Эпштейн
Михаил Наумович родился в 1950 году в
Москве. Философ, филолог, профессор
теории культуры и русской литературы
Университета Эмори (Атланта, США). Автор
30 книг и более 700 статей и эссе, изданных
на 23 языках. Лауреат Премии Андрея Белого
(1991). Живет в Атланте.
Михаил
Эпштейн
*
В ЧЕЙ САМОЛЕТ Я БЫ СЕЛ?
Есть
в моем личном лексиконе такая фраза,
которая означает высшую степень доверия:
сесть в чей-то
самолет.
Размышляя о каком-нибудь человеке, я
спрашиваю себя: а сел
бы я в построенный им самолет?
Не важно, что этот человек делает: пишет
стихи, преподает физику, лечит больных,
возделывает сад. Вот если бы этими самыми
руками, которыми пишут, копают, нажимают
на кнопки, был построен самолет, рискнул
ли бы я на нем полететь? Ведь малейшая
недобросовестность
может
стоить жизни.
С таким критерием
можно подойти и к литературе: кому из
писателей в качестве самолетостроителей
я больше всего доверяю? Первым из
писателей-современников приходит имя
Солженицына. Нельзя сказать, что я читал
его от корки до корки. Но что бы я ни
открывал у него: от «Ивана Денисовича»
до торопливой записки в редакцию; от
одностраничной «Крохотки» до трехтомного
«Гулага»; от обращения к советским
вождям до разбора стихов И. Лиснянской
и С. Липкина — каждая строка выведена
с тщанием, с таким чувством стилевой,
ритмической ответственности, как будто
пишется для Вечного Читателя и Свидетеля.
Каждый образ зрительно выстроен, доведен
до резкости; каждый оборот — упруг,
энергичен, со своей четкой интонацией.
Ни одной лишней буковки, ни одного
неряшливого словечка, никаких следов
поспешной самовлюбленной гениальности.
Дескать, «я сотворю, а там пусть меня
читают и разбирают». Нет, он за все
отвечает сам, он не даст взлететь
самолету, семь раз его не проверив. И
потому это единственный русский писатель
нашей эпохи, сумевший создать мгновенно
узнаваемую и признанную мировую классику.
Малейший привкус халтуры отвращает
западного читателя, ему нравятся трудно
и добротно сработанные вещи.
Хочу еще привести
маленький эпизод, вероятно, проскочивший
даже мимо вернейших биографов. Моя
знакомая, московский театровед Ирина
Вергасова в середине 1990-х годов заболела
раком. Пережила все тяжелые чувства и
мысли, какие диктуются этой ситуацией.
И решила «на авось» позвонить Солженицыну,
чтобы узнать, как он справился с этой
болезнью, как внутренне ее преодолел.
Оставила свой телефон секретарю. На
следующий день ей позвонил Солженицын
и час разговаривал с ней — человек,
который жил во всесметающем ритме,
обижал этим друзей и жалел тратить время
на разговоры с президентами. Этот
разговор тоже был самолетом, не
разбивающимся, не сколоченным наспех.