Авченко Василий
Олегович родился в 1980 году в Иркутской
области, вырос и живет во Владивостоке.
Окончил факультет журналистики
Дальневосточного государственного
университета. Автор книг «Правый руль»
(М., 2009), «Глобус Владивостока» (М., 2012),
«Владивосток-3000» (М., 2011, в соавторстве
с Ильей Лагутенко), «Кристалл в прозрачной
оправе» (М., 2015), «Фадеев» (М., 2017). Финалист
премий «Национальный бестселлер» и
«НОС».
Василий
Авченко
*
«ЗНАЕШЬ,
ГДЕ Я БЫЛ?.. ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ, В СВИРСКЕ»
К
80-летию со дня рождения Александра
Вампилова
Иркутская
область, городок Свирск. Он — в стороне
от «федеральной» трассы, по которой я
уже несколько дней гоню праворульный
Surf из моего Владивостока в Красноярск.
Случайно в Свирск не попадешь, сюда
нужно заезжать намеренно.
Вернее, никому не нужно. О нем и в
прежние-то времена мало кто знал.
Нет, нужно. Мне. Это мой родной город.
Месторождение
Как бы самонадеянно или даже нагло с
моей стороны это ни звучало, с Вампиловым
я ощущаю странную, не объяснимую
рационально связь.
Первое. Драматург появился на свет в
Иркутской области, а именно в Черемхово,
в 1937-м. Я — тоже в Черемхово, только на
сорок с лишним лет позже. Вампилова
увезли оттуда в его Кутулик соседнего
Аларского района, меня — к родным в
Свирск, это рядом с Черемхово. Потом уже
— во Владивосток; так получилось.
Черемхово — райцентр, шахтерский город,
неожиданно богатый на драматургов:
Вампилов, Михаил Ворфоломеев, Владимир
Гуркин («Любовь и голуби»). В старом
роддоме теперь — «дом малютки». Коляски
у входа, на ограде — доска. Каменная,
черная. Удостоверяет: Александр
Валентинович Вампилов родился тут.
«Черемховский подкидыш» — в шутку
называл себя Вампилов и даже привел в
«Старшем сыне» такой куплет:
В
Черемхове на вокзале
Двух
подкидышей нашли.
Одному
лет восемнадцать,
А
другому — двадцать три…
Второе: Свирск. Это Вампилов — единственный
— его заметил, зафиксировал, упомянув
в «Утиной охоте»:
«ЗИЛОВ. А почему ты не спишь?.. <…>
Нет, из этой конторы надо бежать. Бежать,
бежать… Ну сама посуди, разве это
работа?.. Знаешь, где я был?.. Представь
себе, в Свирске. Вчера после обеда —
бах! Садись — поезжай. Куда? На фарфоровый
завод. Зачем? Грандиозное событие:
реконструировали цех. Изучить, обобщить,
информировать научный мир. О чем?
Заводик-то — ха! Промартель. Гиблое
дело. Тоска…»
И третье: Вампилов постоянно напоминает
о себе.
Вот и перегоняя этот самый Surf, в
Черемхово я попал ровно 18 августа —
между днями рождения (19 августа 1937 года)
и гибели (17 августа 1972-го) Вампилова.
А накануне еще заезжал на Байкал — и
это на 35-м году моей жизни; Вампилов за
два дня до 35-летия в Байкале утонул.
Поэтому заходить в воду было не по себе,
но Байкал оказался неожиданно тепел и
ласков.
…Что-то мне нужно у Вампилова вычитать,
что-то понять.
Город,
лишившийся «Космоса»
В Свирске я не был четверть века — с
последних советских лет. Детская память
зафиксировала его летним, благополучным,
немного сонным. Еще крепкие
ветераны-фронтовики (один из них — мой
дед-танкист), мамы с колясками, дядя Коля
на мотоцикле — тоже с коляской… Потом
Свирск накрыли 90-е, но в эту пору я его
уже не видел. Дед и бабушка умерли там
(годы жизни деда совпали с годами жизни
СССР: 1922 — 1991), дядя переехал к нам во
Владивосток и умер здесь. Зилов-Даль из
фильма «Отпуск в сентябре» чем-то мне
его напоминает.
