ПЕРИОДИКА
«Буки»,
«Воздух», «Гефтер», «Дружба народов»,
«Звезда», «Знамя», «Инде», «Лиterraтура»,
«НГ Ex libris», «Неприкосновенный запас»,
«Новый Журнал», «Огонек», «Октябрь»,
«Православие и мир», «Радио Свобода»,
«Российская газета», «Сетевая словесность»,
«Теории и практики», «Читаем вместе.
Навигатор в мире книг», «Colta.ru», «Excellent»,
«Republic», «Textura»
Евгений Абдуллаев
о литературных итогах 2017 года. —
«Textura», 2018, 23 января <http://textura.club>.
«Эзра
Паунд. „Кантос” (СПб.: Наука). Перевод
паундовского opus magnum’а, который поэт
писал на протяжении нескольких
десятилетий. Труд, в чем-то равносильный
переводу „Илиады” Гнедичем и „Улисса”
— Хинкисом — Хоружим, предпринят поэтом
и переводчиком Андреем Бронниковым. Он
же написал эссеистичное предисловие и
снабдил перевод обильными примечаниями
и комментариями. Издано стильно,
академично. Радость от выхода этой
перевода — которую тоже можно назвать
одним из событий прошлого года — омрачает
лишь гомеопатический тираж (500 экземпляров)
и цена. Пять тысяч рублей в книжных, no
comments».
Евгений Абдуллаев.
Бегущей строкой... — «Дружба народов»,
2018, № 1 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
«Не
хочется завершать разговор о русской
литературе вне России на таком миноре.
Закончу анекдотом времен Первой мировой,
который любил Аверинцев. „Сидят в окопе
берлинец и венец. Берлинец говорит:
‘Положение серьезное, но не безнадежное‘.
— ‘Нет, — говорит венец, — положение
безнадежное, но не серьезное‘”. Так и
здесь: я пока, наверное, „берлинец”».
Александр
Архангельский. Я доверяю молодому
поколению. Беседовала Надежда Прохорова.
— «Православие и мир», 2018, 23 января
<http://www.pravmir.ru>.
«Вы не
обязаны скрывать от детей то, что вы не
любите рэп и можете над ним посмеиваться.
Но одновременно вы должны посмеиваться
над тем, что любите вы».
«Понятно,
что „Капитанская дочка” — это сказка
о том, как должна выглядеть история,
если она хочет быть достойной человека
или для верующего — достойной замысла
Божьего о человеке».
Эдуард Веркин.
Писатели все больше тратят времени на
пляжный забег по Таймс-Сквер. Беседовала
Елена Усачева. — «Буки» (Новости детской
литературы), 2018, 10 января <http://mybyki.ru>.
«А
утраченных позиций [детской литературе]
не вернуть, надо смотреть правде в глаза.
Эти позиции были, когда на автора работали
стотысячные тиражи, библиотечная система
Советского Союза, кинематографисты и
мультипликаторы, писательские союзы,
отсутствие интернета, компьютеров и
две программы по телеку. Таких условий
больше не будет, человек, собирающийся
в литературу, должен осознавать, что
обстоятельств „против” в разы больше,
чем „за”. „Волшебная скрипка” Гумилева,
вот с чего должен начинаться день автора.
Вообще, если совместными усилиями
писателей, библиотекарей, критиков,
издателей, государства получится поднять
средний тираж до 20 тысяч экземпляров —
это будет грандиозная победа».
«Я считаю
„Пепел [Анны]” одной из лучших своих
книг, и отдаю отчет, что особо читаема
она не будет. Ну, у меня тоже есть нелестные
замечания в адрес Толстого, Достоевского,
Чехова, Стругацких, многих других».
«Мне
кажется, что фантастика в последние
десятилетия самозабвенно курочила все
то, что бережно строилось классиками с
50-х годов. Наблюдать за этой задорной
гулянкой было удивительно и беспокойно
— а дальше что? Но возможно, в этом и
есть шанс, этот свирепый макабр гораздо
более живой процесс, чем унылая процедура
гальванизации гомункулусов, утвердившаяся
в мейнстриме».
Галилеянин.
Разговор о Пушкине с Борисом Парамоновым.
Ведущий передачи Иван Толстой. — «Радио
Свобода», 2018, 22 января <http://www.svoboda.org>.
