ЧТЕНИЕ КАК ЭЛИКСИР БЕССМЕРТИЯ

Ольга Балла. Время сновидений. М., «Совпадение», 2018, 120 стр.

Ольга Балла — журналист, критик, автор нескольких книг, а «Время сновидений» — книга-исследование, эссеистика высшей пробы. Перед нами открываются непредсказуемые философские очерки о дальних странствиях, взрослении, памяти и логике — автор так живо рассуждает о социуме, невидимом мире ребенка, метафизической и физической связи, медитации и смерти, что невольно попадаешь под гипнотическое воздействие. Путешествие в глубину сознания запускается практически сразу: каждая новая строка срабатывает подобно уникальному коду воспоминаний, куда нам предстоит проникнуть сквозь годовые кольца вечнозеленых сосен, олицетворяющих собою жизнь, в конце концов оказавшись в самом Начале Времен — сжатой пружине вселенских циклов.

В мире Ольги Балла, как в детстве, все окружающее нас гиперболизировано и равно несет на себе отпечаток значимости и тайны: «…сама сущность вещей смотрит на нас глазами Шкафа, Двери, Вешалки, Газовой Плиты».

И физически ощущается, что дождь за окном — антропоморфный, что слова имеют вкус и запах, а пуговица в старой коробке является тайным посланием. Так когда-то, давным-давно мы во всем усматривали универсальные знаки, а потом забыли, как их разгадывать. Вдох-выдох, дом-бездомье, жизнь-смерть, боль как лекарство. Тяжелая болезнь не более чем медитация, вспыхнувшая яркими красками внутри Пустоты. И все взыскует состояния, нет которого выше, когда превосходящая понимание истина становится доступна. Автор-проводник уверенно вручает нам нить повествования, вибрирующую и танцующую в темноте, и мы осторожно движемся вперед, надевая на себя ощущения подобно платью, чтобы пересмотреть прожитое, осознать его и отпустить, если получится.

Первое — страх перед миром (точнее, чувство того, что случиться может все, что угодно и это «что-угодное» с высокой вероятностью будет страшно, причем как-то очень не конкретизировано — и крупно-страшное, что-то вроде: «ОНО меня погубит»). Второе — чувство ориентированности мира на меня. Все имело ко мне отношение — и свет, и туман, и темнота, и сырость, и кирпичная кладка случайной стены. Все говорило мне — всем собой — что-то важное (не экстатически-важное, а буднично- и объемлюще важное). Туман за окном был такой же частью личного бытия, как комната, стол, окно. И все было живым...

На мой взгляд, одно из важнейших направлений в литературе — территория познания, когда текст расширяет горизонты философско-этического плана, а не уводит читателя в литературный парк развлечений (который, конечно, тоже имеет право быть). Когда-то такой пример подавала лирика суфиев, духовные песни и гимны в эпоху Реформации, притчи мистиков Востока и Запада. Читатель — бессмертен, он проживает десятки, сотни и даже тысячи жизней вместе с литературными героями и авторами-проводниками. Книга Ольги Балла дает нам возможность совершить такое погружение. Ее «Время сновидений» действует не менее эффективно, чем волшебный пинок Дона Хуана.

Люди старательно сохраняют поразившие их истории, острые ощущения и любимые мелодии — эти накопленные на всем протяжении личной истории сокровища. Накопленный опыт превращается в супермощную телепортационную мысле-машину. Из родного подъезда, с гулкой мостовой, из самолета, спальни и кухни, мы легко оказываемся в любом уголке своей памяти, а неизбежные потери заставляют нас ощущать значимость прожитых мгновений.

Каждая потеря — акт взросления и рождения. Рождение без боли — не настоящее, как и взросление без травм и утрат. Всякая потеря заново производит нас на свет: выталкивает из теплого лона сложившейся и обжитой ситуации в холод и ветер мира, из прежнего дома — в новое бездомье.

