Попов
Сергей Викторович родился в 1962 году в
Воронеже. Окончил Воронежский медицинский
институт и Литературный институт им.
А. М. Горького. Автор многих книг стихов,
прозы, пьес, эссе. Лауреат нескольких
литературных премий. Профессор
Воронежского государственного
медицинского университета им. Н. Н.
Бурденко.
Сергей
Попов
*
ЗРЕНИЕ
ВО ВЧЕРА
* *
*
Беспородные
белка и стрелка, спозаранку нарушив
режим,
в гулевой
невесомости мелко от бродячего счастья
дрожим.
Угораздило
плыть по-собачьи в чумовой акватории
сна,
дабы утро
светилось богаче целой жизни, что сроду
тесна.
Чуя космос,
последнее дело дыбить шерсть и язвить
в никуда —
безоглядное
небо вспотело, заискрило кристаллами
льда.
Заходя в
бессознанку с орбиты на посмешище вороху
звёзд,
и сумой, и
тюрьмой позабыты, ловим свет за потрёпанный
хвост.
Это, видно,
такая порода — всю печаль прожигать до
гроша
и другого не
знать кислорода, чем цыганщины злая
душа.
И не сметь,
забирая всё выше, на безустальный
скалиться лай,
где ни кожей,
ни рожей не вышел месяц, ясный как
пень-будулай.
Silentium
За маму, за
папу, за деда пихто
пить пятничный
воздух, напялив пальто,
тупить,
пустоту принимая —
дорога прямая.
Под пасмурным,
позднефевральским, стальным
на зависть
воронам и всем остальным
для звука
немеренно пищи
в его
безразмерном жилище.
И если
внезапное прянет ау,
то проще
простого уйти наяву
в словарное
краткое эхо,
как в изморось
— веха.
За брата по
голосу и за сестру
стареть до
субботы, курить на ветру,
верстая к
воскресной надежде
умолкшее
прежде.
* *
*
Посёлок весь
в снегу по пояс,
и предназначено
зиме
печатать
медленную повесть
в полуразрушенном
уме.
О том, как
снег ложится глухо
в углу
медвежьем наугад
и наступил
медведь на ухо
тому, кто
слушает закат.
И хлопья с
кровью ближе к ночи
лишь тишиною
тешат слух.
Не получается
короче,
пока огонь
свиреп и сух.
И пламя
газовой горелки
пустую душу
пепелит.
На стенке
стопорятся стрелки
среди молчанья
аонид.
Но рукопись
анахорета
способна
ждать и не тужить.
А чтобы
выдюжить всё это,
необходимо
жить и жить.
И зажигать
за облаками
огни Медведицы
Большой,
в уме
растапливая камень
разноголосия
с душой.
Темнеют
квёлые сельмаги,
ларьки с
печеньем и водой.
На разлинованной
бумаге
молчальник
снова молодой.
Здесь веси
облачны и нищи,
в окне
кровавится финифть.
Но житель
жизнь на пепелище
уполномочен
сочинить.
* *
*
Водяная
взвесь, ледяная грязь,
в заоконном
обмороке двоясь,
вызревая
там, западает здесь,
зажигает
заморозки внутри,
чтоб цвели
ноябрьские фонари,
облекая в
олово пламень весь.
Волоокий бог
обращает в мох
всё, что всуе
воспламенить не смог,
и заиндевелый
его ковёр
выстилает
прежнее на ура,
где блажит,
безвылазно зол и квёл,
обладатель
зрения во вчера.
Заводной,
замшелый, в полубреду,
к обороне,
равно как и к труду,
до тоски под
ложечкой не готов
средь изжитых
подвигов и трудов.
В этот долгий
волчесобачий час
первородный
лёд состоит из фраз
о продрогшем
боге, немом огне,
о берлоге,
выстуженной извне,
о летейском
олове нутряном,
где частил
безбашенный метроном.
* *
*
Восходит
надъясельный луч, сухопар,
к звезде, под
которой Младенец угадан,
пока Балтасар,
Мельхиор и Каспар
несут ему
золото, смирну и ладан.
Похож на
древесный беспочвенный ствол
растения
радости в небе печали,
божественно
прям и пугающе гол —
чтоб не
сомневались и не защищали.
Ещё предстоят
и молва, и трезвон,
бескровные
лики, кровавые штольни —
чтоб щедрым
дарам угодить на Афон,
а вольным
волхвам упокоиться в Кёльне.
Ещё возрастать
в грозовом далеке
лесам слепоты
и подлескам неверья,
чтоб шалое
время пошло налегке,
о звёздные
не оступаясь мгновенья.
Но нынче
бестрепетный сон Малыша —
живая защита
отвесного света,
покуда
пришельцы глядят не дыша
и видят
пещеру, и веруют — эта.