КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

Гибридное кино

Единственный российский игровой фильм, добравшийся до Канн в минувшем году (программа «Особый взгляд»), — «Ученик» Кирилла Серебренникова. Начинается он так: пышная тетенька с тремя сумками, пыхтя, поднимается по ступенькам подъезда, крашенного в жутко-зеленый цвет. Входит в квартиру, оклеенную мещанскими, с крупными цветами, обоями. Пультом, лежащим прямо в прихожей, не раздеваясь, включает телек. Разоблачается. Врубает второй телевизор на кухне. И только потом приступает к разборкам с сыном: «Ты ничего не хочешь мне рассказать?» Веня — мрачный подросток в черном (Петр Скворцов) — пропускает занятия. Точнее, плавание. «Это наркотики?» — истерически вопрошает мама (Юлия Ауг). — «Нет». — «Ты боишься утонуть? Или стесняешься своего тела? В твоем возрасте у подростков бывает неконтролируемая эрекция...» — Хоп! В этот момент, сидя в зале, испытываешь что-то вроде легкого удара электрическим током. Ну, не может эта тетка с сумками, обоями, бубнящим из каждого угла телевизором, замученным русским лицом и пятым размером груди так вот, запросто произнести слова: «неконтролируемая эрекция». При том что стоит она в этот момент у открытой двери сортира и смотрит, как ее мальчик писает, а потом автоматически спускает за ним воду. Эмоции, физические действия и текст отчетливо конфликтуют друг с другом, и первая реакция: «Этого не может быть!», — вторая: «А почему, собственно? В нашей жизни сегодня может быть все!»

Понятно, что слова про «эрекцию» попали сюда не из разговоров на лавочке, а из немецкой пьесы Мариуса фон Майенбурга «Мученик», которую Серебренников четыре года назад поставил у себя в «Гоголь-центре», а теперь превратил в фильм. Но за 25 лет отсутствия у нас ментального железного занавеса западные реалии в избытке нанесло в сознание российского человека, и что там пустило корни, что и как скрестилось с нашей архаикой, что у нас в голове и как мы с этим живем — не знает никто. Вот Серебренников и пытается с помощью фон Майенбурга как-то протестировать этот шевелящийся сумрак.

«Мученик», что называется, — «драма идей». Не в том смысле, что люди тут придумывают, формулируют и обсуждают идеи. А в том, что люди служат для идей некими аватарами, давая им проявиться в ощутимой реальности. Ремарок в пьесе практически нет, так что внешность героев, их чувства, привычки, житейский контекст — оставлены на усмотрение постановщика. Основное место действия — школа. Восемь персонажей. Директор Батцлер — конформист и бюрократ; историк и физрук Дерфлингер — бывший коммунист; пастор Менрат — представитель в школе организованной, беззубой религии; Рут, биологичка и психолог по совместительству, — носитель идеалов науки и светского гуманизма... Плюс к этому мама героя Инге — разведенка, замученная работой и норовящая спихнуть свои проблемы с сыном на школу; дети: сексапильная Лидия и хромоногий Георг нетрадиционной ориентации; ну и сам главгерой — Бениамин, подросток, возомнивший себя пророком и терроризирующий школьное «идейное царство» ядерной дубинкой под названием Слово Божие. На 70 с небольшим страниц текста (в русском издании) — 79 цитат из Библии, одна зубодробительнее другой: сексизм, садизм, обличения прелюбодеяния и мужеложества, призывы к насилию... Подросток с пафосом Савонаролы вещает о карах Небесных, взрослые прячутся по углам; и мы видим, с какой легкостью современный социум со всеми его толерантными ценностями прогибается под напором очевидно людоедского фанатизма; сколь эфемерна дистанция между прекрасным постмодернистским «сегодня» и проклятым, средневековым «вчера».

