Эпштейн
Михаил Наумович родился в 1950 году в
Москве. Философ, филолог, профессор
теории культуры и русской литературы
Университета Эмори (Атланта, США). Автор
30 книг и более 700 статей и эссе, изданных
на 23 языках. Лауреат Премии Андрея Белого
(1991). Живет в Атланте.
Михаил Эпштейн
*
В ЧЕЙ САМОЛЕТ Я БЫ СЕЛ?
Есть в моем личном лексиконе такая фраза, которая означает высшую степень доверия: сесть в чей-то самолет. Размышляя о каком-нибудь человеке, я спрашиваю себя: а сел бы я в построенный им самолет? Не важно, что этот человек делает: пишет стихи, преподает физику, лечит больных, возделывает сад. Вот если бы этими самыми руками, которыми пишут, копают, нажимают на кнопки, был построен самолет, рискнул ли бы я на нем полететь? Ведь малейшая недобросовестность может стоить жизни.
С таким критерием можно подойти и к литературе: кому из писателей в качестве самолетостроителей я больше всего доверяю? Первым из писателей-современников приходит имя Солженицына. Нельзя сказать, что я читал его от корки до корки. Но что бы я ни открывал у него: от «Ивана Денисовича» до торопливой записки в редакцию; от одностраничной «Крохотки» до трехтомного «Гулага»; от обращения к советским вождям до разбора стихов И. Лиснянской и С. Липкина — каждая строка выведена с тщанием, с таким чувством стилевой, ритмической ответственности, как будто пишется для Вечного Читателя и Свидетеля. Каждый образ зрительно выстроен, доведен до резкости; каждый оборот — упруг, энергичен, со своей четкой интонацией. Ни одной лишней буковки, ни одного неряшливого словечка, никаких следов поспешной самовлюбленной гениальности. Дескать, «я сотворю, а там пусть меня читают и разбирают». Нет, он за все отвечает сам, он не даст взлететь самолету, семь раз его не проверив. И потому это единственный русский писатель нашей эпохи, сумевший создать мгновенно узнаваемую и признанную мировую классику. Малейший привкус халтуры отвращает западного читателя, ему нравятся трудно и добротно сработанные вещи.
Хочу еще привести
маленький эпизод, вероятно, проскочивший
даже мимо вернейших биографов. Моя
знакомая, московский театровед Ирина
Вергасова в середине 1990-х годов заболела
раком. Пережила все тяжелые чувства и
мысли, какие диктуются этой ситуацией.
И решила «на авось» позвонить Солженицыну,
чтобы узнать, как он справился с этой
болезнью, как внутренне ее преодолел.
Оставила свой телефон секретарю. На
следующий день ей позвонил Солженицын
и час разговаривал с ней — человек,
который жил во всесметающем ритме,
обижал этим друзей и жалел тратить время
на разговоры с президентами. Этот
разговор тоже был самолетом, не
разбивающимся, не сколоченным наспех.