради понуждения в высылке из оных потребных в Берг-коллегию ведомостей»^[7]. Однако они так и не были присланы. Кадровый голод был бичом петровских реформ. Сам факт, что Яков Вилимович одновременно возглавлял артиллерию, служил президентом Берг-Мануфактур-коллегии, а также дипломатом на Аландском конгрессе (1718 — 1719), был ярким тому подтверждением. В итоге, не дождавшись обещанных гвардейских унтер-офицеров, Брюс послал на Урал артиллерийского капитана-поручика Татищева, для чего последний 3 марта 1720 года был отправлен из Петербургской артиллерийской канцелярии в Берг-Мануфактур-коллегию^[8].

Сам Татищев начал свою военную карьеру отнюдь не в артиллерии. В 1706 году его зачислили поручиком в Азовский драгунский полк, в составе которого Василий Никитич внес свой вклад в Полтавскую викторию 1709 года, а также испытал все тяготы Прутского похода 1711 года. С конца 1712-го Татищева отправили «для науки за моря», где он был по март 1716-го. «За морем» он по преимуществу находился в Германии, где, помимо обучения, а также исполнения некоторых поручений, активно пополнял свою библиотеку. Заграничный вояж не был непрерывным, и он несколько раз приезжал по делам на родину, где даже успел жениться в 1714 году в Москве^[9]. После возвращения в Россию Татищев предстал на генеральном смотре 5 апреля 1716 года, где констатировалось, что он «был в Немецкой земле и учился инженерству». В связи с этим Василия Никитича отправили в артиллерию. Там 31 мая Татищев был определен поручиком, так как «он инженерству и артиллерийскому делу навычен». 31 декабря 1717-го его произвели в капитаны-поручики^[10].

В январе 1717 года Татищеву было поручено руководить постройкой Оружейного двора в Петербурге. Однако уже весной 1717-го он был привлечен к организации материального обеспечения артиллерии русской армии за границей, а в 1718 — 1719 выполнял поручения Я. В. Брюса, связанные с деятельностью последнего на Аландском конгрессе^[11]. Конечно, во время их исполнения Татищев показал себя весьма деятельным подчиненным, обладающим организационными способностями. Однако это были отнюдь не те поручения, во время которых Василий Никитич смог бы проявить себя бравым артиллеристом или талантливым военным инженером. Скорее всего, по этой причине Брюс и счел возможным выбрать из своих подчиненных-артиллеристов именно Татищева: военные дела от этого назначения не страдали, при этом можно было ожидать, что Василий Никитич все же сможет добиться какого-нибудь успеха в непростых условиях.

Следует сказать несколько слов о напарнике Татищева Блиере. Этот саксонский горный специалист, работавший в России с конца 1699 года, объездил немалую часть страны, успев побывать на Урале, а также увидеть заснеженные вершины Кавказа. Когда в 1718 году создавалась Берг-Мануфактур-коллегия, Блиер питал тайные надежды «быть не последним членом» коллегии^[12], т. е. стать одним из ее руководителей. Однако президент Я. В. Брюс довольно скептически оценивал почти двадцатилетнюю деятельность Блиера на российской службе. В одном из писем 1718 года он утверждал, что саксонца «надлежало отпустит, ибо такия немалыя времена в проезде своем имел, а доброго не учинил». Несмотря на это, Брюс не без сожаления был вынужден констатировать, что «за недоволством других не надеюсь, чтоб Его царское величество изволил повелеть ево отпустит»^[13]. В результате с 1718 года Блиер был принят на работу в Берг-Мануфактур-коллегию только как обычный горный специалист. К началу 1720-го Блиер, недовольный своим жалованием и должностью, запросил отставку. К этому времени в коллегии так и не была решена проблема с нехваткой квалифицированных специалистов в горном деле. В связи с этим 7 января 1720 года определением Берг-Мануфактур-коллегии Блиера произвели в берг-мейстеры, а также увеличили годовой денежный оклад с 425 руб. до 500 руб.^[14], чтобы он «в сыскании руд и в произведении заводов медных болшее имел радение». В этот же день коллегия приняла решение отправить Блиера «в Сибирскую губернию на Кунгур и в протчия места для сыскания рудных мест и строения заводов»^[15]. Однако, не понадеявшись на одного Блиера как руководителя (здесь можно вспомнить брюсовские слова: «...немалыя времена в проезде своем имел, а доброго не учинил»), коллегия назначила ему в пару Татищева. Впрочем, пришли Петр I в распоряжение Брюса хоть одного гвардейского унтер-офицера, будущий отец российской истории едва ли оказался бы на Урале.

Итак, решение об отправке экспедиции состоялось. Она должна была начать работать над выполнением важной государственной задачи. Однако, на первый взгляд, ее состав не очень соответствовал уровню такой задачи. Во главе ее стояли два человека, которые, в принципе, не имели опыта строительства больших металлургических заводов. Блиер был, скорее, специалистом по поиску руд, а не по их промышленной плавке. Татищев, хотя и обладал военным инженерным образованием, фактически не имел опыта применения его на практике. На других членов экспедиции также не приходилось особо рассчитывать, за исключением, возможно, штейгера Шеинфельта и его учеников.

Татищев и каролины: первые мысли, первые встречи

Василий Никитич отнесся со всей серьезностью и вдумчивостью к новому поручению. 15 марта 1720, после получения инструкции, которой он должен был руководствоваться в своих действиях, Татищев направил в Берг-Мануфактур-коллегию список уточняющих вопросов, среди которых был и следующий: «Ежели из обретающихся в той [Сибирской — М. К.] губернии швецких офицеров и других пленников найдутца к рудокопию способныя и похотят в службу, принимат ли и прежде подлинного о том от каллегии решения, где нужда позовет, употреблят ли и с каким порядком и награждением?» Действительно, к началу XVIII в. Швеция была славна своей металлургией, так что вполне можно было ожидать, что среди пленных каролинов могут найтись знающие горное дело люди. В коллежском ответе от 16 марта ему было предписано сообщать о таких пленных, а также об условиях, на которых они были готовы работать, в Берг-Мануфактур-коллегию. До получения соответствующего коллежского распоряжения Татищев мог таких пленных «держат <…> в таком же порятке, как их в губерниях содержали, а за труды их денги давать им до указу, смотря их работы»^[16].