Говорит
Борис Парамонов: «В чем Мережковский
безусловно прав, утверждая противоположность
Пушкина его литературным потомкам? В
том, что послепушкинская литература
была демократической, была народной,
даже лучше сказать народнической, а
Пушкин очень хорошо чувствовал опасность
такой позиции: он ведь написал „Капитанскую
дочку”. И никакое пугачевское преступное
обаяние („бандитский шик”, как сказал
бы Мандельштам) не могло склонить его
к народническому мифу. Проще сказать,
он не был демократом, не верил, что народу
дорога свобода: совсем наоборот».
Андрей Геласимов.
«Мы — протырились!» Беседовала Клариса
Пульсон. — «Читаем вместе. Навигатор в
мире книг», 2018, № 1, январь
<http://chitaem-vmeste.ru>.
«Я очень
любил читать „Волшебника изумрудного
города” в детстве, мне всегда нравилась
Элли (мне вообще девочки нравятся). Ее
поведение нравилось, нравилось то, что
она была в обычной ситуации, а потом
вдруг оказалась в волшебном мире. Мне
импонировало, как она все это воспринимает.
Чуть позже я стал любить Алису Льюиса
Кэрролла, ее выдержанность, спокойное
отношение к тому, что происходит в
странном мире (то увеличивается она, то
уменьшается). При этом она крайне
философски все это воспринимала, какую
бы странную форму действительность ни
приобрела. Мне нравилось это и в Алисе,
и в Элли из „Волшебника изумрудного
города”. <...> Мальчишка на месте Алисы
и Элли… Думаю, это были бы совсем другие
истории все-таки. Потому что девочки —
они, как бы сказать, сильнее, интереснее,
разнообразнее в реакции. Мальчишки —
они простые, у них всегда какая-то цель
есть: задачу решить, добиться чего-то,
успеха в жизни, победы… <...> Она
говорит себе: „Ладно, пусть будет
странный мир. Живем в странном мире…”
И мне нравится это замечательное свойство
у девочек».
«„Преступление
и наказание” — лучшая книга Достоевского.
Она выстроена идеально. „Идиот” нельзя
считать лучшей, потому что после сотой
страницы, после того, как Настасья
Филипповна бросает в камин сто тысяч
Рогожина, начинает разваливаться
композиция. Первые сто страниц прибытия
Мышкина в Петербург — идеальны. Нужно
было заканчивать и делать повесть. Но
дальше разборки, метания между Рогожиным
и Мышкиным… Федор Михайлович со временем
путается. Он просто торопился очень
сильно и, мне кажется, „Идиот” — сырой
роман. Он гениальный, но сырой. Сцены
после смерти Настасья Филипповны —
очень крутые, очень, но в целом роман…
он рыхловатый, по композиции слабоват».
Добролюбов:
биография в темном царстве? —
«Лиterraтура», 2018, № 111, 23 января
<http://literratura.org>.
Сокращенная
стенограмма дискуссии между Алексеем
Вдовиным, автором книги «Добролюбов.
Разночинец между духом и плотью» («ЖЗЛ»),
и философом, журналистом, руководителем
отдела политики «Новой газеты», доцентом
кафедры философии ВШЭ Кириллом
Мартыновым.
Говорит
Алексей Вдовин: «Если говорить о
Добролюбове в созвездии других критиков,
то начиная с 1905 года они так и шли —
Белинский, Добролюбов, где-то Писарев.
Все остальные к сталинскому времени
выпали из этого обихода, и такое
окончательное складывание канона
критики советского образца, русской
литературной критики XIX века, — сложилось
в 40-е годы и в начале 50-х годов обрело
законченный канонический вид. Очень
большую роль сыграла дореволюционная
марксистская критика. Плеханов написал
очень важную статью 1911 года, где объяснил,
почему Добролюбов впервые применил
марксистскую концепцию, и встроил его
в историю русского марксизма задним
числом, сказав, что он готовил этот
русский марксизм, но не смог дойти своим
умом — что смог, то и сделал. И благодаря
Плеханову Добролюбов был освящен
марксистской святой водой, что помогло
ему пережить 30-е годы, так как в это время
разворачивались баталии вокруг
Добролюбова и его обвиняли в том, что
он был идеалист. И то, что мы до сих пор
читаем в школе статьи Добролюбова, —
это результат этой мощнейшей работы
идеологической машины, которая с 20-х до
50-х годов все это осуществляла».
Мария Елиферова.
Незнайка и сошествие во ад. Почему у
трилогии Носова не может быть продолжения.
— «Горький», 2018, 19 января <https://gorky.media>.
