ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО НЕПЕРЕИМЕНОВАННОМУ ГОРОДУ

ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО НЕПЕРЕИМЕНОВАННОМУ ГОРОДУ

Иван Бунин. Чистый понедельник. М. А. Дзюбенко, О. А. Лекманов. Опыт пристального чтения. Пояснения для читателя. М., «Б.С.Г.-Пресс», 2016, 208 стр.

Вы — барин, вы не можете понимать так, как я, всю эту Москву.

И. А. Бунин, «Чистый понедельник»

Когда Иван Бунин завершил свой «Чистый понедельник»^[1], он уже давно был нобелевским лауреатом. Как думал сам писатель, премию ему присудили прежде всего за «Жизнь Арсеньева». Но не роман, в котором, по признанию Г. В. Адамовича, «каждое слово полно прелести», а этот небольшой рассказ Бунин считал своим лучшим произведением. С 8 на 9 мая 1944 года, в одну из бессонных ночей, он заносит в дневник: «Час ночи. Встал из-за стола — осталось дописать несколько страниц „Чистого понедельника”. Погасил свет, открыл окно проветрить комнату — ни малейшего движения воздуха; полнолуние, вся долина в тончайшем тумане, далеко на горизонте нежный розовый блеск моря, тишина, мягкая свежесть молодой древесной зелени, кое-где щелканье первых соловьев… Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и работе!» Закончив работу, Бунин оставил запись на обрывке бумаги: «Благодарю бога, что он дал мне возможность написать „Чистый понедельник”»^[2]. Не будет анахронизмом, если формулировку Нобелевского комитета («за строгий артистический талант», с которым Бунин «воссоздал в литературной прозе типично русский характер») мы отнесем и к этому маленькому шедевру. Неслучайно Максим Горький, конкурировавший с Буниным за премию в 1933 году, называл писателя «лучшим стилистом современности».

Вынужденное бегство из страны в буйные революционные годы, шаткое душевное равновесие и обстоятельства жизни в изгнании не сломали Бунина, литературный успех которого пришелся на эпоху Серебряного века — время, когда разворачиваются события «Чистого понедельника». В пересказе может показаться, что произведение не содержит в себе ничего особенного. От лица главного героя мы узнаем историю о том, как он, вполне состоятельный мужчина, попав на лекцию Андрея Белого, случайно познакомился с молодой, небедной девушкой. Они приятно проводят время, бывая в ресторанах, театрах, на концертах. Кажется, что чувства героев взаимны, но героиня (чье сердце трепещет от пения церковного хора и посещения кремлевских соборов) сразу же исключает возможность брака, держит своего поклонника в мучительном ожидании близости, а после первой любовной ночи (ночи Чистого понедельника) навсегда покидает его и уходит в монастырь.

Сюжет понятен, и, кажется, в рассказе нет ничего, что требовало бы дополнительных комментариев. Впоследствии Бунин добавил его в сборник «Темные аллеи», тексты которого, по словам самого писателя, — только о любви, о ее «темных» и чаще всего очень мрачных и жестоких аллеях. И все-таки по отношению ко всему циклу «Чистый понедельник» стоит особняком. В нем Бунину удалось не только запечатлеть сильное чувство, создать тонкое, бархатное, музыкальное произведение о любви, но и приблизить к читателю исчезнувшую эпоху своей юности, сохранить реалии предреволюционного времени и города, воссоздать напряженную атмосферу Москвы на грани исторического срыва.

Но, при всей простоте конструкции, содержательно рассказ очень сложен; текст раскладывается на несколько уровней восприятия. Это и описание изменившегося урбанистического пространства (Москвы начала ХХ века), и трагедия несостоявшейся любви, и загадочность главной героини (ее глубокой духовно-религиозной жизни), и литературные отсылки, исторические, религиозные детали, которые помогают раскрыться персонажам и когда-то не нуждались в дополнительном пояснении.

