Бахыт
Кенжеев родился в 1950 году в Чимкенте.
Окончил химфак МГУ. Поэт, прозаик,
эссеист. Лауреат нескольких литературных
премий, в том числе новомирской премии
«Anthologia» (2005) и «Русской Премии» (2009).
Живет в Нью-Йорке и в Москве. Постоянный
автор «Нового мира».
Бахыт
Кенжеев
*
СИНИЙ
СВЕТ
* * *
Всякая вещь
на свете есть рукописный знак
препинания,
а вернее — озимый злак.
Не ропща,
умирает, обогащая культурный слой,
и прорастает
в апреле, помучившись под землёй.
Все путём,
дружок. И когда ты в дурацкой злобе
сходишь с ума
от неверия,
выпей браги, расслабься, мудрея не по
годам,
потому что
книга есть небогатая вещь письма,
а скорбящий
муж есть неграмотный молодой Адам.
Да и ты
прорастаешь, безропотно голосуя «за»,
похрапываешь,
обнимая жену, мой невесёлый брат,
то есть стоишь
навытяжку, на мокром месте глаза,
и держишь за
руку жизнь у замкнутых райских врат.
* * *
Сплю без
снов, но однажды воскреснув, заговорю,
в серой рубахе
до пят, обратясь постаревшим лицом к
луне,
не о том ли,
как мертвую голову тянет к газовому
фонарю,
или о том,
как сто лет назад, исходя восторгом,
летал во сне.
Выгляну из
окна (я домосед, сидячее существо).
Молодые
друзья-казахи давно называют меня «аке».
Дергает
тонкой шеей знакомый безумец у моего
подъезда,
гуляя с ручным ротвейлером на кожаном
поводке,
проповедует
нищим духом, то лая, то бормоча.
Хорошо бы
вслушаться — говорящие все равны
перед Господом,
тем, который рубит сплеча,
словно
праведный судия, не разбирая раскаянья
и вины.
Наклонясь
над пропастью, выдохну: говори
хотя бы о
том, что в смерти особого смысла нет,
что выходят
в море немногословные рыбари
и осеннюю
рыбу-нож, в просторечии сайру, ловят на
синий свет.
* * *
Тлеет время
золотое
(скоро-скоро
догорит).
Ты ведь этого
достоин! —
щит рекламный
говорит.
Петь и хныкать,
но без страха.
Обнищать. Из
липких сот
выесть мёд.
А горстку праха
в чистом поле
разнесёт
ветер
пушкинский могучий,
богатырское
дитя.
Он гоняется
за тучей,
подвывая и
свистя,
и прощения
не просит —
только с
лёгкою тоской
в море синее
уносит
пестрый мусор
городской.
18
сентября 2016
* * *
как много
знает вариантов
игривый ветр
небытия
и дольний
мир из мелких квантов
в котором
царствую не я
да! поражен
душевной комой
лежу пред
господом нагой
меня кусает
насекомый
чешуекрылый
и другой
беда настали
дни тугие
лежу фактически
на дне
депрессия
да аллергия
хворобы
модные одне
лишь
одноклассник дева люба
в ушанке
шумной из бобра
меня
поддерживает грубо
в надежде
славы и добра
саксофонической
трубою
чуть-чуть
елозит в тишине
и димедрола
зверобоя
рыча протягивает
мне
25
июня 2016
Простые
стихи
Постепенно
ремёсла (такая пора!)
выпадают в
осадок.
Вымирают
ремонтники времени и мастера
зимних вёрст
полосатых.
Пиджачок
габардиновый в ёлочку (знать,
безупречно
сидел, так завидовал Вовка!)
проще выбросить
стало, а не отдавать
(вспоминаете?)
в перелицовку.
Заменил бы
я их, стал бы, скажем, портной,
слесарь,
мойщик хрустальной посуды,
но ленив и
испорчен судьбою иной,
да и руки
растут не оттуда.
Нынче в тренде
торговля. Расслабилась власть.
Не легко, но
достаточно просто.
Купишь-сбудешь.
А лучше и вовсе украсть,
как усвоили
мы в девяностых.
Жаль, товар
неликвиден: осока, река,
омут, совы
разухались к ночи,
и закат —
себестоимость невысока,
но и с прибылью
как-то не очень.
Ах, отрада
одна — в небесах золотых
углядеть
старый коврик: «Охота»,
где, курлыча
и плача, косяк ветряных
улетает от
дона Кихота.
* * *
Дыши глубоко.
Постарайся заснуть.
Прими
анальгина. Попей
водички. А
хочешь горчичник на грудь?
Оно помогает,
ей-ей.
И это прейдёт,
и обида пройдет,
и мы беззащитны,
когда
сквозь трещины
времени ночь напролёт
сочится живая
вода.
Пастуший
рожок. Неподбитый итог.
Звените,
кимвалы, пока
мужает,
цветёт, увядает росток
задумчивого
тростника,
и боязно,
милая, если умру,
забыть этот
свет дорогой,
где лепет
любовный шуршал на ветру,
серебряной,
что ли, фольгой.
* * *
в большую
ночь как неродной уходит день очередной
деревья белое
надели роняет месяц мёртвый свет
уходит день
потом неделя а там и год и двадцать лет
в большую
ночь в чужую тьму не пожелаешь никому
крутится
мелкий планетоид вокруг невидимой оси
ни жить ни
умирать не стоит не верь не бойся не
проси
и карусель
кружится лёжа пластаясь холодом по коже
звенит стакан
взрослеет сын смеются детки смотрят
кротко
зачем ты
надрываешь глотку зачем стараешься
акын
* * *
Ты помнишь
морозный узор на стекле
в подвальном
гнезде, в молодом феврале,
и солнце, и
рамы двойные?
Я помню узор
на морозном стекле,
подвальное
утро, на старом столе
салфетки —
должно быть, льняные.
Гниет,
истончается чистая ткань —
как если бы
инь ополчился на янь,
(смотри,
говорят, не заляпай!)
с мережкой
из заиндевелых ветвей,
и в клетке
страдает большой воробей —
печальный,
со сломанной лапой,
спускайся,
мой лирник, в обитель теней.
Светает. В
последнее время длинней
и дни, и —
особенно — ночи.
Беги за
иголочкою, мулине.
Понять и
простить. Беглый свет на стене,
как Господа
быстрые очи.