«Тот,
кто вернулся на Землю, почти что восстав
из мертвых, уже не Незнайка. Вместо
мифологического вечного ребенка —
юноша с посттравматическим синдромом.
Непреднамеренное сошествие во ад и
спасение Луны, которой учинили судный
день в лучших традициях новозаветной
эсхатологии, обошлись слишком дорого.
Сказка истребила сама себя».
Если на чужбине я
случайно не помру от своей латыни…
Лев Усыскин беседует о средневековой
латинской словесности с ординарным
профессором НИУ ВШЭ, медиевистом Олегом
Воскобойниковым. — «Гефтер», 2017, 29
декабря <http://gefter.ru>.
Говорит
Олег Воскобойников: «Недавно мы с
моей ученицей Натальей Тарасовой
перевели, наверное, самый забавный текст
такого рода о памятниках Рима, написанный
англичанином около 1200 года или чуть
позже. В нем описываются римские памятники
сквозь призму истории Древнего Рима
без оглядки на его статус христианской
столицы. „Чудеса города Рима магистра
Григория” — это замечательное явление.
Впечатления о городе человека, который
там прожил несколько месяцев, оставаясь
самим собой, — в нем нет местечкового
патриотизма римского жителя, но он их
неплохо понимает. И вот он ходит смотреть
римские памятники, расспрашивает,
размышляет над судьбой Вечного города
и всего мироздания. Примерно как Иосиф
Бродский, когда, стоя под дождем, глядит
на „Марка Аврелия” или пьет „из этого
фонтана в ущелье Рима”. Магистру
Григорию, в его 1200 году, присуще такое
же „чувство Рима”, как Павлу Муратову
или нобелевскому лауреату».
Александр Жолковский.
К себе и от себя. Об одном любимом
мотиве. — «Звезда», Санкт-Петербург,
2018, № 1 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
«<...>
Все рассмотренные сюжеты построены
так, что демонстрируют власть некой
высшей инстанции (богов, судьбы, логики
вещей, золотой рыбки, автора текста…)
над заблуждающимся „я”. Разумеется,
таковы не все вообще сюжеты, но речь
идет об очень широком их круге, а именно
— о вариациях, пока что исключительно
негативных, на схему квеста».
Шамиль Идиатуллин.
«Сегмент качественных СМИ скукоживается,
все больше пространства занимает адская
триада из официозной хроники, желтого
треша и пропаганды». Текст: Анна Тарлецкая.
— «События», Казань, 2018, 11 января
<http://sntat.ru>.
«За
последнюю пару десятков лет мы привыкли
к тому, что новая проза, как и во многих
других областях, образует пирамиду. В
ее основании лежит коммерческая
фантастика, детективы, дамские романы
и прочий трэш, издаваемый гигантскими
тиражами. На этом базисе покоится
нестыдная беллетристика (средние
тиражи). Вершину же образуют образцы
высокого стиля и отточенной мысли
(тиражи небольшие, но „выстрелившие”
книги могут посоревноваться со средним
ярусом). Так вот, пирамида давно
превратилась в неровный столбик: тиражи
фантастического и криминального трэша,
быстро и успешно убивающего себя и
своего читателя, скукожились и сравнялись
с показателями так называемой большой
литературы (2—5 тысяч экземпляров), а
серединка истончилась: детектив умер
как класс, триллер и родиться толком не
успел, хорошая фантастика малозаметна,
как и крепкая реалистическая проза».
Геннадий Кацов.
Самый страшный «ночной кошмар» Иосифа
Бродского. — «Дружба народов», 2018, № 1.
«Собственно,
почему Бродский также не вошел в список
гениев по версии Аси Пекуровской,
насколько он предсказуем — этому в
значительной степени и посвящена ее
книга <...>».
«Читая
книгу Аси Пекуровской [«Непредсказуемый
Бродский»], поначалу чувствуешь
определенную неловкость от фраз, вроде
„переводчик чужих мыслей”, „нес
околесицу” и прочее, но постепенно к
этому привыкаешь».
Кирилл Кобрин.
Государство и Ничто (к столетию самой
известной книги Ленина). — «Неприкосновенный
запас», 2017, № 6 <http://magazines.russ.ru/nz>.
«Марксизм
— не анархизм; таков один из главных
столпов „Государства и революции”.
Так отчего Оуэн Хэзерли называет
„Государство и революцию” анархистской
книгой? Небрежность? Ошибка? Незнание
предмета? Нетвердые воспоминания о
странной русской книге, прочитанной
очень давно и с тех пор не открывавшейся?