Сам факт, что Татищев задался вопросом о поиске квалифицированных кадров для экспедиции среди пленных шведов, явно свидетельствовал не только об ответственности, но и о широте мышления новоиспеченного уральского горного начальника. Он понимал, что поиск руд и выплавка металлов — дело весьма сложное, а с тем набором специалистов, которые оказались у него в подчинении, почти невозможное. В связи с этим остается только удивляться, почему столь простое решение — попытаться найти знающих горное дело пленных каролинов — было предложено только в 1720 году Татищевым. Возможно, он просто слишком серьезно к этому времени усвоил идеи общего блага и работы ради выгоды государства, которые пропагандировались Петром I. Василий Никитич был готов трудиться на общее благо даже больше, чем от него требовалось.

Когда Татищев был в пути из Петербурга в Москву, 31 марта 1720 года Я. В. Брюс присвоил ему чин капитана артиллерии, о котором Василий Никитич просил в начале 1720-го^[17]. Отправление на Урал едва ли было приятной новостью, так что президент счел необходимым хоть как-то подбодрить своего подчиненного. Важной остановкой по пути из Петербурга на Урал стала Москва, где Татищев находился с 4 апреля по 25 мая 1720 года. Именно там экспедиция получила основную часть денег для своей деятельности (5 тыс. руб.), материальные припасы, а также обещанных четырех учеников из Артиллерийской школы (Алексей Калачев, Афанасий Карташев, Дмитрий Одинцов, Сергей Сабанеев) и пять пушкарей. В то же время экспедиция понесла тяжелые кадровые потери. Выяснилось, что не сможет поехать комиссар И. Тряпицин, находившийся под следствием. Не прибыл в Москву и штейгер Г. Шеинфельт с двумя учениками^[18]. В то же время в Москве Василий Никитич встретил некоего «швецкого афицера», который показал ему «ландкарту Казанской губернии, ноипаче всея, и часть облежащих народов Перми». В связи с этим он написал Я. В. Брюсу следующее: «Мню, что доволно исправна зделана з розделением радиусов долготы и широты». Швед потребовал с Татищева 10 руб. за право ее скопировать. В связи с этим Василий Никитич сообщил Брюсу: «Без повеления Вашего превосходителства таких денег дать не смею, и ежели менши возмет, то заплачю своих». Это он обосновывал тем, что на карте были «не токмо городы, но и деревни многие назначены, в которых мне быть»^[19]. Приобрел или нет Татищев эту карту, неизвестно. Тем не менее знакомство с таким специалистом должно было внушать некоторый оптимизм по поводу будущих встреч с другими каролинами.

Покинув Москву, 11 июля 1720 года экспедиция прибыла в Казань, где 14 июля Татищеву подал доношение служивший в местном гарнизоне капитан Еран Берглин (Jоran Berglin). В нем он сообщал: «Уведомился я, что Его царское величество требует служителей к делам горным, а я от младенчества моего взрос и обучился горных дел в Швеции при Фалянских медных заводах и потом служил в шведской армее, а при Полтаве пленен и 1719 г. принял я Его царского величества службу в казанской гварнизон при Каминганове полку и служу капитаном, а ныне имею охоту паки служит у горных дел, каким чином по достоинству моему <…> коллегия определит». Татищев направил его Блиеру, чтобы тот решил, «оной капитан к горному делу надобен ли и взять ево с собою надлежит ли». Блиер отписал, что «оной капитан, по разговорам видно, что имеет в тех делах немалое основание»^[20].

Такой специалист мог стать ценным приобретением. Однако существовала проблема: Берглин был бывшим пленным, находившимся на действительной российской военной службе, т. е. был в подчинении Военной коллегии. Соответственно, разрешение Берг-Мануфактур-коллегии привлекать пленных шведов на него не распространялось. Тем не менее Василий Никитич взял на себя смелость принять в состав экспедиции Берглина, о чем довольно быстро договорился с казанским губернатором А. П. Салтыковым. Уже 15 июля 1720 года Татищев был извещен из Казанской губернской канцелярии, что может взять с собой капитана Берглина. При этом сообщалось, что капитан получал в год 66 руб. жалования^[21].

Об этом факте Василий Никитич хотел написать в доношении в Берг-Мануфактур-коллегию, однако так и не решился: в итоговом варианте доношения от 15 июля 1720 года Берглин не упоминался^[22]. Вместо этого он написал о данном факте в пространном письме лично Я. В. Брюсу. Татищев сообщал президенту и главе артиллерии, знавшему его не первый год, что просьба об отпуске с ним Берглина для губернатора А. П. Салтыкова была «не без труда без повеления Военной коллегии. Однакож для вашего превосходительства то учинил за таким моим обещанием, что, ежели противно будет Военной коллегии, ваше превосходительство охранить его в том подщитесь». Чтобы оправдать в глазах Брюса такое самоуправство, Татищев сообщал, что Берглин «не без ума и трудолюбив; отчим его был при Фалюнских заводах бергмейстером». Более того, как следовало из письма Брюсу, Берглин оказался не единственным шведом, с которым Татищеву довелось познакомиться в Казани и которого он хотел бы взять с собой. Там пребывал и «шведской от драбантов капрал Ригель», который оказался «доброй химкикус, человек изрядной» и «в пробовании металей сказывается весьма искусен». Однако проблема была в том, что капрал находился «в железах за побег и за убийство одного черемиса, которого при поимке заколол». Василий Никитич пытался договориться и о привлечении Ригеля к экспедиции, но «губернатор сказал, что он его освободить не смеет». Подвигая Брюса к идее заступиться за Ригеля и принять его в службу, Татищев писал, что швед «в убивстве дает ясны доказательства невинности своей и чин <…> принять хочет, как ему определено по рассмотрению вашему будет»^[23].

Я. В. Брюс, получив 31 августа 1720 года татищевское письмо, в целом отнесся благосклонно к действиям своего подчиненного. 5 сентября он от имени Берг-Мануфактур-коллегии обратился в Военную коллегию с просьбой разрешить Татищеву и Блиеру в Казанской и Сибирской губерниях принимать под их начало «швецких арестантов из офицеров и протчих служителей, и хотя которые уже и службу приняли, ежели найдутца к рудному делу способныя». 30 сентября Военная коллегия приняла указ, разрешавший такие действия^[24]. Соответственно, хоть и постфактум, действия Татищева в отношении Берглина получили нормативное обоснование. Также 30 сентября состоялся приговор Берг-Мануфактур-коллегии об отправке комиссара Александра Аристова в Казанскую губернию. Последнему предписывалось взять для осмотра рудных мест Ригеля, «которой сидит ныне тамо за караулом в железах». Впрочем, в другом приговоре коллегии от 13 октября об отправке Аристова в Казань Ригель уже не упоминался^[25].