Судя по тому, что пьеса с успехом идет по всему миру, — это весьма болезненная проблема для нынешней цивилизации. Для нас же вышеописанная коллизия — не то, что «может произойти», а то, что «происходит здесь и сейчас», и это придает действию (особенно в кинематографическом исполнении) обманчивый налет «реализма». Поэтому одни упрекают ленту, что «все не так!», «все неправда!» и вообще Серебренников снял наглую агитку за «белоленточных»; другие превозносят его за бесстрашный протест против наползающего средневекового мрака. Но фильм «Ученик» далек от плакатности. Это своего рода «гибридное кино», удачно балансирующее между «ихней» и «нашей» ментальностью, между пространством абстракций и узнаваемой социальной материей, между «возможным» и «невозможным», метафорической условностью и физиологизмом, сиюминутным и вечным; между театром и кинематографом... Серебренников, как всегда, провоцирует, искусно нажимая на кнопки противоречащих друг другу ментальных/эмоциональных реакций, так что в «аттракцион» тут превращается все: город Калининград — старинный и «убитый»; голые школьники на пляже спокойно перешагивающие через целующихся учителей; школа с нищими классами и роскошным бассейном; крестный ход в школьном спортзале; демонстрация гениталий в защиту традиционных ценностей. Ну и главным образом слова разрушительной ненависти, выдранные из Книги о Божьей любви (и заботливо снабженные точными сносками, всплывающими прямо на экране). Все это воспринимается как вызов. Интеллектуально будоражит и вводит в транс. Хочется сразу дискутировать, махать кулаками, ну или по крайней мере въехать, понять, «разложить по полочкам» то, как устроен этот пугающе актуальный и дразняще неправдоподобный экранный гибрид.

В качестве методологической подпорки воспользуемся для разнообразия «Пирамидой логических уровней» Роберта Дилтса (одного из основателей НЛП). Эта модель удобна тем, что предлагает пошаговое движение от предельно конкретного к предельно абстрактному (и вообще «Запредельному») в анализе человеческих проявлений. Логических уровней — шесть. 1) Контекст — то, что нас окружает. 2) Поведение — то, как мы действуем, адаптируясь или изменяя контекст. 3) Навыки и умения, которые мы при этом используем. 4) Ценности и убеждения — представление, «как оно вообще все устроено». 5) Идентичность — «кто я такой?» 6) Миссия — «чему большему я принадлежу?» Некоторые (я тоже к этому склонна) достраивают еще 7 уровень — отношения с Господом Богом. Суть всей конструкции в том, что противоречия, возникшие на одном этаже, можно разрешить, лишь поднявшись на следующий. Допустим, не нравится тебе твой контекст — подними жопу и сделай что-нибудь; не можешь — учись, и т. д. А если противоречия не осознаются, не разрешаются и заметаются под ковер — конструкция становится шаткой, человек теряет способность управлять своей жизнью и вообще ему становится плохо.

Что это дает?

Ну, вот, к примеру, возьмем Директрису (в фильме Директор, как у нас и положено, — женщина за 50, Светлана Брагарник). В школе у нее — какой-то «дурдом»: тут Батюшка с кропилом (Николай Рощин), тут — Биологичка (Виктория Исакова) учит половозрелых клоунов натягивать презерватив на морковку... Директриса правит всем этим безумием строго согласно инструкциям Минобраза, но все ее убеждения, весь нажитый опыт противоречат тому, что она обязана исполнять. Какие права детей? Какое сексуальное воспитание? Бред! То есть раскол тут на уровне 4) — «ценностей и убеждений». И потому присущие ей навыки управления ситуацией 3) дают сбой. Поведение 2) — непоследовательно. Директриса то гаркает, то лебезит, то нервно хихикает... Проблемы 1) не рассасываются. И отходит бедолага только в кругу «своих». Тут Историчка (Ирина Рудницкая) — поклонница великого Сталина (левак Дефлингер при адаптации пьесы оказался поделен надвое: собственно физрук — туповатый сексист и мачо (Антон Васильев) и учительница истории с георгиевской ленточкой на пышной груди) и Техничка (Марина Клещева, в пьесе отсутствует), которая на посиделках за коньячком душевно исполняет блатную балладу про «белы рученьки» и «наручники». В этом сообществе на уровне убеждений и ценностей все гармонично, все на своих местах: власть есть власть, а свобода — только мираж и надрывный всхлип. А не минное поле, где все время надо что-то решать и шкурой отвечать за свои решения. И где в качестве главной мины «тикает» мальчик Веня с его не ко времени проснувшимся интересом к Библии.