Или же причина в самом „Государстве и
революции”, которое дает возможность
читателям, придерживающимся разных
политических взглядов, воспитанным в
разных культурах, живущим и жившим в
разные исторические эпохи, вкладывать
в эту книгу разные содержания — и даже
интенции? С этой точки зрения я и попытаюсь
посмотреть на данное сочинение, поместив
его на пересечении нескольких контекстов».
Сергей Костырко.
«Статус писателя лишился своей
сакральности…» Беседовал Артем Лебедев.
— «Excellent», Саратов, 2018, январь
<http://www.sarmediaart.ru>.
«Сожалею,
но я незнаком с творчеством Шахназарова,
Нисенбаума (служба литературного
обозревателя вынуждает читать в первую
очередь то, что подтаскивает „рабочий
конвейер”). Крусанова, Терехова, Рубанова
читал, но мало и потому не чувствую права
высказываться о них публично».
Павел Крючков.
«Поэзия — это удовольствие и радость…»
Беседовал Артем Лебедев. — «Excellent»,
Саратов, 2018, январь (?) <http://www.sarmediaart.ru>.
«В моем
случае поэзия — это, конечно, удовольствие
и радость. При этом заметьте, — я заведую
соответствующим отделом в редакции
журнала „Новый мир”, но сам стихов не
пишу. Это редкий, если не сказать,
уникальный случай. Конечно, сейчас я
говорю о лучших своих минутах, о
впечатлении от чьих-либо талантливых
стихотворений, — а не о рутинном чтении
„самотека” (где, кстати, изредка
встречаются отчетливые проявления
поэтического таланта). Конечно, читать
приходится много и в этом есть какая-то
своя опасность».
«Имен
— много, но давайте я назову хотя бы
нескольких поэтов старшего и среднего
поколений, — оговорившись, что это лишь
начало списка. Итак, Олег Чухонцев, Юрий
Кублановский, Светлана Кекова, Бахыт
Кенжеев, Ирина Евса, Андрей Анпилов,
Марина Бородицкая, Игорь Вишневецкий…»
«С ходу
попробую назвать Анну Логвинову и Марию
Маркову, Екатерину Соколову и Андрея
Гришаева, Анну Золотареву и Владимира
Козлова…»
Борис Кутенков.
«Теплее за пределами Москвы». — «Дружба
народов», 2018, № 1.
«Главная
тенденция года — ускорение во всех
смыслах. Ускорение жизни, когда избыток
окружающей информации не адекватен ее
вместимости; появление художественных
текстов, не пропорциональное не то что
рефлексии и даже читательскому отклику
— а элементарной „доходимости” до
адресата. Значительно ухудшилась
ситуация с рецензированием».
«Все
чаще приходится сталкиваться с ситуацией,
когда известие о выходе книги автора,
„консенсусного” для литературных
кругов, и спустя продолжительное время
воспринимается как новость человеком,
не чуждым этим кругам».
Олег Лекманов,
Михаил Свердлов. Венедикт Ерофеев:
Владимир — Мышлино, далее везде. —
«Лиterraтура», 2018, № 111, 23 января
<http://literratura.org>.
Глава
из биографии автора «Москвы — Петушков».
Отдельные фрагменты книги опубликованы
в «Волге» (2017, № 11-12) и «Новом мире» (2018,
№ 1). Полностью биография выходит в 2018
году, в «Редакции Елены Шубиной».
«Чтобы
пребывание Ерофеева в Орехово-Зуеве не
путалось у читателя со временем его
учебы во Владимире, до сих пор мы почти
ничего не рассказывали о роли, которую
во владимирский период жизни Венедикта
играли окружавшие его девушки».
«О том,
что Ерофеев и Зимакова „все равно
встречались”, стало в конце концов
известно начальству. Это привело к тому,
что комсомольская организация пединститута
подала ходатайство об исключении
студентки Зимаковой из числа студентов
вуза. 1 октября 1962 года Валентина отправила
во Владимирский райком ВЛКСМ отчаянное
покаянное письмо: „Весной 1962 года мне
был сделан выговор за связь с таким
человеком, как Ерофеев, и в настоящее
время мне грозит опасность исключения
из института. Да, я искренно давала слово
не встречаться с Ерофеевым и старалась
бороться с собой более 2-х месяцев. Но
Ерофеев в духовном отношении гораздо
сильнее меня. Его вечные преследования,
преследования его друзей вывели вновь
меня из нормальной колеи. Его влияние
на меня, конечно, велико. Но ведь есть
еще коллектив, который поможет (ведь
летом я была совсем одна), да притом
Ерофеев идет в армию. И если меня исключат
из института, жизнь не представляет для
меня ценности, идти мне некуда, слезы
матери меня сводят с ума. Я готова на
любые ваши условия, только бы остаться
в институте. Связь с Ерофеевым — это
большая жизненная ошибка. Я понимаю,
что изжить ее необходимо, хотя и не сразу
это получится. Я уверена, что пропущенные
занятия восстановлю в самый кратчайший
срок. Очень прошу оставить меня в
институте, наложив любое взыскание”.