В кунгурском тупике: первые уральские знакомства

30 июля 1720 Татищев и Блиер прибыли в Кунгур и приступили к поискам и добыче медной руды. Уже 13 сентября они подготовили доношение в Берг-Мануфактур-коллегию, где подвели промежуточный итог своей деятельности. Василий Никитич и Иоганн Фридрих докладывали об организации добычи медной руды в двух местах, руководить которой был определен Берглин. При этом о медной руде сообщалось, что «протчие места, хотя знаки и добрыя имеют, но за недостатком мастеров начат ничего не можем»^[26]. Проблема заключалась в том, что найденная руда залегала не жилами, а флецами (слоями). В то же время Блиер был «флецным делам не искусен»^[27]. Как результат, без соответствующих специалистов экспедиция не могла начать промышленную плавку меди в Кунгурском уезде. Татищев и Блиер прямо заявляли коллегии: «Без мастеров не можем ничего знатного начинать»^[28].

Татищев и Блиер уже получили какие-то сведения о пленных шведах, в частности, о каком-то шведском лекаре, который бы мог помочь заболевшим членам экспедиции. Однако эта информация не внушала оптимизма: «А из швецких арестантов обретающиеся здесь жалованья требуют немалаго, и едва можно ль менше ста рублев в год достат, а ежели им так за лечение платит, на то указа не имеем». Кроме того, Василий Никитич и Иоганн Фридрих получили информацию о богатых медных рудах в Томском уезде. Именно их разработка показалась им наиболее перспективной. Татищев и Блиер писали в коллегию: «Мы просим вашего повеления, дабы от нас одному туда ехат, кого изволите определить, а другому остатся здесь, дабы и здесь дела не остановились, ибо в Томской скоряя года съездить не надеемся, а здесь кому дела вручить никого надежного не имеем, ибо берг-шрейбер [Патрушев — М. К.] весма скорбен»^[29]. Получалось, что если бы не болезнь берг-шрейбера, то Татищев с Блиером покинули бы Урал и отправились бы в Томск.

В этом же доношении Татищев и Блиер сочли возможным поднять вопрос об условиях, на которых следовало служить Берглину. Они осторожно сообщали, что «жалованье ему даем, как он получал в Казани, половинное, чина ж ему назначит не можем, понеже неизвестны, какие здесь чины изволите определить». В связи с этим предлагалось «учинит его берг-фохтом или унтер-берг-мейстером и жалованья по десяти на месяц <…> или изволите токмо жалованьем его определит, а чин прежней, ежели он капитанства уступит не похочет»^[30].

Уже 14 сентября 1720 года Татищев составил доношение только от себя, где сообщал, что «в Сибири есть из швецких арестантов искусной географ, которой может зделат добрую ланткарту». Татищев спрашивал коллегию: «Повелите ли его призвать и дать ему жалованье, дабы сочинил здешним местам [карту — М. К.], в чем я ему инструментами и трудом помогу, а надеюся, что он невеликих денег похочет»^[31].

Скорее всего, до Василия Никитича дошли сведения о Филиппе Иоганне Табберте, получившем позднее титул фон Страленберг. Он был пленным офицером шведской армии, с 1711 жившим в Тобольске и работавшим там над составлением карт Сибири^[32]. Следует отметить, что в 1736-м Татищев упоминал о встрече с Таббертом, которая якобы имела место в 1720-м в Тобольске: «...я в 1720-м году в бытность онаго Страленберга в Тобольске при сочинении им ландкарты <…> ему советовал сии горы [Уральские — М. К.] за границу восприять...»^[33] Этот мемуар явно ошибочен, так как в 1720-м Татищев не ездил в Тобольск. Такая встреча едва ли могла состояться и в 1721-м. В Тобольск Татищев впервые приехал 9 марта 1721 года^[34]. Однако накануне, 27 февраля Табберт был зачислен в состав научной экспедиции Д. Г. Мессершмидта, вместе с которой покинул Тобольск 1 марта и куда вернулся только во второй половине 1722-го, когда Татищева уже не было на Урале. В 1723-м Табберт был в Москве^[35]. Впрочем, Василий Никитич вернулся на Урал в конце 1722-го и 17 января 1723-го был отправлен в Тобольск^[36]. Вполне возможно, именно в январе 1723 он там встретился с Таббертом, где и сообщил ему свое мнение, что границу между Европой и Азией следует проводить по Уралу. Но, так или иначе, этой встречи не могло произойти в 1720 году.

После отправки доношений в Берг-Мануфактур-коллегию 15 сентября 1720 года Татищев поехал из Кунгура в Соль Камскую, где было размещено немало шведских пленных. Прибыв туда 23 сентября^[37], он смог наладить контакты с некоторыми из пленных. Скорее всего, именно у одного из них он приобрел там за 2 руб. печатную Библию на французском языке^[38], который он хотел начать учить во время пребывания на Урале. 3 октября он сообщал ландрату И. М. Колоривову, что «желают быть в службе у горных дел из швецких пленников порутчик Баск, провиантмейстер Салдан». В связи с этим Татищев просил отпустить их с ним^[39], что и было сделано Кологривовым 5 октября^[40]. В этот же день Татищев с двумя каролинами выехал из Соли Камской в Кунгур, куда прибыл 11 октября^[41]. При этом следует отметить, что Баск и Салдан не были единственными шведскими пленными, с которыми общался в Соли Камской Татищев^[42].

В Кунгуре Татищев и Блиер скорректировали свои дальнейшие планы. Дело в том, что 1 июля 1720 года, когда экспедиция была еще на пути в Кунгур, они получили указ Берг-Мануфактур-коллегии от 24 марта 1720 года. Согласно этому указу, Татищеву и Блиеру предписывалось взять под свой контроль государственные Уктусский и, как позднее выяснилось, Алапаевский заводы. К этому времени на Урале в государственной собственности было три завода: Уктусский, Алапаевский и Каменский. Все три были железоделательными и находились в управлении Сибирской губернии. Однако в Берг-Мануфактур-коллегии узнали, что на Уктусе какое-то время плавили медь. В надежде возобновить плавку этого столь нужного металла в столице решили забрать завод под власть коллегии вместе со всем оборудованием и персоналом. А раз комиссар Т. М. Бурцев, управлявший Уктусским заводом, был одновременно и управляющим Алапаевским, то получилось, что коллегия вместо одного завода забрала два^[43]. Татищев и Блиер, выполняя распоряжения коллегии, затребовали сведения о состоянии Уктусского и Алапаевского заводов от Бурцева. Получив их, они приняли решение не спешить с поездкой в Томск и вместо этого отправиться на Уктус.