Что может открыться читателю через описание отношений между героями «Чистого понедельника»? Ответу на этот вопрос и посвящена новая книга О. А. Лекманова, подготовленная в соавторстве с М. А. Дзюбенко. Это уже не первое обращение профессора НИУВШЭ к жанру комментария. Если ограничиться прозой (а за ее пристальное чтение берутся гораздо реже, чем за поэзию), то на его счету (правда, в другом соавторстве) книга комментариев к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец» (2004), а также к «Египетской марке» Осипа Мандельштама (2012)^[3]. Не секрет, что прогулки с читателем по лабиринтам художественных текстов требуют от литературоведа самой широкой эрудиции. Но список публикаций О. А. Лекманова (включая недавние «Поэты и газеты», «Русская поэзия в 1913 году», «Футбол в русской и советской поэзии 1910 — 1950 годов» и другие, в том числе вышедшая в этом же, 2016 году биография Мандельштама «Осип Мандельштам. Ворованный воздух») не оставляет сомнений в широте его кругозора. И хотя М. А. Дзюбенко — исследователь менее титулованный, опыт его работы экскурсоводом проекта Департамента культуры Москвы «Выход в город» (наряду с филологическим образованием и многолетней преподавательской деятельностью) тоже, как мы вскоре убедимся, оказался весьма востребованным при прочтении бунинского «Чистого понедельника».

Соавторы признаются (см. «Вместо предисловия»), что составляли комментарий с элементами интерпретации. Здесь не лишним будет напомнить, что в современном литературоведении сформировались две точки зрения на задачи комментаторской деятельности. При этом сторонники обеих признают, что проблемы комментирования текста не сводятся лишь к эдиционной практике, а носят самостоятельный исследовательский характер. Традиционалисты настаивают на том, что комментатору нужно ограничиться толкованием неясных мест и не привносить в текст чуждых элементов (В. Э. Вацуро, А. В. Лавров и др.). Более маргинальный взгляд (хоть его и придерживался академик М. Л. Гаспаров) предполагает включение в комментарий и оптимальной интерпретации. Но дело все в том, что «оптимальность» каждый склонен понимать по-своему. Вот и получается, что, с одной стороны, мы имеем такое уникальное издание, как «Улица Данте» И. Э. Бабеля (2015) со статьями Е. И. Погорельской и А. К. Жолковского тиражом 175 экз., из которых 50 — нумерованные, а с другой — неформатную во всех отношениях книгу А. Д. Вентцеля «И. Ильф, Е. Петров. „Двенадцать стульев”, „Золотой теленок”. Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям» (2005). Недаром работа Лекманова и Дзюбенко имеет подзаголовок «Опыт…», который в полной мере оправдывает их интерпретационные выходы за рамки произведения, обусловленные здоровым желанием удержать пытливого читателя: «<…> если читать этот текст вам будет так же интересно, как нам было его составлять, мы сочтем свою задачу выполненной».

Структура книги обусловлена тем, что соавторы выбирают не пословный, а пофрагментный тип комментирования. Но поскольку значительная часть фрагментов (всего их 44) связана с топографией и топонимикой Москвы, то и вся книга выстроена как путеводитель по городу, с типичными для этого популярного «жанра» пронумерованными фрагментами карты и подробным описанием достопримечательностей. «Пристальное чтение» (англ. Close reading), таким образом, превращается в медленное путешествие под предводительством «новых Гиляровских». И хотя Москву никто не переименовывал (в отличие от Петербурга из памятного эссе И. А. Бродского), образ города — главной декорации в произведении Бунина — изменился с 1913 года, к которому отнесено основное действие рассказа, до неузнаваемости.

