Новиченков Артем Николаевич родился в 1991 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Работает в школе преподавателем литературы. Автор романа в ста предложениях «Синаксарион» (М., 2015) и эпического рассказа «Утро вечера мудренее» (М., 2016). Живет в Москве.

В рассказе сохранена авторская пунктуация.

Артем Новиченков

*

ТРИ ПЕЩЕРЫ

Рассказ

По хребту спустился обратно, на равнину. Заходило солнце впереди.

Немнoго времени. Хотел скрыться в больших горах за углом, иссякала надежда. Он дойдет. Слишком длинный путь умирать.

При темноте жив словно до рождения. Где нечто. Он — под ногами великанов. Сошел закат значит уже ищут. И могут здесь. Надо взбираться. Под луной-то дерево в поле. Уперся в посох. Над пролетело птицей мимо.

Теперь вот изменил дорогу.

Ему лишь пещеру. В себе. Всюду гора в рост бледная. Спешить, не оглянешься, хоть без тропы, с верой. Теперь где поздно.

И вот в луне видит он. Три темноты темнот. Одна под иной, третья сильно выше в сторону. И каждая страшнее предыдущей; уводит дальше. Но все равно: позади не он. Впереди мрак зато не свет.

Уже не бег — восхождение. Тишина кругом вместо голоса ему непривычная. А если... — языки прочь косные!

Взобрался к первой. Широкая, манила запахом влагой источали стены. Вгляделся в теплую мглу но сжал веки. Не справиться. Дыханьем пещера ждала его. Как прежде тогда-то, вдали теперь, не внять памяти в сводах тени.

Мать дышала ему. Забрал воздух, глаз остановил волглый пещере в упор. Молчала. Тогда бросил посох — превратился в змея. Змей поднял себя и проник в щель текущий. Пустыней шелестела пещера тягуче пахла. Сырая страда. Дщерь камнетеса. Долго стоял один. Слышал шепоты крики слушал. Небо спину камнем. Что-то новое — ревность что не ждал к старости. Время невзгод.

И вернулся змей сытый в жезл. Запретный запах нес утробный. Не знал хозяин чего ждал всюду. Вошел сам впервые. Стены расширились. Ладонь положил — мокрая. Своды текли сочились. Бездонная, пульсировала звала его, ее. И глубже входил и боялся выйти. И глубже входил и боялся. Нежностью полно каменное лоно, не для входа но выхода. Вот что мужчина, сказал. Ближе чужая жизнь, смерть своя мягкая. А все глубже он где мысль туманнее. Не оглядывайся, не ищи света, тщи движение. Вдруг схватит себя за руку он, кто-то, ибо старый человек. Оторвал себя.

Мужчиною создан: здесь можно жить, нельзя спрятаться, подумал оперек себя, божьего умысла. Легкая пещера, вдомек ищущим, несомненная. Сюда и придут они застанут пощады без. Безвольные, кто они? А он — чего вдруг осознал себя? К чему шел так долго, столько.

Задрожал посох, спиной тени теней.

Вот и горько прощаться, надо. Бег погоня прахом. Страх страхом выбил, все равно: голь продолжения днесь. Глубока ночь, слепая конница. Вспотела холстина.

Вон дурмана, сырой воздух камня, зрачком в стену. Это ли та земля о которой клялся? Я бы мог просить, я так много сделал. Но он…

Так испытанный много поднимался ко второй. Острее камни сорванные мозоли жалеть не жить. И вот — перед ней, она. Уже, еще. Стал в узкий мрак взглядом. Густая ночь земная. Дождь. Еще слаще, еще запретнее. Вставил палец в пустоту и пронзил ее. Этот путь неявный и таит надежду.

Бросил посох в змея. Змей поднялся и проник в дыру тихий внезапный. С минуту вылетели зловонные летучие мыши в лицо и растворились под водой. Скоро вернулся гад о траву утираясь. Ударив кислой сладостью.

В такие не все входят, не всех пускают. И нет жизни нет. Но выучен благом через тернии. И стремится расковыривая пальцем путь не света, но пустоты, и все больше входит, вот и сам он.

Темно тесно в пещере той мало света. Нет сюда не заглянет око, но сам ослепнет. Глупо тому кто обозрел всю землю чего и хочется, о чем мечтается, так спрятаться в одном углу вне зрения чужого, своего.