4 декабря 1720 года Татищев и Блиер писали в коллегию, что «на Уктус ехать мы совсем готовы, но томко удержаны, что на многия наши преждепосланныя доношеняи вашего <…> решения не получили, <…> ибо мы опасны, дабы нам <…> суда паки не возвращатся, ис чего делам, которые тамо нам принадлежат, начат может за отлучением случится остановка»^[44]. Подождав до 21 декабря, они в очередном послании в коллегию констатировали: «Мы по прибытии нашем суда на посланные наши доношения из Нижняго июля 1, ис Казани того ж июля 15, ис Кунгура сентября 13, октября 19, декабря 3 чисел указов не получили». В итоге было решено сделать ставку на собственную инициативу и отправиться на Уктусский завод. 21 декабря, для очистки совести, Татищев и Блиер написали в Берг-Мануфактур-коллегию: «Получили мы от камисара Бурцова отписку в которой пишет, что присланные ис Тоболска с указами чинят ему в рудном деле остановку <…> И для оных дел отъезжаем заутра на Уктус для осмотрения тамошних дел, а здесь оставляя капитана Берлина, берг-шрейбера Патрушева да школника Калачева»^[45]. В тот же день они написали на Уктус, чтобы были подготовлены квартиры для поручика и провиантмейстера^[46], т. е. для привезенных из Соли Камской Баска и Салдана. Впрочем, по неизвестным причинам на Уктус поехал только Баск.

24 декабря 1720 года Татищев и Блиер, завершая приготовления к отъезду, подписали наказ Патрушеву, где последнему повелевалось «во всех рудокопных делех советоват тебе с капитаном Берлиным, и что со обшего совета за благо изобретете ко интересу Его величества, оное исполнять, а к нам писать»^[47]. Получалось, что Татищев и Блиер, будучи отправленными коллегией в Кунгурский уезд, фактически передавали дела в нем Патрушеву и Берглину. Очевидно, если в сентябре 1720-го в отношении Берглина были какие-то сомнения, то к концу декабря они фактически рассеялись, так что они сочли возможным принять такое решение без прямого одобрения коллегии. В итоге присутствие Берглина позволило Татищеву и Блиеру отъехать на Уктус и тратить как можно меньше времени на дела в Кунгуре.

Это важное место Уктус

Вечером 25 декабря 1720 года из Кунгура выехал обоз примерно из 36 подвод, прибывший в ночь с 29 на 30 декабря на Уктусский завод^[48]. Татищев и Блиер довольно быстро оценили расположение завода, отметив, что «здешнее место стало посредине всех заводов»^[49]. В итоге именно на Уктусе в 1721 году и расположилась постоянная резиденция Татищева и Блиера. Впрочем, дело было не только в удобном географическом расположении завода.

Уже 31 декабря 1720 года из Уктуса было отправлено письмо в Кунгур с предписанием отправить на Уктус капитана Берглина, а также в Соль Камскую с просьбой «о присылке из швецких пленников для обсуждения о железных заводах ритмейстера, да для учинения чертежей бонбандира Шулца»^[50]. 2 января 1721-го, едва отойдя от празднования новоманерного Нового года, Татищев писал комиссару Уктусского завода Т. М. Бурцеву: «Усмотрел я здешния заводы, что от недоволства воды належащаго по трудам прибытка принести не могут и по должности моей, желая прибыток учинить его царскому величеству, разсуждаю за благо устроить новой железной завод в верховье реки Исети». В том же письме Татищев предписал Бурцеву собрать уктусских мастеров «и посоветовать с ними, осмотреть удобное место верх устья Уктуса, где возможно построить четыре домны, чтоб не далее отсюда десять верст»^[51]. Затем Татищев «призывал всех мастеров и, советовав с ними, ездил» по р. Исеть «место осматривать». В результате для строительства нового завода было выбрано «в шести верстах место, положением берегов и доволством лесов весма удобно <…> А по разсуждению мастеров возможно на оном построить четыре домны и сорок молотов»^[52]. Итак, в голове Татищева родился план построить на р. Исеть огромный железоделательный завод.

Василий Никитич сам, без указа и совета из столицы, решил кардинально поменять направление работы экспедиции. Вместо организации медеплавильного производства, как предписывалось Берг-Мануфактур-коллегией, он счел необходимым взяться за развитие казенного железоделательного производства. Что показательно, Блиер аккуратно дистанцировался от этой татищевской инициативы, решив и не выступать против, и не принимать в ней участия^[53]. Как результат, 2 февраля 1721 года были подготовлены два доношения, отправленные 6 февраля в Берг-Мануфактур-коллегию. Первое было подписано и Татищевым, и Блиером. Второе, в котором речь шла о строительстве нового завода, — только Татищевым^[54].

К сожалению, Василий Никитич не объяснял подробно, чем вызвано такое изменение его планов, когда вместо поездки в Томск он решил организовать строительство большого железоделательного завода. Здесь могло сыграть несколько факторов. Для организации плавки меди, довольно непростой процедуры, катастрофически не хватало квалифицированных кадров. В то же время с осени 1720 года Татищев стал получать отчеты от Т. М. Бурцева, которые свидетельствовали о том, что железоделательное производство было коммерчески выгодным, а на Уктусском заводе были в наличии железоделательные мастера^[55]. Определенное влияние могло оказать и общение Татищева с каролинами, начавшееся в Соли Камской и продолжившееся в Кунгуре. Они могли рассказать о выгодах производства железа на примере Швеции, которая в начале XVIII в. довольно активно экспортировала железо. По крайней мере на возможность такого влияния указывала упомянутая просьба Татищева от 31 декабря 1720 года прислать двух шведов из Соли Камской. Прибывший вместе с Татищевым на Уктус шведский поручик Баск едва ли мог помочь в этом: его навыки прежде всего заключались в том, что он мог переводить с немецкого на русский, а также был искусен «в мафематике»^[56]. 19 января 1721 года из Кунгура прибыл капитан Берглин, а 28 января из Соли Камской — ротмистр Петер Шенстрем (Шайнстром) и обер-фейерверкер Хенрик (Индрик) Шульц^[57]. Скорее всего, в результате влияния таких факторов Татищев 2 февраля окончательно решил не томиться в ожидании присылки специалистов по производству меди, от чего он формально не отказывался^[58], а направить свою неуемную организаторскую энергию на коммерчески выгодное для казны, как он полагал, производство железа.