Маршрут пролегает по местам, некоторые из которых ко времени написания текста (1944 год) были уничтожены советской властью (Красные ворота, храм Христа Спасителя): «То есть в ЧПн («Чистом понедельнике» — Д. С.) с первой же страницы исподволь вводится тема утраты Москвой и Россией своего прежнего облика». Авторы и дальше вслед за Буниным обращают пристальное внимание на те объекты, которые были стерты с московской карты. Нас ведут на Малую Царицынскую улицу (ныне Малая Пироговская, д. 1, стр. 1), где были расположены Высшие женские курсы В. И. Герье, на которых училась главная героиня, переносят в дом, где она снимала квартиру: предположительно, дом З. А. Перцовой в Нижнем Лесном переулке (ныне Соймоновский проезд, д. 1/35). Но не меньший интерес, чем сам этот дом, представляет весь район, в котором Бунин поселил свою героиню. Вместе с авторами комментариев мы посещаем Зачатьевский женский монастырь, столовую Московского вегетарианского общества, Рогожское кладбище, Грибоедовский переулок (не имеющий, как предупредительно сказано в книге, никакого отношения к автору «Горя от ума»: «<…> назван в 1813 г. не в честь поэта и драматурга, а в честь домовладельца, коллежского советника Алексея Грибоедова. Непонятно, впрочем, знал ли об этом сам Б<унин>»), Марфо-Мариинскую обитель (идейно-центральное место во всем рассказе). Наконец, немного оторвавшись от карты бунинского текста, попадаем на Рождественский бульвар, чтобы только взглянуть на дом, в котором был установлен самый первый лифт в Москве (1901 год). В завершение маршрута даже у любопытного читателя, как и у главного героя, «по-видимому, сил <…> тоже осталось не слишком много: от храма Христа Спасителя по улицам Волхонке и Моховой до Иверской часовни можно дойти пешком за двадцать минут».

Следует признать, что по формату комментариев и фактологической оснащенности путеводитель по городу получился весьма подробный (в конце книги приведен список источников) и на самом деле познавательный. Возможно, не стоило перегружать пояснения обилием адресов (например, многочисленной семьи купцов Морозовых), которые прямо не связаны с произведением И. А. Бунина, и на этом фоне оставлять без точных указаний упомянутые писателем рестораны «Прага», «Эрмитаж», «Метрополь», «Яр» и «Стрельна». Однако легкая усталость от пройденного маршрута компенсируется обширным иллюстративным рядом. Многочисленные фотографии, репродукции рисунков и картин не хуже, чем словесные описания, выполняют функцию реального комментария к тексту Бунина, хотя и здесь могут возникнуть вопросы по отбору материала. Если старые и редкие фотографии, на которых изображены навсегда исчезнувшие архитектурные объекты, приковывают внимание читателя, погружают его в забытое прошлое, то фотография орловского рысака или же репинский портрет босого Л. Н. Толстого, известный каждому русскому школьнику (тем более интересующемуся литературой), выглядят несколько избыточными. В свое время замечательный текстолог А. Л. Гришунин предельно выразительно высказался на этот счет: «<…> не должен комментатор превращаться в няньку»^[4]. С другой стороны, скажем, иностранцу, не знакомому с русской культурой, но увлеченному ею, все эти сведения могут оказаться более чем полезными: перед нами прекрасный и подробный путеводитель по «старой Москве» — во всяком случае, книгой можно пользоваться и так. Приходится, однако, признать, что при общем удобстве формата (pocket book) качество полиграфического исполнения книги (разумеется, не по вине авторов) оставляет желать лучшего. Поэтому тем, кто хочет сделать остановку в пути и насладиться «картинками», стоит ознакомиться с ними в превосходном качестве на сайте www.ruthenia.ru, где в свободном доступе выложена первоначальная версия рецензируемой книги^[5].