У Вени контекст 1) — унылая школа, курица-мама, которую он толком не видит, одноклассники, которые смотрят на него как на вошь, и девочка Лида (Александра Ревенко) с плоским животиком в алом бикини, которую не склеить никак, хоть ты плачь! Учитывая гормоны и подростковое самолюбие — противоречие невыносимое. Веня действует — 2), пробует и так, и сяк обратить на себя внимание — не выходит. И тут, видимо, методом тыка или в силу внезапного озарения (это остается за кадром) он набредает на оружие немыслимой силы под названием Слово Божие. То есть Библия находится в его «пирамидке» на уровне 3). Сам он во все это толком не верит. Точнее, даже не задается вопросом: «верю я или нет?» Все его убеждения 4) сводятся к: «все мне должны, потому что я их сильнее», а идентичность — 5): «я — пуп земли». Беда, однако же, в том, что жжет он напалмом, похищенным с самого верхнего уровня (7) — то есть транслирует искаженное восприятие Бога как жестокого Отца, издевающегося над своими детьми. Бог, в принципе, для большинства людей что-то значит. И грозная Родительская фигура мгновенно цементирует шаткие пирамидки «полувзрослых» персонажей, запутавшихся в собственных взглядах на жизнь. И мамы Инге, которая сначала орет, а потом надевает платочек. И Физрука, который живет с яркой, свободолюбивой Биологичкой, ожидая, что та будет вести себя как «нормальная баба». И Батюшки, который читает по складам брошюрки Иоанна Кронштадского, Библии толком не знает и не имеет что возразить на Венины обличения. Все они — потерявшиеся овцы перед лицом враждебного, опасного, большого, всесильного мира и потому испытывают смутное облегчение при звуках бича.

А Веня, почувствовав свою власть над ними, несется под горку, как ребенок за рулем асфальтового катка. Он, к сожалению, психопат (таким он написан и очень точно сыгран Скворцовым). Все прочие — кроме «эго» — части личности у него толком не отросли: ни привязанностей, ни бескорыстного интереса к чему-то, ни даже инстинкта принадлежности к стае. И потому у него нет тормозов. Взрослые конформисты с их шаткими убеждениями — ему не страшны. Лида с ее вожделенными сиськами и Гриша/Георг (Александр Горчилин) с его щенячьей привязанностью — ему с какого-то момента неинтересны. Он хочет всего и вся, у него «черная дыра» вместо личности, и довольно быстро Веня, учитывая Вселенскую Мощь, которую он так безрассудно приватизировал, становится аватаром чистого зла.

И лишь один человек готов героически встать на пути этого несущегося на всех парах зла — Биологичка Елена Львовна. У нее хватает ресурса, поскольку с «пирамидой Дилтса» все, кажется, в полном порядке. Она: 1) в школе на своем месте; успешно учит детей — 2); толково используя передовые педагогические и психологические методики — 3). У нее крепкие научные убеждения — 4), которые пребывают в полной гармонии с ее идентичностью свободного человека и просветителя-гуманиста — 5). Поэтому Елена Львовна отважно бросается в бой, желая побить Веню его же оружием, — обличает, высмеивает, припирает к стенке цитатами и... терпит сокрушительный крах. Едва Вене удается зацепить ее лично за еврейское отчество, как «мальчик, которого надо спасать» превращается мгновенно в «говно на палочке». А когда Веня наносит подлый удар, заявив, что она его «трогала» где не надо, — Елена Львовна бросается на него с кулаками; и библейские слова о «наказании розгами» слетают с ее уст с не меньшей легкостью, чем людоедские сентенции из уст Вени. Эта безобразная, скандальная сцена в кабинете директора репрезентирует трагический раскол на уровне идентичности 5): «Я — великая гуманистка» и «Я — не позволю себя обижать!» сталкиваются, делая Елену Львовну до нельзя уязвимой. И это облегчает всем остальным решение задачи по устаканиванию контекста: из школы выпиливают Елену Львовну, чтобы умиротворить Веню, ставшего к тому моменту уже не только лжесвидетелем, но и убийцей (в предыдущей сцене он пришиб несчастного Гришу за то, что тот вышел из-под контроля и отказался скручивать тормозную гайку с Биологичкиного мопеда).

Финал мистичен. В пьесе появляется Гриша/Георг — то ли живой, то ли мертвый, что-то лепечет о грозящей Биологичке опасности... И та, уже уволенная, вдруг, вместо того чтобы уйти, встает в позу и произносит монолог: «Я не уйду! Я здесь на своем месте! Я здесь на своем месте, а вы нет. Осенью придут новые дети, и я возьму со склада скелет. Распахнутые глаза: а вдруг он настоящий... Затем прямохождение, строение костей, кровеносная система, органы чувств... без всякого бога...» и т. д. Замечательный монолог, переводящий конфликт на уровень 6) — на уровень миссии, «чего-то большего», чем уязвленное, оскорбленное «я».

Пикантная подробность, однако, заключается в том, что этот атеистический монолог Биологичка произносит, прибив себе ноги гвоздями к полу.