До 2 февраля 1721 года Татищев, конечно же, не сидел на месте. С 11 по 14 января Татищев и Блиер обследовали Алапаевский завод, при котором с 1711-го жили шведские пленные. По переписи начала 1721-го числилось 193 военнопленных (с женами и детьми — 227)^[59], которые активно привлекались к заводским вспомогательным работам. Татищев и Блиер застали завод в довольно запущенном состоянии. Определенный вклад в это внес управлявший заводом Лука Бурцев, которого Татищев и Блиер охарактеризовали «дураком и пьяницей» и 13 января отправили в отставку^[60]. Испытывая проблему с управленческими кадрами, Татищев и Блиер решили поручить Алапаевский завод «обретающемуся здесь швецкому пленнику» квартирмейстеру Густаву Беркману (Биоркману), «понеже он живет при том заводе в наряде над пленниками, и человек он умной, и обстоятелствы заводам знает, и по руски говорить и писать умеет». При Беркмане должны были продолжить работать заводские подьячие П. Бугрышев и Ф. Попов и «всякое правление и дела управлять <…> вопще»^[61]. Однако Беркман не дал окончательного согласия на занятие должности управляющего заводом и «упросил времяни видется с тестем своим полковником Гаствертом»^[62]. В итоге Беркман не принял на себя управление заводом, хотя на уровне неформальных договоренностей он все же оказывал некоторую помощь^[63]. На Уктусский завод Татищев и Блиер вернулись 18 января^[64].

Железные мечты

По прибытии из Соли Камской Шенстрема и Шульца Василий Никитич получил возможность провести совещание и с ними. Результаты в целом его удовлетворили, в связи с чем 1 февраля 1721 года он распорядился на Уктусе для Шенстрема «отвести постоялой двор, где была светлица, а ежели здесь светлицы порозжей ни у кого нет, то велеть новую построить». Такая забота была связана с тем, что Шенстрем планировал жить на заводе «з женою и детми»^[65]. Соответственно, 2 февраля были приняты основные решения, на основании которых подготовлены 6 февраля два доношения в Берг-Мануфактур-коллегию.

В доношении за подписью Татищева и Блиера было написано о непростом положении Уктусского завода. Именно с этим они увязали необходимость вызова из Соли Камской двух шведских пленных: «Для лутчаго оных [Уктусских заводов — М. К.] исправления и устроения разсудили мы за благо призвать в совет от Соли Камской из швецких пленников ритмейстера Шейнстрома, которой имеет в Швецыи собственныя свои железныя заводы и в том деле искусен, да для учинения чертежей здешним заводам и слободам из швецких же пленников обер-феерверкера Шулца». При этом отмечалось, что Шенстрем оказался «в совете <…> весма искусен»^[66]. В доношении, отправленном только от своего имени, Татищев решил, помимо непростого вопроса о строительстве нового завода, написать о том, как можно удержать некоторых шведских пленных в России. Суммируя свои впечатления от общения с ними, Василий Никитич заявлял: «Шведские пленники многие имеют охоту селитца для торгов». Однако препятствием для этого служил тот факт, что «своей веры жены достать здесь не может, а руской не додут»^[67].

Помимо доношения в коллегию 6 февраля 1721 года Татищев направил еще одно, адресованное лично Я. В. Брюсу. Он полагал, что это поспособствует реализации его смелых намерений, которые, как и в случае Берглина, противоречили коллежским инструкциям. Василий Никитич уверял Брюса, что строительство нового железоделательного завода выгодно для казны. Логика такой выгоды была проста: на монетном дворе с помощью чеканки можно было получить деньги из меди и серебра. Однако найти соответствующие руды и организовать их плавку было весьма непросто. В то же время на Урале была в изобилии железная руда, а также присутствовали нужные для ковки железа мастера. И, как показывал пример Швеции начала XVIII в., серебро можно было добыть и с помощью экспорта железа и стали. Именно это направление развития прозорливо предлагал для казенной металлургии Татищев.

Кроме того, Василий Никитич позволил более откровенно написать Я. В. Брюсу об оставлении некоторых шведских пленных в России. Он заявлял: «...хотя б многие хотели поселиться на особом месте, где б место торгу удобное, и жениться волею на руских девках бес пременения их веры позволено, но оного не допущают, однакож кождой потребное в тайне сыскать может, а государству прибыли нет, но убыток». В связи с этим Татищев писал: «Ежели ж в том дана будет воля, обещаю добрых ремесленников и купцов собрать...» При этом он надеялся, что их можно будет «в службу употреблять, хотя и весьма незнающаго обстоятельств лучше, нежели здешних дворян и мужиков, долго при том работавших»^[68]. В данном случае Татищев вел себя как человек Нового времени, чье сознание уже подверглось значительной секуляризации. В допетровской Руси брак православных с инославными христианами был запрещен. Однако Василия Никитича не особо волновал вопрос, будет ли соответствовать брак между протестантом и православной канонам православной церкви. Бесхитростно указывая, что проблема доступности женщин может решиться «в тайне», т. е. через проституцию или иной вид связи без официального церковного благословения, он утверждал, что разрешение на такой брак необходимо для блага государства. Показательна и высокая оценка управленческих качеств шведских пленных, связанная с преклонением перед европейскими порядками, свойственным петровской эпохе.

11 февраля 1721 года Татищев отправил Шульца для создания карты окрестностей Уктусского и Невьянского заводов^[69]. Об этом Василий Никитич извещал Берг-Мануфактур-коллегию в доношении от 28 февраля. Запрашивая коллегию о том, сколько можно будет дать вознаграждения Шульцу за его труды, он отмечал: «Я его [Шульца — М. К.], ротмистра [Шенстрема — М. К.] и еще поручика Баска, которые в заводском деле искусны, содержу на моем иждивении, не смея им без вашего указу ничего довать, понеже их труд токмо в совете состоит»^[70]. При этом советы Шенстрема касались в основном железоделательного производства. Он сообщил Татищеву, что «в Финляндии молотовыя мастера были славныя, тако ж и доменныя многих швецких лучше, которые обыкновенно из тринатцати пуд чюгуна 10 пуд железа делают». На это Василий Никитич отмечал, что на Уктусском заводе делают «едва вполы». Соответственно, он писал в коллегию: «И понеже я сам освидетелствовал, что состоит в мастерстве сила, того ради доношу <…> коллегии, ежели изволите <...> оных мастеров, взяв, прислать сюда». В конце концов, почти вся Финляндия была еще занята российской армией, так что у коллегии было некоторое время на поиск указанных мастеров. Также Шенстрем упомянул, что «в Швеции лучшие заводы француских мастеров»^[71]. В данном случае он имел в виду протестантов французов и валлонов, покинувших родные края из-за религиозных преследований. Обладая немалыми капиталами и будучи неплохими мастерами, они внесли существенный вклад в развитие шведской металлургии^[72]. Татищев, вдохновленный этим рассказом, предложил коллегии заняться поиском таких иностранных инвесторов для уральской металлургии. Предлагаемый рецепт был прост и заключался в предоставлении налоговых льгот: «Из воли иноземцов призвать з доволными денгами заводит медныя и железныя заводы, дав волность [от налогов — М. К.] на 5 или на 10 лет, а в протчем против других здешних промышленников, ибо здесь мест доволно»^[73].