Другие виды комментария (лингвистический, историко-литературный, религиозно-философский), используемые авторами, направлены преимущественно на то, чтобы помочь читателю увидеть образ главной героини «Чистого понедельника» в его художественной полноте. И эта задача решена ими с не меньшим успехом. К примеру, авторы обращают внимание читателя на часто встречающиеся языковые конструкции «зачем-то», «почему-то», «непонятно, почему» и т. п., которые, по мнению комментаторов, усиливают «таинственность героини и окутывающих ее образ мотивов». «Такие конструкции (особенно наречие „зачем-то”), — читаем далее, — были у Б<унина>-прозаика в большом ходу уже в 1900-е гг. Их назначение, как правило, состоит в привлечении пристального читательского внимания к тому месту в тексте, где они употреблены. Автор, в отличие от рассказчика и героев, часто выступает в роли всезнающей инстанции — ему, как правило, известно, зачем в произведении что бы то ни было делается или упоминается». Немалая доля комментариев отводится также для наиболее весомого религиозно-философского пласта текста. Так, появление иконы «Троеручица» связывается в пояснениях для читателя с именем св. Иоанна Дамаскина (ок. 675 — ок. 753), одного из отцов Церкви, богослова, философа и гимнографа, который объективно важен для героини, намеревающейся связать дальнейший жизненный путь с Церковью. Небезосновательна и по-своему оригинальна последующая интерпретация: «<…> именно Иоанна Дамаскина апокрифическая традиция считала автором „Повести о Варлааме и Иоасафе”, в основе которой лежит христианская переработка рассказов о ранних годах жизни Будды (наука опровергла это мнение). Не исключено, что таким образом Б<унин> указывает на тот круг чтения героини, который скрыт от глаз героя». Выход в историко-литературный контекст и установление связей героини с другими персонажами русской словесности осуществляется через выявленные комментаторами реминисценции с «Евгением Онегиным» и лирикой А. А. Блока.

В итоге образы Москвы и бунинской героини оказываются сопоставимы и даже соизмеримы (не только в своей двойственной природе: гибридность старого и нового, западного и восточного). Так постепенно путеводитель по городу и его достопримечательностям превращается в проводник во внутренний мир персонажа. На фоне Москвы психологический портрет героини раскрывается во всей своей полноте: «Подобно тому как метонимией героини предстает запах цветов, сама героиня превращается в метонимию Москвы (и через нее — России)». В финале героиня выбирает путь спасения души и уходит в монастырь. Но город оказывается беззащитным перед надвигающимися на него бедствиями: Первая мировая война, Октябрьская революция, большевистский террор. Рассказ Бунина, написанный уже в эмиграции, когда от старой Москвы осталось одно название, сохранил в исторической памяти город, в котором побеждает любовь.

Намеченный путь сравнения двух ключевых образов открывает возможности для применения психоаналитического подхода к тексту, но, к счастью, Лекманов и Дзюбенко в своих интерпретационных выводах не заходят столь далеко, ведь задача по-настоящему полезного литературоведческого комментария — сократить дистанцию между текстом и его читателем, а не навязать ему собственные идеи. «Только само произведение может за себя говорить»^[6]. И комментаторы стараются не отступать от текста Бунина. Впрочем, иногда им это не удается, как в случае с «лишними» адресами. В том же ряду — спорное, но допустимое умозаключение о том, что «„вертящийся табуретик” у пианино, на котором приходится сидеть в квартире героини герою, выразительно соотносится с общей шаткостью, неустойчивостью его роли в их взаимоотношениях». Наконец, отсылая читателя «Чистого понедельника» к ситуации из блоковской «Незнакомки» («И странной близостью закованный / Смотрю за темную вуаль...»), Лекманов и Дзюбенко делают вывод о загадочности образа героини, который прочитывается и без этой литературной параллели.

Думается, что вольности, от которых не свободен предпринятый «опыт пристального чтения», вызваны слишком широкими представлениями авторов о целевой аудитории их работы. Нельзя написать одинаково интересный комментарий (а именно к этому, по собственному признанию, стремились авторы), когда ориентируешься сразу на «всех любителей русской классики» (фраза из аннотации). Ведь даже с учащимися (если перед нами, с одной стороны, школьники, а с другой — студенты филологического факультета Высшей школы экономики) приходится говорить по-разному, переводя с языка одной исторической и культурной эпохи на язык другой. Но вместе с тем можно уверенно заключить: если Бунин восстановил «не только культурную, духовную, гастрономическую, архитектурную, но и обонятельно-вкусовую среду дореволюционной Москвы», то комментаторам удалось сохранить свежесть и аромат этого авторского букета.

Дарья САВИНОВА