Мне казалось, этот город существует не
в пространстве, а во времени, «тогда»,
а не «там». Единственным осязаемым
свидетельством реальности Свирска была
запись в моем паспорте. Поверить в то,
что сюда можно доехать на машине, было
нереально, Свирск и Владивосток относились
к разным измерениям.
Оказалось, Свирск живет и в пространстве.
И даже остался похожим на себя. Я
по-прежнему в этом городе ориентируюсь.
Вот тут была «Кулинария», куда мы ходили
тратить выигранный в лотерею рубль. Там
— кинотеатр «Космос», мы посещали его
с сестрой. «Культтовары». Станция
тупиковой железнодорожной веточки.
Дачи. Корпуса «Востсибэлемента», где
делали батарейки (и не только батарейки).
Было еще два заводика — авторемонтный
и рудоремонтный; три предприятия на
маленький, тысяч 20 в советское время
(сейчас меньше), городок. Правда,
фарфорового не было — это Зилов
присочинил.
Новый физкультурно-оздоровительный
комплекс. Фонтан на месте вечной лужи.
На берегу Ангары — старый парк культуры
и отдыха с непременным колесом обозрения.
Гаражный кооператив, где хранились наши
мотоциклы «Иж» и «Урал». Из детства
помню кругленькие «пазики», а теперь
здесь — территория правого руля.
«Востсибэлемент» пытается ожить — один
цех действует, в нем делают аккумуляторы
«АкТех». Работает русско-японское СП
по переработке леса.
А вот кинотеатр «Космос» не выжил. В нем
поселился магазин.
Улица Лермонтова, наш дом — кирпичный,
четырехэтажный. Какой-то парень — не в
себе, с тревожными глазами — просит
закурить…
Соседки моих покойных бабушки и дедушки
— Галина Алексеевна и Тамара Семеновна
— утверждают, что сразу меня узнали.
Они показывают мне могилы, у которых я
ни разу не был. Городское кладбище — на
сопке, лучший вид на Свирск — отсюда.
Как с неба.
Это столичные поэты могут щеголять,
словно личным подвигом, рождением на
станции Зима. А мы здесь все родились в
таких вот закутках-кутуликах, по сравнению
с которыми даже Зима впечатляет. За
Уралом много мест, где и дорог-то нет;
поэтому и тексты Вампилова здесь
воспринимаются иначе, чем в столице.
Вот Валентине («Прошлым летом в Чулимске»)
говорят: «Сестры у тебя выучились, по
иркутскам живут да по красноярскам, а
ты чем хуже? Ведь ты, поди, и в городе ни
разу не была». В Москве или Петербурге
это «по иркутскам да по красноярскам»
явно звучит по-другому.
Вампилов о друзьях детства: «Мы не
сбежали, не дезертировали. Просто все
десять лет, пока мы учились в школе, мы
собирались уехать из нашего поселка. К
этому готовили нас история и география,
физика и литература…»
Строки
и между ними
Про что Вампилов? «Про жизнь», «про
человека», как еще сказать. В чем его —
пошлое слово — «актуальность»?
Попалась старая вампиловская книжечка,
даже брошюра — «Билет на Усть-Илим».
Издательство «Советская Россия»,
скромный тираж в 100 тысяч. Очерки о
Сибири, о комсомольских стройках, о
Кутулике… «Белый снег! Мы взорвем твою
тишину грохотом наших заводов, ревом
наших турбин, мы исполосуем твою
бесконечность сотнями дорог. Покорный,
неприметный, ты будешь скрипеть под
нашими сапогами»
— почти по-прохановски. «У Юры доброе,
как солнце, лицо, он могуч и проживет,
наверное, сто лет. Мы все хотели спросить
его, чего это он завяз на складе при
таких-то плечах и щеках? Но опять мешал
дизель».
Вампилов описывает Восточную Сибирь
полувековой давности. Я ни тогда не жил,
ни там не жил (а что родился именно там
— так это всего лишь стечение
обстоятельств). Но почему-то описываемая
им реальность мне гораздо понятнее, чем
жизнь, происходящая здесь и сейчас,
которая, по идее, должна мне быть куда
ближе. Открывая глянцевый журнал, вижу,
что он написан на языке, которым я не
владею: непонятные названия еды, видов
спорта, заведений, курортов каких-то,
что ли… Кто эти люди, откуда они взялись,
неужели мы росли вместе? Чуждо, странно
и, главное, неинтересно.
А в очерках Вампилова — близко, понятно,
интересно.