Следует отметить, что к концу февраля 1721 года Татищев так и не получил ответа на свои доношения, отправленные еще в сентябре 1720-го. Долгое отсутствие обратной связи, опасения потерять время и неуемное желание действовать провоцировали Василия Никитича на новые инициативы. В доношении от 28 февраля он не без обиды отмечал: «Видимо, что <…> коллегия о моем достоинстве или в другом чем имеет сумнение, что я на мои доношения в полгода указа получить не могу»^[74]. В связи с этим, написав в столицу, как обстоят дела, 1 марта он отправился в Тобольск для переговоров с сибирским губернатором кн. А. М. Черкасским, от которого надеялся получить помощь в решении некоторых проблем. Так как в Тобольске было немало каролинов, в качестве агитатора — «для призыва швецких служителей» — был взят Берглин. И, конечно же, перед отъездом Татищев также распорядился доставить деньги для строительства нового завода из Кунгура и начать нанимать рабочих^[75].

В Тобольск Татищев прибыл 9 марта 1721 года. Уже 10 марта Василий Никитич сообщал губернатору А. М. Черкасскому, что к нему пришли «швецкие афицеры ритмейстер Андреяс Столгаммер да капитан Прис», изъявившие желание работать под началом Татищева^[76]. Кроме того, к 15 марта Берглин выяснил, что «из швецких пленников в Сибирской губернии желают быть у горных дел и в том заобыкновенны» капрал Свен Лунгрен (Sven Lundgreen), «который был у серебряных заводов и ныне сослан на Березов», а также капралы Эрих Уттер (Erich Utter) и Иван Пинтони (Ivan Pintoni), о которых также было сообщено губернатору^[77].

20 марта 1721 года состоялся указ Сибирской губернской канцелярии, где сообщалось, что драгуна с фамилией Пинтони в Тобольске нет. Что же до Э. Уттера, то такой солдат действительно был и он успел поступить на российскую службу. Ему было разрешено перейти под начало Татищева. Кроме того, с Василием Никитичем были отпущены А. Столгаммер и Прис (Прюс), а также вызван из Березова С. Лунгрен. Татищеву обещали, что по прибытии в Тобольск его немедленно отправят на Уктус^[78].

21 марта 1721 года, уладив дела с губернатором, Татищев отправился назад на Уктус, взяв с собой Столгаммера и Уттера. Прис к этому времени по делам оказался в Тюмени. Татищев, проезжая этот город 24 марта, взял его с собой. 27 марта они уже были на Уктусском заводе^[79]. По приезде Прис, а также Шульц были отправлены Василием Никитичем на казенный Каменский завод. Прис был токарем, так что должен был взять необходимые токарные инструменты. Шульцу предписывалось сделать карту этого завода^[80]. Также Татищев вернулся и к приготовлениям строительства нового завода. В день прибытия он приказал выслать с Алапаевского завода «шведов сто человек холостых и здоровых немедленно <…> на Уктус в работу, приложа и тех, которые ныне на Уктусе»^[81]. Все же среди них было немного офицеров, так что алапаевских шведов Татищев решил использовать в основном как неквалифицированную физическую силу.

28 марта 1721 года Татищев наконец-то получил ответ из Берг-Мануфактур-коллегии на свои сентябрьские доношения. Он узнал, что 29 ноября 1720 года коллегия одобрила принятие в службу капитана Берглина и назначила ему жалованье по татищевскому предложению 10 руб. в месяц. Что же до чина, то указом повелевалось «характер <…> иметь ему прежней и объявить ему, дабы он в рудном деле прилагал свой труд, как надлежит доброму афицеру». Не забыла коллегия и пленного «географа», написав Татищеву его «сыскать и ланткарту велеть ему зделать»^[82]. В то же время в коллежском указе было предписание, которое явно не придало оптимизма Татищеву. Коллегия указывала: «Смотреть, чтоб серебряных и медных заводов конечно умножить, нежели железных, понеже железных заводов в России и так уже доволное число»^[83]. Впрочем, это пока не было прямым запретом на строительство нового завода на р. Исеть.

«Искусный географ» Табберт, так и не встретившись с Василием Никитичем, уехал из Тобольска. Однако Татищев не был бы Татищевым, если бы творчески не использовал повеление коллегии о составлении ландкарты шведским пленным. В конце концов, в указе он не был назван по имени. Обер-фейерверкер Шульц, отправленный еще в феврале составить карты Уктусского и Невьянского заводов, столкнулся при создании «чертежа» последнего с помехами со стороны его владельцев Демидовых. Они «оного Шулца, как приехал к ним на заводы смотреть никуда не пустили, подвод за прогоны не дали и нанятся никому не велели»^[84]. 13 апреля Татищев составил указ, в котором на основе вольного изложения распоряжения коллегии сообщал А. Н. Демидову, что теперь отправка на Невьянский завод Шульца — это повеление столичной коллегии, а не инициатива скромного капитана. В связи с этим заводчику предписывалось «дать ему [Шульцу — М. К.] двух или трех человек из мужиков, знающих о положении мест, чтоб ему рассказали, <…> и вам велеть ему дать от села до села подводы»^[85].

Положительное коллежское решение о капитане Берглине позволяло Татищеву теперь официально не отвлекаться на кунгурские дела. 29 марта 1721 подписано распоряжение, адресованное капитану Берглину и берг-шрейберу Патрушеву. Им от имени Татищева и Блиера сообщалось: «Понеже нас здесь [на Уктусе — М. К.] нужные дела удерживают, которых ради самим на Кунгур отъехать невозможно, того ради определили тамошнее правление вам, чтоб вы <…> управляли со всяким радением»^[86]. Вместе с Берглином в Кунгур 5 апреля прибыл драгун Э. Уттер, определенный работать «по горному прямому обыкновению в шахте и в штолне». Там ему следовало смотреть, чтобы «ходу руды не засыпать и не потерять и работников в лености не потакать»^[87]. Судя по такому предписанию, Уттер не мог похвастаться большими техническими навыками и, скорее всего, имел лишь некоторые навыки работы в шахте.