Тема Распятия возникает в пьесе (и в фильме) после того, как Господь предпринимает последнюю попытку притормозить Веню, заставив пережить болезненное фиаско и унижение. Лидия, незадолго перед тем пытавшаяся его соблазнить (чтобы убедиться, что все его эскапады — лишь способ привлечь ее царственное внимание), входит в класс и застает Гришу со спущенными штанами и Веню, мнущего Гришину ногу. Гриша в очередной раз попросил попробовать его исцелить. Веня делает это нехотя, он уже поиграл в чудотворца, чуда не случилось, и повторять этот трюк Вене больше не в кассу. Но Гриша нужен, он обещал скрутить гайку. Короче, Гриша без штанов. Веня мнет у него конечность. Входит Лидия: «Ага! Я все поняла! Ты никакой не пророк! Ты просто педик!» Понятно, что всем расскажет. Понятно, что карьера суперзвезды для Вени на этом кончена. Типа: «Ну, не повезло тебе, парень! Ты заигрался. Судьба не на твоей стороне...» Это — последний шанс для Вени остановиться. Но он не останавливается. Он идет ва-банк. Сколачивает из досок огромный крест и под звуки «God is God» прется с ним в школу. «Виа Долороза» в трамвае длиной минут в пять. План скорбящей Вениной матери. Понятно, что дело идет к распятию...

Но вот только взойти на крест приходится Рот/Елене Львовне Красновой (точнее, воспользоваться — метонимически — отнятыми у Вени молотком и гвоздями). Сильный ход! Чтобы остановить Антихриста, кто-то должен взять на себя роль Христа. То есть не просто возвыситься до осознания своей человеческой миссии 6), но принести себя в жертву, принять страдание — 7).

В фильме все не так экстремально, как у фон Майенбурга. Елена Львовна — уволенная и опозоренная — бежит по ступенькам мимо стоящего на лестничной площадке призрака убитого Гриши. Затормозив, возвращается. В спортивном зале, где на стене криво висит притараненный Веней крест, прибивает гвоздями к полу свои кроссовки, влезает в них и заявляет: «Я не уйду! Я тут на своем месте». Никакого дальнейшего монолога про «сияющие глаза». Никаких истекающик кровью стоп... Но символически это все равно тот же жест — Голгофа. Распятие.

Вот тут как-то становится резко не по себе. Мысль, что средневековый мрак, культ тоталитарного бога-садиста и «крестовый поход» против свободы и личности остановить можно, только принеся себя в жертву, — шокирует... Я лично не готова. И мало кто нынче готов.

Но вот если подумать...

Что такое в данном случае жертва? Это же не просто остаться там, откуда тебя изгнали. Вынесут на руках, да еще и в психушку сдадут. Жертва, необходимая, чтобы Елена Львовна могла исполнять свою миссию, в том, чтобы честно признать: да, я чудовищно налажала и как психолог, и как педагог. Я не заметила явной психопатии Вени и прошляпила моббинг в отношении Гриши, которого одноклассники, резвясь, засовывали в мусорный бак. И это моя вина, что «дети с сияющими глазами» выросли со временем в незамутненную биомассу, не различающую добра и зла. Осознать, что единственные союзники в исполнении моей миссии — вот эти вот «полувзрослые» конформисты, которых я так презирала. Что я ошиблась, как сапер при разминировании, потянув не за тот проводок. И взрывом уже накрыло, так что нужно пережить шок, расстаться с «белым пальто», сгрести себя в кучу и думать, что делать дальше.

Голгофа — это не просто страдание. Не просто добровольная жертва. «Седьмой этаж» — это соединение с Богом-Творцом, когда переживание реальности как враждебной стихии, у которой нужно вырвать, выпросить или украсть то, что тебе необходимо для жизни, — сменяется верой, что ты, такой как ты есть, нужен и дорог Богу не меньше, чем Он тебе. Что твоя миссия миру необходима. Что твое достоинство никем не может быть поставлено под сомнение. Что твои возможности познавать, преображать и гармонизировать окружающий мир — безграничны.

Светский гуманизм всего этого дать не может. Он выполнил свою миссию, построил современную цивилизацию, но она сейчас болтается на волоске. И многим становится ясно, что для дальнейшего развития необходим какой-то новый, мистический импульс. Какой-то духовный прорыв... Пьеса фон Майенбурга и снятый по ней фильм Серебренникова моделируют именно эту коллизию. И всем нам — таким передовым, продвинутым, креативным, антиклерикальным и независимым — предстоит осознать: чтобы разрешить кричащие противоречия на уровне 1), 2), 3), 4), 5), 6) — необходимо подняться выше...