В его драматургии все куда тяжелее.
Порой до беспросветности.
Вот, уже в раннем «Доме окнами в поле»:
«Говорят, чтобы добиться признания,
надо умереть. Не обязательно. Можно
просто уехать…»
«Прощание в июне»: «Веселитесь, но не
забывайте, что вы на похоронах…»
Одолеет ли Зилов клокочущий в душе ад?
Найдет ли Золотуев из «Прощания в июне»
непродающегося человека? Станут ли
чужие близкими, как в «Старшем сыне»?
Может ли один дать другому денег просто
так, как агроном из «Двадцати минут с
ангелом»? Будут ли люди вечно ломать
палисадник, который чинит Валентина из
«Чулимска», или научатся ходить в обход?
В мае 1972 года Вампилов
подавал заявку на фильм «Сосновые
родники». Излагал фабулу: «…вся эта
история замышляется для того, чтобы,
говоря высоким слогом, сохранить и
приумножить человеческое в человеке».
Высокий слог, общие
слова — но где взять другие?
Полубурятская внешность Вампилова
напоминает об алтайских скулах Шукшина,
ушедшего двумя годами позже. Оба —
русские, сибирские, с азиатчинкой. Шукшин
— не о «чудиках», как и вампиловские
«Провинциальные анекдоты» — не анекдоты.
Это все — о том, «что с нами происходит».
Почему мы такие? Можем ли быть другими?
Наверное, пьесы лучше смотреть, чем
читать. Текста от автора в них почти нет
— лишь скупые ремарки. Это романное
пространство обширно, как Сибирь, а в
пьесе нужно уместить все в лаконичные
реплики — подлинная эквилибристика.
Мысли Вампилова прячутся между строк
из соображений не цензурных, но жанровых.
Хотя та же «Утиная охота» уже стремится
переродиться из драматургии в прозу —
ремарки удлиняются, тяжелеют, обретая
фактуру прозаического «мяса»…
А может, не из драматургии надо вычитывать?
Есть письма, записные книжки. Не всегда
понятно, от себя ли Вампилов в них
высказывается — или примеряет фразы
каким-то своим персонажам.
«Бетховен не повторится. Чем дальше от
Бетховена, тем больше человек <…>
будет становиться животным, хоть и еще
выше организованным. В будущем человек
будет представлять из себя сытое,
самодовольное животное, безобразного
головастика, со сказочным удобством
устроившегося на земле и размышляющего
лишь о том, как бы устроиться еще удобнее.
Время Пушкиных и Бетховенов будет
рассматриваться как детство человечества.
Головастик скажет: „Как ребячились
люди! Занимались какой-то поэзией, как
это?.. Музыкой. Что это такое? И зачем она
им тогда понадобилась?”»
«Создают голодные — сытые разрушают».
«Вот мы строим, лазаем в грязи, а построим
город, положим асфальт, насадим тополей,
и тогда приедут сюда они — с бабочками,
в манжетах, будут разгуливать по главной
улице, и стыдно нам будет ходить по ней
в спецовках».
«Человек все-таки чем-нибудь должен
заниматься. Иначе его существование
становится бессмысленным и вредным».
«В душе пусто, как в графине алкоголика.
Все израсходовано глупо, запоем,
раскидано, растеряно. Я слышу, как в
груди, будто в печной трубе, воет ветер»;
«Ничего нет страшнее духовного
банкротства. Человек может быть гол,
нищ, но если у него есть хоть какая-нибудь
задрипанная идея, цель, надежда, мираж
— все, начиная от намерения собрать
лучший альбом марок и кончая грезами о
бессмертии, — он еще человек и его
существование имеет смысл. А вот так…
Когда совсем пусто, совсем темно…»
«Лучшие, самые красивые, возвышенные
слова сейчас до того скомпрометированы
газетами и ремесленниками, столько от
них пыли, плевков и ржавчины, что —
сколько надо думать и чувствовать, чтобы
эти слова употреблять в их высшем
назначении».
«В столице трудно родиться поэту.
Москвичи с детства все знают. Задумчивых
в Москве нет. Всех задумчивых в Москве
давят машинами. Поэты родятся в провинции,
в столице поэты умирают».
«Зрелость — рутина, и счастье — рутина,
болото, тупик».