Также 29 марта 1721 года к Татищеву обратился живший в Соли Камской «из шведских пленников новокрещеной Алексей Павлов» (до принятия православия — Карл Шедаль) с просьбой взять его к себе. Он явно не обладал специальными горными знаниями. В то же время, судя по документам, Шедаль неплохо овладел русской грамотой. Принимая во внимание высокую оценку Татищевым деловых качеств шведов, Алексей Шедаль (как его станут именовать в документах) имел все шансы быть принятым. Действительно, Василий Никитич одобрил его прошение и приказал определить его «для присмотру над работами, також чтоб и приказного порядку присматривался». В итоге Шедаль вместе с женой (по принятии православия он успел жениться на «российского народу на свободной девке») перебрался на горные заводы^[88]. Он неплохо справлялся с поручениями, так что уже 5 июля 1721 года Татищев и Блиер фактически назначили его управляющим приписанной к казенным заводам Уткинской слободы^[89]. Именно там находилась пристань на р. Чусовой, с которой продукция казенных заводов отправлялась с Урала в Европейскую часть России.

Время расставаний

На Шедале значимые успехи Татищева с привлечением каролинов закончились. Основная масса шведских пленных ждала мира и возвращения домой. Уже в начале апреля 1721 года Шенстрем решил уехать в Соль Камскую. В связи с этим Татищев и Блиер приказали выдать ему «за его доброй совет и разсуждение в заводских делах» 6 руб., «дабы, на то смотря, и другие швецкие пленники, знающие горные дела, с охотою в службу его величества шли, да бомбардиру Шулцу» 5 руб. Надежда на то, что пленные «с охотой» пойдут в службу, таяла с каждым днем. 2 июня в доношении коллегии Татищев и Блиер замечали, что «шведов же сыскать ныне трудно, понеже обнадежены миром»^[90].

22 мая Татищев получил на Уктусе ответы Берг-Мануфактур-коллегии на его доношения от 6 февраля. Помимо прочего, ему было отказано в разрешении на строительство нового завода на р. Исеть. Коллегия решила строго пресечь несогласованную инициативу слишком прыткого капитана, в связи с чем повелевала ему: «Железных заводов вновь до указу строить не велеть, а производить те, кои до сего времяни толко были, а паче ж производить ныне и старатца всеми мерами серебряные и медныя и серныя и квасцовыя заводы, которых заводов в Росии нет, а железных везде доволно»^[91]. Конечно, для Татищева это было неприятным решением. Но, несмотря на такое ограничение, он попытался продолжить свою активную деятельность.

В начале сентября 1721 года Татищев узнал о положительном решении Святейшего Синода от 23 июня на его предложение разрешить иноверным христианам заключать брак с православными^[92]. Уже 15 сентября Василий Никитич писал управляющим Уктусского и Алапаевского завода: «С указа Светейшаго Синота дается <…> список, по которому велено шведом на руских девках женится без пременения их веры, и оной объявить <…> священником и шведским пленником, и которые по оному женится и в поддание Его Царского величества быть обещаются, и оных за неволников более не щитать, но употреблять в работе и заплате, яко руских»^[93]. Однако сколько-нибудь значимого числа таких желающих не нашлось. В то же время это постановление имело далеко идущие канонические последствия. 18 августа 1721 года Синод выступил с посланием к православным, в котором говорилось о разрешении им беспрепятственно вступать в брак с инославными христианами. Это решение Синода действует в Русской православной церкви до настоящего времени^[94].

Татищев, понимая, что мир приведет к тому, что шведы покинут Урал, пытался успеть получить пользу хотя бы от находившихся в его распоряжении 1 июня 1721 года. Василий Никитич предписал заключить с Присом контракт на обучение токарному делу «двух человек из уктуских жителей робят»^[95]. Свою деятельность картографа продолжил Шульц: 9 июня он отправился «чрез Новопышминскую слободу на Каменские заводы, а с Каменских заводов до Уктуса, до Полевой и Гумешек для учинения чертежей». 24 июля ему уже было предписано начать работу над чертежами в Кунгурском уезде^[96]. Работали Баск и Столгаммер, который оказался искусным в механике человеком^[97]. Кроме того, 8 октября к Татищеву был прислан «квартермистр Симон Люнгрен к горным делам». Возможно, это и был упоминавшийся Свен Лунгрен из Березова. Василий Никитич, конечно же, распорядился определить квартирмейстера к делам^[98].

Следует отметить, что Татищеву помощь шведских пленных стоила в итоге личных материальных затрат. Подсчитывая собственные траты, Василий Никитич отмечал, Шенстрему он отдал «пару моего платья, которое с золотыми пуговыцы», Столгаммеру на «платье и проезд» выдал собственных 8 руб., а Прису — 3 руб. Баск получил «пару <…> платья черного, да шубу лазоревую, суконную, при отезде денег три рубли», Шульц — «шлафрок и одеяло новое выбоичетое, да при отезде три рубли»^[99].

4 октября 1721 года Татищев отправился в Тобольск, откуда отбыл только 12 декабря^[100]. 1 ноября он послал на Уктус письмо Блиеру, в котором сообщал об устном разрешении сибирского губернатора А. М. Черкасского Шульцу отправиться для изготовления чертежа Белослудской слободы. Письмо завершалось следующими словами: «При сем отдаю мой поклон господину ритмейстеру Штолгамеру и протчим всем господам офицером». Следующее письмо, которое Татищев отправил 9 ноября, не завершалось передачей поклона. Это было излишне. В нем Василий Никитич сообщал, что в столице Сибири 5 ноября он получил известие о заключении мира между Россией и Швецией. Не без некоторой меланхолии он писал на Уктусский завод Блиеру: «Великое здесь торжество со стрелбою пушечною и звоном будет отправлятся 7 дней; Его Царское величество и все министры нынешнею зиму будут в Москве и лейб-гвардия с 6 протчими полками туда ж отправились <…> Князь-папа Бутурлин женился с великим маскарадом, винныя с галер, кроме великих дел, свобождены, и весма много сею радостию новаго паказалось; с сею ведомостью Его Царское величество в Петербург сам приехал и пожалован в адмиралы, и в Петербурге великое торжество было»^[101]. Такие новости означали, что каролины могли отправиться домой. И, скорее всего, у кого-то из таких отбывавших Василий Никитич 7 декабря смог сторговать несколько томов на немецком языке для своей библиотеки: за 4 руб. 50 коп. три тома сочинений Г. Арнольда по церковной истории и за 50 коп. трактат В. Л. Зекендорфа о христианском государстве^[102].

