КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

_{Восстание масс — 2}

Должна, наверное, извиниться перед читателем: Канн-2017 уже завершился, а я все о конкурсных картинах предыдущего фестиваля. Но, что поделаешь, остался один фильм, о котором мне кажется важным поговорить в свете продолжающегося «восстания масс» и системного кризиса, объявшего цивилизацию. Это — «Выпускной» Кристиана Мунджиу. Он так и не добрался до нашего проката, несмотря на громкое имя режиссера, приз в Каннах-2016 «За лучшую режиссуру» и общемировой интерес к румынскому кино. И не по причине какой-то особой крамольности, а просто потому что российскому зрителю это скучно. Это как рассуждать о девичьей чести в кругу прожженных … или о правилах «жи-, ши-...» на падонкаффскам форуме олбанского йезыка.

История приличного доктора, у которого дочка накануне местного ЕГЭ попадает в беду, и папе приходится подключать связи, чтобы она нормально сдала экзамен и имела возможность уехать учиться в Англию. И это, типа, коррупция?! Два часа наблюдать, как нам талдычат, что это плохо? Да у нас такое кино снимали (и пьесы в театре ставили) пятьдесят лет назад, — на рубеже 70 — 80-х: «Ты мне — я тебе», «Старый новый год», «Наедине со всеми»... Тогда еще формально существовали нормы социалистической законности и морали, и можно было, прикинувшись дурачком, вытащить на сцену/экран признаки очевидного гниения социума. Но с тех пор страна сделала большой шаг вперед и по части соблюдения формально-правовых норм достигла состояния покойника, когда уже вилами в гроб кладут.

В Румынии же, так исторически сложилось, вопрос: жить по понятиям или все-таки по закону? — из разряда насущных. ЕС грозит пальчиком, заставляет бороться с коррупцией. Румыны и рады бы, но у них не выходит. Четверть века, как скинули Чаушеску, 10 лет, как вступили в Европейский союз, — и ни хрена! «Выпускной» Мунджиу — попытка ответить на вопрос: почему?

В отличие от потрясшей когда-то Канн и прославившей режиссера ленты «4 месяца, 3 недели и 2 дня» (2007), в отличие от скандальной (анти)религиозной трагедии «За холмами» (2012) — «Выпускной» кажется фильмом достаточно камерным, чтобы не сказать вялым. Ни тебе саспенса и лихорадочной беготни на грани жизни и смерти, ни экзотики перезрелого тоталитаризма или глухого православного монастыря, ни виртуозной камеры Олега Муту... Оператор Тудор Владимир Пандуру предпочитает снимать статичными средними планами, часто через стекла автомобиля или через окно, когда в кадре люди бродят по комнатам, пьют чай; собачка бежит, качельки качаются... Этакий взгляд заторможенного, подавленного, растерянно-усталого человека, который смотрит перед собой и не понимает: что происходит? Фабула обесточена. Мы так и не узнаем, было ли нападение на девочку перед ЕГЭ? И если было, то кто виновник? Найдут ли его? Наберет ли Элиза (Мария Виктория Драгус) необходимые баллы? Улетит ли в Англию? Все основные линии оставлены без развязки. Мы наблюдаем лишь депрессивную паутину манипуляций и лжи, в которой персонажи запутываются, как мухи. Поневоле. Не желая того. И не получая в итоге — что важно — ни малейшего профита. Тут нет злой воли, рациональных мотивов, коварного плана. Словно бы некая вытесненная, «теневая» (в юнговском смысле), неосознаваемая энергия заставляет персонажей двигаться по траектории «чем хуже — тем хуже». И неоценимая заслуга картины в том, что она делает эту невидимую энергию — видимой.

Место действия — городок в Трансильвании, застроенный чудовищными советскими пятиэтажками. Серое небо, мрачные горы, изрытый асфальт. Тесные комнаты с допотопной «румынской мебелью»... В окно летит камень — внезапное нарушение даже этих убогих границ... Вытоптанное, неухоженное пространство, где нет ощущения безопасности, нет света, нет воздуха, нет перспектив...

Папа, интеллигентный, корпулентный хирург за сорок по имени Ромео (Адриан Титьени), живет только тем, чтобы выпихнуть дочку из этого морока в цивилизованный мир. У нее не спрашивают, хочет она или нет. Чего спрашивать? Понятно же: там — жизнь, здесь — мука и прозябание. Это — его идея фикс. Средоточие всех его устремлений. Вся его душа в это вложена, и он не может смириться, что нелепая случайность ставит его план под удар. Поэтому, переступив через свои прогрессивные убеждения, папа «химичит», влезает в какие-то левые схемы... Вместо того чтобы заниматься тем, что в пределах его компетенции, — лечить, к примеру, людей в больнице или по-человечески объясниться с дочкой, женой и любовницей, — он маниакально бродит по стройке, где произошло нападение, ищет улики, подозревает (безосновательно?) черт-те в чем дочкиного бойфренда, рыдает в кустах...