Проснувшиеся, как положено, после гибели
драматурга критики писали столько — и
настолько по-разному, — что Валентин
Распутин сказал о «восторженном
непонимании Вампилова».
Это непонимание заметно даже в мелочах.
Возводят фамилию «Зилов» к «ЗИЛу» —
«автомобильно-дорожная, неживая фамилия».
Может, и так. Но, двигаясь на «сурфе» по
Забайкалью, проезжал я мимо городка
Аксеново-Зиловское — Вампилову, конечно,
известного. Там же — и станция Зилово.
Вампилов сочетал театральную условность
с журналистской конкретикой. Так,
церковь-планетарий в «Утиной охоте»
взята прямо из иркутской жизни. А
Иркутское ЦБТИ (в бюро технической
информации трудятся — не всегда образцово
— вампиловские Зилов и Саяпин) даже
возмущалось пьесой: мол, клевета, «заказ»…
Книжка искусствоведа Бориса Сушкова,
вышедшая в 80-х, начинается так: «Звезда
Александра Вампилова все еще скрыта от
нас и тускло мерцает в тумане перестройки…
Без опыта <…> театра Вампилова нам
эту перестройку не совершить...»
И ВВП, наверное, не удвоить.
Вот уже и Безруков сыграл чулимского
Шаманова в новой экранизации — а то
самое непонимание осталось.
Зато восторженность, кажется, уходит.
…А может, нужно вычитывать вообще не
из текстов, а из самой его жизни? И тогда,
значит, и из смерти?
Загадка
«славного моря»
«Когда эта лужа успокоится?» — записал
Вампилов однажды реплику о Байкале
какого-то из своих героев.
Владимир Бондаренко сформулировал:
смерть Вампилова «не просто неожиданна
и трагична, она — нелепа <…> Так
называемая „загадка Вампилова” — в
его трагической незавершенности».
Вот это у Вампилова: «Я смеюсь над
старостью, потому что я знаю — я старым
не буду»
— оно откуда?
Или такое: «Жизнь в основном проиграна»…
И что это за рубеж 35-го года? На 35-м году
ушли великие пилоты Чкалов и Гагарин —
но они все всем доказали. Вампилов же
только взлетел, набрал первую космическую,
сам, может, не успел понять, что он уже
на орбите… Или — все он понимал, это
другие отстали?
Смерть — часть «творческого наследия»,
последний текст. Творчество Есенина,
или Маяковского, или Фадеева, или Рыжего
уже нельзя воспринимать вне
петельно-револьверного контекста.
Но у Вампилова — как-то слишком нелепо:
в воду канул. Что эта смерть объясняет,
что добавляет в его пьесы, помимо
трагизма, который и так присутствовал
у Вампилова везде, пусть и сплавленный
с комизмом?
О том дне со слов писателя Глеба Пакулова,
который был с Вампиловым в одной моторке,
мне рассказывал в Нижнеудинске журналист
Николай Савельев, когда мы выпили за
Вампилова и закусили купленным в Култуке
байкальским омулем. Вампилов сидел на
руле, попросил у Пакулова закурить.
Отвлекся, лодка наткнулась на «топляк».
«Саня» упал в воду, поплыл, у берега
сердце застыло. Глеб держался за
перевернувшуюся лодку, его спасли.
Потом спрашивали: он плавать-то умел?
Умел, и хорошо. Сердце больное? Да вроде
было в порядке…
В ледяной воде, я знаю, сразу немеют
конечности. Потом онемение идет вглубь,
до сердца — считаные сантиметры.
Могут сказать: душная атмосфера застоя
убила гениального драматурга… А как
быть с тем, что Вампилова убило наше
священное море, чудо и гордость? Что его
принял в жертву непознаваемый сибирский
Солярис?
Смерть — не где-то далеко впереди, она
всегда караулит рядом, а судьба терпит
беспечность лишь до поры.
«Стечение обстоятельств» — назывался
рассказ Вампилова, с которого все
началось. Роковым стечением, в
котором слышится ток ледяной
байкальской воды, все и закончилось.
Не убивал себя, не «сжигал». Был человек
на взлете, в расцвете, только-только
начал получать то, что заслужил, —
постановки, славу… Ни войны, ни даже
мертвого запоя. Лодка налетела на бревно,
человек утонул. Словно небо на минуту
отвернулось от него. И настало для
Вампилова вечное Забайкалье.