Он оглянулся — не на жизнь, а смерть — за ним затягивался мрак, еще немного не найти обратный ход. В горячке щель схватил обеими руками (бросил посох змеем выполз) с ревом задыхаясь — старческие жилы на обреченной кости. Раздвинул коварство камня смысл. Гра-ах, сказал он. И пещера выплюнула его.

Без верных сил грудой лежал на холоде бегства своего. Растроенным языком змей лизал старые морщины. Ночь уходила вспять и ливень уже. Старик забылся в отрывках:

…что у тебя в руке? брось на землю… он сказал же, достаточно жеста… ущелья, скалы, овраги… что пастух без посоха?.. всю воду извел…

Очнувшись, вдали свет. Взял змея хвост, поднял тело к отвесам где ветер и тряпки развевает. Ои..! — вдали кличут птицы как имя. Вверх спешит паук с древом за пазухой. Тлетворный рыщет мертвый аквилон — дух алкий гончий. Толкает. Старик отвергаемый камнем, схватил корень поскользнулся стопой. Так и замер над пропастью. А пещера вот она — только себя перейди вброд. Но мало жизни сталось. И руки кости. И снова птицы страшат граем.

Нет: вцепился в камень, ледяное мясо и взвалил себя ношей из пасти выдрал.

На коленях дрожал, пыль в глазах слезы волосы в грязи, чист от страха.

Он встал перед третьей пещерой. Жезл руке. Посмотрел и подумал, что помнил: была та минута, боялся себя-не себя, но бежал своей воли. Сейчас — ею выжил.

Она раскрылась перед ним словно разговору. Заглянул под своды неба, склизкий пол и стены влажные как в первой. Запах человека. Бросил посох змея. Змей самое поднял проник в устье пещерье жадный. Долго был там пожираясь, что заволновался пастырь. Но вернулся.

Внутри было нечто. И старик вошел.

Звуки сначала шепоты чужие крики памяти людей мольбы немые стоны ликованье, он не узнавал себя, шум освещал темноты речью. Здесь незрячий озревал. Шел вглубь где слово, в суть гортани.

У пещеры был язык.

Везде тебе страшно и везде ты хочешь быть, шептала…

Ты смертный бежишь смерти, ты глупый совершаешь глупости, говорила.

Тебе это не по силе, старик, кричала!

Он спросил:

Что ты?

Что язык прочтет, то человек дослушает.

Язык? Ты знаешь, где мне скрыться?

Нигде.

Почему? Что я делаю не так? Я просто хочу жить.

В пещере.

Здесь он меня не найдет.

Ищи пещеру в себе.

Во мне нет мест ему недоступных.

От бога не скроешься, пока он в тебе.

Но он так давно во мне.

Либо он, либо ты.

Иногда мне кажется, я — это и есть он.

Обретать сложнее, чем терять. Ты боишься терять.

Я люблю его.

И бежишь того, кого любишь.

Он желает моей смерти.

Возможно, это лучшее для тебя.

Смерть?

А зачем тебе жизнь.

Не знаю.

Тебя ведет страх, а не желание.

Я хочу выбирать сам.

Ты же знаешь: у тебя нет этой власти. Никогда не было.

За мной шли люди.

Они шли не за тобой.

Ими двигала любовь.

Ими двигал страх.

Я думал, они любили меня.

Тебя никто не любил кроме него.

А мать?

Нет, и она тебя не знала.

Но я был счастлив.

Ты никогда не был счастлив.

Но почему?

Ошибся с выбором.

О чем ты?

Все мужчины в твоем роду знали женщин. Все, кроме тебя.

Разве это важно?

Для тебя — да.

Почему?

Хочешь везде. И боишься везде.

Господи, что ты говоришь?

Хочешь везде. И везде боишься.

Но я человек.

И мужчина.

Что ты говоришь… Зачем? Я же ничего не могу.

Уже ничего не исправить.

Но как же мне быть?

Сдавайся. И трепещи.

Пещера поплыла и вытолкнула на свет под око.

Вспомнил молодую темноволосую с кувшином, с которой в пустыне — последняя минута силы, предал. На коленях. Тихо на солнце. Голова в руках. Кинул посох. И упал змей, издох. Больше не встать никогда.

Затрясся, отдавая, но никто не брал его. И где исчез он, говорят, одна из трех, все разом.