Домашний уклад щадит человека, дом становится центром мира, где все комфортно и знакомо. Оттого так полезно бездомье, оно выдергивает, выбивает нас из привычных рамок. Оказавшись в чужом краю, в непонятной ситуации, мы изучаем доселе неведомое, непривычное, а чувство собственной важности истончается и становится бесполезным. Недаром Ольга Балла так часто пишет о путешествиях — и так часто путешествует. Люди и вещи приходят в нашу жизнь, чтобы чему-то научить, преподать урок. Мудрые схватывают на лету, остальные — блуждают в лабиринтах судьбы, настойчиво пытаясь накопить элементы счастья. В сочинении Аристотеля «Никомахова этика» утверждается, что счастье — это нечто общее для многих, поскольку «мы все живем душой», а «счастье — это некая деятельность души в полноте добродетели». Тем не менее счастье — очень интимное, очень индивидуальное состояние. Ольга Балла констатирует, что научилась быть счастливой:

И думаю я о том, что только теперь, в своих «сороковых» годах, ближе к их концу, научилась быть счастливой (скорее, оно само «научилось») — стало получаться радостно, спокойно (иной раз, правда, со спокойной экзальтацией, по крайней мере, со спокойной взволнованностью — такое, оказывается, бывает), доверчиво и с интересом принимать мир, радоваться и удивляться самому факту его (а заодно и своего) существования.

Во «Времени сновидений» представлена метафизическая кириллица — интуитивный дар ассоциаций: «Ё» — это буква риска и экзистенциального избытка, «Ж» — энергичного и агрессивного человеческого самоутверждения, эдакий жук, тянущий лапки сразу во всех направлениях. «Н» — буква равновесия, примиряющая вертикаль и горизонталь, в ней нет никакого насилия, утверждает автор и советует не относиться слишком серьезно к данному исследованию. Помимо кириллицы есть постскриптум в виде латинской буквы «Z», обозначенной как «зигзаг, метание. Буква, маскирующая мнимой твердостью — растерянность».

Синестезия — как уже отмечали критики, подарившие этой книге щедрые отзывы, но и нечто большее…

Чтобы отыскать первоэлементы, требуется время. И цена велика: мы всегда платим за опыт годами. Путь в тысячу ли начинается с первого шага, на котором границы молодости и старости стираются, а стрелки компаса и часов показывают просто-напросто условные величины.

А все-таки интереснее всего, сильнее всего волнует книга непрочитанная, даже еще не открытая: ее можно домысливать, разращивать внутренне во все потребные воображению стороны; не будучи узнанной, она скрывает в себе и обещает какие угодно перспективы: всю полноту еще-не-сбывшегося (в какой-то мере, о ужас, — куда интенсивнее работает на наши личные смыслы, чем когда читается. — Чтение, разведывание книги — это, понятно, освоение нового, но ведь и отсекновение возможностей, сужение их до одной тропы — хоть бы и очень широкой.)

<…>

Разумеется, точно то же самое относится к событиям жизни вообще — да и к жизни в целом.

(Хороши поэтому те книги / тексты / что угодно, что так и остаются непонятыми / недопрожитыми / недоосуществленными до конца — в понятости и осуществленности которых всегда остается — причем в большом, я бы даже сказала — неудобном количестве — настойчивая, продуктивная нехватка.)

(Все это нимало не противоречит той хорошо обжитой мысли, что, только став прошлым, события и предметы становятся по-настоящему сами собой, потому что, и не будучи обретены, и оказавшись утраченными, они в равной степени даны нам в интенсивнейшем из модусов: в воображении. Самое главное — чтобы они не были даны в этом схлопывающем все дистанции, упраздняющем все перспективы, осязаемом и плоском здесь-и-сейчас.) —

пишет Ольга Балла в своем Живом Журнале, служащем ей творческой лабораторией¹, — и все это в полной мере может быть отнесено и к ее собственным книгам, к ее собственным текстам.

Книга Ольги Балла наглядно демонстрирует, как человек, живущий в социуме, извлекает из большой копилки знаний — культуры — все, что он сочтет значимым и сверхценным, и воспринимает наш мир через настройку внутренних и внешних эманаций.

Полина ЖЕРЕБЦОВА

^{Финляндия}