В итоге Зимакову из института все-таки
не исключили, „но с тем условием, что
она никогда не будет встречаться с
Ерофеевым”».
Марк Липовецкий.
«Свет состоит из тьмы и зависит только
от нас»: Сергей Жадан и неоромантизм. —
Журнал поэзии «Воздух», 2017, № 1
<http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.
«Оборотная
сторона неоромантической любви к
экстриму — любование насилием и мачизмом
как эссенцией „реального”, что нетрудно
увидеть у таких разных поэтов, как
Есенин, Багрицкий, Высоцкий, Лимонов,
Рыжий. Впрочем, такой вариант не обязателен
— и радикальный отказ от насилия,
декларативная „сентиментальность” и
эстетизация слабости (как у Алика Ривина
или Окуджавы) представляют собой
альтернативную версию неоромантической
эстетики. Однако, несмотря на эти и
другие существенные различия, для всех
неоромантиков экстремальные ситуации
драгоценны как выход из „сложности”
— в „простоту” вечных, незыблемых и
неприкосновенных (то есть эссенциалистских)
ценностей — чего-то неотъемлемо
„своего”».
«Иногда
даже кажется, что для поэтической
популярности в России необходимо быть
неоромантиком — о чем свидетельствует
сенсационный успех вторичного, в общем,
стихотворца Бориса Рыжего, чьи тексты,
похожие на все на свете, заполнили
пустующую нишу неоромантического барда.
В украинской культуре ставки неоромантизма
не менее, если не более высоки, судя по
спектру авторов (не только писателей,
но и кинематографистов), для которых
эта эстетика кажется родной — от Леси
Украинки до Миколы Хвылевого, Александра
Довженко, Юрия Яновского и еще не
официозных Миколы Бажана, Павло Тычины
и Максима Рыльского, а от них к Лине
Костенко, Юрию Ильенко и Леониду Осыке.
По-видимому, неоромантизм и в русской,
и в украинской культурах оказался
наиболее живым каналом связи с XIX веком
и более ранними европейскими течениями
(через стилизацию), а также наиболее
доступной широкому читателю или зрителю
формой модернизма».
Здесь
же — отклики на статью: Александр
Марков, «Смертельный троп неоромантизма»;
Илья Кукулин, «История культуры
начала и середины двух столетий:
параллельное подключение».
В
частности, Илья Кукулин пишет:
«Постсталинское ницшеанство в русской
поэзии почти совсем не изучено. Здесь
следует назвать три ключевых имени:
Юрий Кузнецов, Владимир Высоцкий и
Эдуард Лимонов, и все трое были заняты
переизобретением „русскости” в условиях
нараставшей эрозии советской официальной
идеологии. (И вот уже из этой традиции
вышел упомянутый Липовецким Борис
Рыжий, синтезировавший ее с поэтикой
авторов „Московского времени”.)».
«Высоцкий
в первую очередь наследовал экзистенциализму,
который, однако, вырос во многом из
рефлексии этических проблем, поставленных
Ницше, — но в своих песнях советский
бард еще и трансформировал эстетику
Маяковского и Есенина, которые испытали
прямое влияние немецкого мыслителя.
Юрий Кузнецов создал упрощенную версию
поэтического индивидуализма, которая
была действенной прежде всего в советском
контексте с его принудительным
коллективизмом — и в советской поэзии
воспринималась как эпатажная и
новаторская, особенно потому, что
Кузнецов прямо цитировал Ницше, чьи
труды в СССР не переиздавались и считались
идеологически вредными. Однако при
взгляде извне этого контекста очевидно,
что Кузнецов действует в рамках советской
эстетики, которая была основана на
не-рефлексивности <...>».
См.