Зато его друг и одноклассник — местный мент (Влад Иванов), который должен вести расследование, — занят исключительно тем, что активно сводит героя с нужными людьми, которые помогут дочке получить нужные баллы. Мент разведен, у него депрессия. Доктор прописал от нервов перекладывать из банки в банку стеклянные шарики — пустые и бессмысленные, как дни до пенсии. Мент в буквальном смысле спит на работе, ему в лом заниматься «своим»... Но вот замутить интригу, сплести паутину, использовать чужие проблемы для повышения собственной значимости — это в кайф! Тут проблеск силы и власти, тут — жизнь, ощущение типа «я есть».

Таможенник Булай (Петре Чеботару), к которому мент направляет Ромео, — паук пожирнее. Но он уже одной ногой в могиле. Ему необходима печень для пересадки, и он охотно берется помочь Ромео с экзаменом. Когда будет орган и приживется ли — неизвестно; но Булай тут же, не торгуясь, звонит председателю комиссии по ЕГЭ. Не по доброте душевной, а потому что доктор, который зависим и на крючке, — совсем не то же, что просто доктор. Кто ты без своих коррупционных услуг? — дрожащий, беспомощный полутруп. А так — вип-персона, с которой носятся. Чужая зависимость как защита от страха смерти... Иллюзорная. Булай в картине умудряется помереть, так и не дождавшись обещанной печени, но успев зато крупно подставить героя: он был в разработке, все его разговоры записывались — и теперь «прокурорские», не шутя, угрожают Ромео тюрьмой и грозятся испортить Элизе жизнь, если герой не пойдет на сотрудничество.

Насилие, подкуп, шантаж — эмоциональный и криминальный, стремление втянуть другого в паутину зависимостей тут вовсе не способ что-то добыть и разбогатеть, но возможность сбежать от выжженного пространства внутри. Все — от безымянного беглого зэка, якобы напавшего на Элизу, и кончая самой Элизой, которой дискомфортно в распадающейся семье и она шантажирует папу: «Поговори с мамой, а то не пойду на экзамен», — существуют в полуанабиозе, на грани энергетической ямы и выживают только за счет других. Авторитарная мама Ромео (Александра Давидеску), которая манипулирует сыном, дергая его за ниточки своими болячками. Принципиальная жена (Лиа Буньяр), которая гордо выставляет героя из дома, но при этом сама мечтает быть вечной приживалкой при дочери, т. е. жить эмоционально за ее счет... Любовница Сандра (Малина Мановичи), бывшая пациентка, которую герой завел не пойми зачем — типа, как не воспользоваться, когда тебе благодарны, в рот смотрят и вообще не прочь... Любви там нет. Сандра уныло «выносит мозг» и мгновенно теряет интерес к своему Ромео, едва он оказывается на ее территории. А доктор дистанцируется внутренне от ее проблемного сына (это он швыряется камнями) и предпочитает «прикинуться шлангом», когда она намекает, что идет на аборт... Бойфренд Элизы — мутноватый мотоциклист Мариус (Рарес Андрикл) — вообще играет крайне сомнительную роль во всей этой истории: то ли он сам подстроил нападение, чтобы девочка провалила экзамены; то ли все видел и не вмешался, не защитил...

Тут не персональные девиации. Тут — всеобщий диагноз: смещение центра личности, результат тоталитарных практик, нацеленных на то, чтобы лишить человека собственных внутренних опор. Быть собой в несвободном обществе — смертельно опасно, и потому мама с папой, партия, правительство, армия, комсомол и т. д. в какой-то момент — обычно на пороге взросления — надламывают «я», давая почувствовать, что сам по себе ты никто и звать тебя никак, и выжить можешь лишь подчинившись (или сделав вид) «правилам внутреннего распорядка». При этом полностью человека лишить «себя» невозможно, и центр личности смещается на периферию, в иллегальное, неподконтрольное власти пространство. Это как побег из тюрьмы: куда угодно — в диссидентство, в эмиграцию, в пьянство, в преступность, в религию, в систему неформальных взаимодействий «ты мне — я тебе»... Так что не удивительно: едва давление в центре ослабевает, на месте бывшей тюрьмы стихийно образуется сообщество «правонарушителей» — невыразимое, нерасплетаемое коррупционное кубло. Диктатура мертва, но насилие, беззаконие, ложь, неприязнь к «своему» и неутолимая тяга к «чужому» никуда не делись. Равно как и калечащие процедуры уничтожения субъектности, раскола и разрушения «я».