18 декабря 1721 года Татищев вернулся на Уктусский завод, а на следующий день поручик Баск отъехал с завода в Соль Камскую. 27 декабря к остальным шведам отправился на Алапаевский завод квартирмейстер Люнгрен. 29 декабря к Татищеву обратился, во-первых, Шульц. Он принес свои чертежи, за которые получил 21 руб. Во-вторых, Прюс, который сдал два токарных станка с принадлежностями, за что ему выдали 9 руб. После произведенных расчетов настало время расставания. Столгаммер был отпущен в Тобольск, Прюс — в Тюмень, а Шульц — в Соль Камскую^[103]. В начале января 1722-го сам Татищев, лишившись офицерской компании и, возможно, несколько утомленный Уралом и тоскуя по более цивилизованному быту, нашел возможность уехать на время в Москву, хотя и не имел разрешения на это от Берг-Мануфактур-коллегии. С этого момента и для него начиналась другая история…

Благодаря своему внезапному отбытию Василий Никитич не застал массового исхода пленных с подчиненных ему заводов: 6 февраля 1722 года на Уктус пришел указ, по которому следовало с Алапаевского завода шведских пленников отправить на Верхотурье, откуда они затем должны были последовать домой^[104].

(Не)очевидные итоги

Итак, татищевские мечты о привлечении значимого числа из знающих горное дело пленных оказались несбыточными. Конечно, он нашел некоторых специалистов из пленных офицеров, которые были готовы оказать помощь советом и даже выполнить некоторую работу. Прежде всего это были Баск, Э. Беркман, С. Люнгрен, Салдан, А. Столгаммер, Прюс, П. Шенстрем, Х. Шульц. Тем не менее они ждали скорого мира и не собирались оставаться в России. Как стало понятно к моменту заключения мира с Швецией, на постоянной основе Татищеву удалось привлечь к горной работе только трех каролинов: Е. Берглина, Э. Уттера и А. Шедаля, объединенных тем, что к моменту перехода под начало Татищева они оказались бывшими пленными. Их выбор в немалой степени был связан с тем, что они лишились шансов вернуться на родину: первые два перешли на российскую службу, а последний и вовсе принял православие, что однозначно приравнивалось к принятию российского подданства. Безусловно, Татищев сделал все, зависящее от него, чтобы результат был лучше. Однако мир был слишком близок. Собственно, в этом случае была важна такая попытка. Ведь, несмотря на то, что многие каролины находились на Урале с 1711 года, вербовкой квалифицированных кадров на казенные заводы занялся только Татищев. Он, будучи агентом влияния наступающего Нового времени, привносил в уральский регион новое видение того, как следовало использовать доступные человеческие ресурсы.

После отбытия Татищева упомянутые три бывших каролина продолжили трудиться на Урале. Э. Уттер работал при добыче руды и к 1726 году дослужился до подштейгера^[105], неплохой, но незначительной горной должности. А. Шедаль прослужил на должности управляющего Уткинской слободой самое меньшее до 1724 года^[106]. Однако после его смерти выяснится, что его служба не обошлась без финансовых злоупотреблений^[107]. Главным татищевским приобретением оказался капитан Е. Берглин, внесший существенный вклад в строительство и управление казенных заводов на Урале. В том числе он был одним из строителей Ягошихинского завода, который впоследствии преобразится в город Пермь. Осталось яркое свидетельство о качествах Берглина и его ответственном отношении к работе, оставленное берг-советником М. Михайлисом. Последний, посетив в начале декабря 1723 года строительство Ягошихинского завода, отмечал: «Тамошной капитан Берглин был в такой обиде, и в дишпорате [отчаянье — М. К.] приведен так, что я его, сожалев, а паче видел искуство его в горном деле, наивящее тех, которым бы тое знать подобает, також и правость ево». По свидетельству берг-советника, Берглин «со всею ревностию просил себе абшид [отставку — М. К.] или его определить на другое место, ибо он показанное до него жестокость боле терпеть не мог». Михайлис отреагировал так: «Я его уговаривал, чтоб он имел терпение и уповал время лутчее». В связи с этим берг-советник отмечал: «Несть сие полезно <…>, ежели ево непорядочно трудить или в дишперацию привестить, понеже прилежности ево и правости ради еще много добра от него ожидаемо есть»^[108]. Действительно, Берглин смог дождаться лучшего времени, принеся немало добра России. Он успешно продолжил свою карьеру и дослужился до должности руководителя Пермского горного начальства, уйдя в отставку в 1738 году^[109].

Привлечение трех каролинов на постоянную службу едва ли было большим достижением, способным оказать воздействие на историю Урала. Шведской альтернативы немецкому влиянию на уральскую металлургию так и не получилось. Однако, как представляется, воздействие все же было. Каролины помогли Татищеву в поиске новых перспектив уральской металлургии, в том числе придавая ему уверенности в правильности его инициатив. Советами, рекомендациями, небольшими услугами, посильными работами, да и в целом своим обществом шведские «господа офицеры» поддерживали Василия Никитича в его смелых стремлениях создать новую реальность казенной металлургии на Урале, которые противоречили инструкциям из столицы. В разговорах с каролинами отдаленный регион с крестьянским населением оказывался частью европейской экономики; прояснялся его потенциал развития, выходивший за пределы поставок сырья для монетного двора. Конечно, с первой попытки Татищеву не удалось добиться разрешения на строительство задуманного им большого железоделательного завода на р. Исеть. Равным образом не удалось ему с первой попытки изменить и направление развития казенной металлургии Урала, не говоря хоть о каком-то воплощении в реальность мечты о привлечении иностранных промышленников на Урал. Однако, благодаря такой кипучей деятельности, он смог запустить процессы, которые приведут к тому, что в 1723 году на исетских берегах вырастет завод-крепость Екатеринбург, а правительство всерьез заинтересуются добычей заморского серебра из уральского железа. 13 февраля 1724 года Петр I, будучи в Сенате, указал, чтобы железо с казенных «Сибирских» заводов присылалось «в Санктпетербург для заморскаго отпуску». Во исполнение данного повеления Сенат 19 апреля принял указ, которым предписывал Берг-коллегии «стараться, чтоб на тех казенных заводах для такого ж отпуска железа умножить»^[110]. По-своему важным результатом оказалось и разрешение Синода на брак между православными и инославными христианами. При этом, стоит полагать, большинство семей, возникших благодаря этому решению, едва ли догадывалось, что обязано своим существованием попыткам одного капитана оставить жить на заводах в глухих уральских лесах хоть нескольких шведских пленных...