В фильме Мунджиу беда ведь не в том, что Элиза сдаст тест и незаслуженно получит высшие баллы. В конце концов, она — отличница и, если бы не случившаяся с нею беда, она бы их и так получила. Беда в том, что заставляя ее «химичить», родители подвергают девочку той самой процедуре «надламывания», после которой она рискует превратиться в такого же психологического «компрачикоса», как они сами. При этом им больно, они отлично понимают, что делают. Но не знают, как поступить иначе. Элиза как может сопротивляется... Она не бунтует, тихо саботирует, ускользая от прямого давления, навязчивой опеки, маминой/папиной паники... Она лавирует, пытается манипулировать родителями в ответ. Вся эта ситуация даже без «химии» для нее разрушительна. Но, к счастью, в итоге в фильме разрушается не душа Элизы, а всего-навсего жизнь Ромео.

Картина идет два часа. Первый час мы наблюдаем, как герой лихорадочно ищет способы в обход закона и правил решить проблему, второй час — он расплачивается за это, теряя все. Самоуважение. Дом, откуда его изгоняют. Доверие дочери и возможность влиять на ее будущее. Доброе имя Ромео запятнано. Любовница Сандра дает понять, что он не справился и вообще не тот мужик, на которого стоит рассчитывать. Ему светит уголовный процесс и, возможно даже, тюрьма. Единственное, что остается при нем, — профессия. То внутреннее, за что он смог зацепиться, не позволив «прокурорским», несмотря на чудовищное давление, допросить дышащего на ладан Булая. Пациента спасти таким образом не удалось, но себя, врача в себе — герой спас. Все же остальное — «ворованное», неосмотрительно поставленное на карту или насильственно вложенное в других — Ромео теряет. Цена за возвращение в собственные границы — сокрушительный жизненный крах.

В английской картине «Я — Дэниел Блейк» Кена Лоуча несгибаемый старикан умирает, завещая своей как бы «дочке» продолжить борьбу за честь и достоинство «маленького человека». В немецком фильме «Тони Эрдманн» Мари Аде папа-клоун спасает дочь от перспективы превращения в корпоративного монстра, сдирая токсичный «экзоскелет» и высвобождая то живое, что в ней еще есть. В «Выпускном» отцу приходится совершить своего рода психологическое самоубийство, отказаться от того, во что вложил душу, чтобы не калечить дочь и позволить ей жить и дышать. В посттоталитарном, больном, искалеченном социуме стремление «быть» так тесно и мучительно переплетено со стремлением сбежать из внутреннего ада и вторгнуться в чужие границы, что остановить маховик насилия и расчеловечивания возможно лишь ударившись о дно.

P. S. Об актуальном

Поглядела «Нелюбовь» Звягинцева (приз жюри в Канне-2017).

Что тут скажешь. Большое кино! Высокохудожественный плакат. Там, где Мунджиу работает беличьей кисточкой в три волоска, Звягинцев — валиком для малярных работ. Но, по сути, все то же самое. В границах — личности, семьи, страны — не просто выжженное пространство, но зона радиоактивной катастрофы, что подчеркнуто испепеляющей ненавистью на уровне человеческих отношений и «сталкеризированным» пейзажем на уровне картинки. Из эпицентра этого взрыва сломя голову бегут все: мама с папой в некие новые отношения, а ненужный им мальчик Алеша — в никуда, в смерть. При этом по зоне бродят сталкеры-волонтеры — ищут пропавших людей, — вместо полиции, и чаще всего безуспешно. Они, конечно, герои и молодцы. Но в их сосредоточенной слаженности и фанатичной неутомимости — тот же призрак желания сбежать от себя, из собственного «ада» — в чужие проблемы.

Финал у Звягинцева, правда, другой. В румынской картине девочка как-то все же примиряется с папой, зовет на «Прощание со школой» и признается, что не «химичила», что она просто плакала и ее пожалели, пошли навстречу, позволили дописать тест. Она улыбается; ее доверие к миру и к людям в этой истории, кажется, все-таки уцелело.

В конце «Нелюбви» мальчик, судя по всему, погибает. Родителей приводят на опознание. Оба, увидев тело, заходятся в рыданиях, вопят от боли, валятся кулями… И при этом твердят упрямо: это не он. Даже такая трагедия, даже полнейший крах не заставляет «прийти в себя». Вина вытесняется; раскол между сознанием и душой становится еще шире; иррациональное бегство из собственных границ — еще гибельнее... В финале по телевизору идет «Киселев» со взвинченными, апокалиптическими репортажами из Донбасса. И героиня с мертвым лицом в олимпийской куртке с надписью «Россия» бежит по дорожке тренажера в никуда, в никогда...

Не знаю... Хочется надеяться, что это все же — плакатное преувеличение.