также: Сергей Жадан, «Продавцы
счастья» (перевод Евгении Чуприной) —
«Новый мир», 2013, № 7; Сергей Жадан,
«Встречай свою бессонницу» (перевод
Игоря Белова) — «Новый мир», 2014, № 5.
Литературная
критика: права самозванства или правота
экспертизы? Идея опроса, составление
и предисловие — Елены Иваницкой. —
«Textura», 2018, 6 января <http://textura.club>.
Говорит
Наталья Иванова: «Настоящего критика
всегда можно отличить по полноценному
литературному контексту его суждений,
контексту, к которому он постоянно — и
легко — апеллирует, при этом его не
акцентируя, просто „имея в виду”.
Необходимый настоящему критику контекст
всегда при нем. Начитанность
литературного критика уподоблю
насмотренности кино- или театрального
критика: сразу видно, по нескольким
строкам — этот критик находится внутри
кинопроцесса или не очень-то в нем
ориентируется. Причем контекст должен
быть и по вертикали, и по горизонтали».
Говорит
Константин Фрумкин: «<...> непонятно,
кто те „мы”, от лица которых можно
выносить суждения о компетентности
критиков».
В опросе
также участвовали Ольга Бугославская,
Елена Погорелая, Лев Усыскин, Никита
Гладилин, Анатолий Королев, Андрей
Тимофеев.
Литературные итоги
2017 года. Часть II. — «Лиterraтура»,
2018, № 111, 23 января <http://literratura.org>.
Говорит
Дмитрий Бавильский: «Мое чтение
худлита в этом году определяли не книги,
но сетевые публикации — именно в
интернете и в соцсетях можно найти любые
литературные витамины. В ленте Фейсбука
я практически каждый день нахожу
прекрасные стихи своих френдов и друзей,
и мне кажется, что такой режим (напоминающий
публикацию лирики в ежедневной газете
среди мусора политических новостей)
актуальной поэзии подходит больше
журнальных площадок или герметичных
сборников. Беглые заметки в соцсетях
Мити Самойлова или Дениса Драгунского
точно так же способны закрыть мои
читательские потребности в бeллетристике».
«<...>
выдающийся издательский подвиг галериста
Ильдара Галеева, который силами своей
небольшой галереи продолжает издание
дневников Ивана Ювачева (отца Даниила
Хармса). Это безупречно изученное,
откомментированное и оформленное
исследование (на сегодняшний день вышло
четыре монументальных тома) кажется
мне не только культурным, книгоиздательским,
но и человеческим подвигом. Тем более
что Галеев не останавливается на
достигнутом и в конце года опубликовал
не менее внушительный том прозы, стихов
и дневников Всеволода Петрова».
«Мой
френд Митя Самойлов пишет в ФБ, ни на
что при этом не претендуя, идеальные
физиологические очерки сегодняшнего
дня. Безупречные с точки зрения социального
анализа, ритмически и интонационно.
Если бы мне нравился Довлатов, я бы
сказал, что Самойлов — это наш современный
Довлатов. Однако, то, что Самойлов делает
в ФБ, буквально из ничего вытаскивая
драгоценные слитки смешливой прозы,
мне кажется интереснее шестидесятнической
„правды жизни”».
На
вопросы также отвечали Сергей Оробий,
Мария Галина, Юлия Подлубнова, Елена
Иваницкая, Ольга Бугославская, Максим
Алпатов.
Литературные итоги
2017 года: линейный процесс или облако
тэгов? Опрос провел Борис Кутенков.
— «Сетевая словесность», 2018, 1 февраля
<http://www.netslova.ru>.
Говорит
Алексей Колобродов: «<...> жизнь,
в т. ч. литературная (а может, она-то как
раз в большей степени относительно всех
прочих реальностей) невероятно ускоряется.
Может, дело в информационной возгонке,
а может, апокалипсическое такое явление.
Буквально в месяц
прочитывается-осмысливается-проживается
то, на что раньше требовались годы и
пятилетки. Любой нашей премиальной
истории (Нацбест, Ясная Поляна, Большая
Книга, в меньшей степени — Русский
Букер) в былые времена хватило бы всей
линейке толстых журналов на двух-трехлетний
прокорм. То же самое — с издательским
делом. Обратная сторона подобного
явления — неизбежная фрагментарность,
коллажность и тусовочность восприятия.
Линейного процесса нет, его заменило
облако тэгов».
Говорит
Владимир Коркунов: «Самое сильное
впечатление года — от молодой украинской
литературы. Существующей рядом, но
отделенной государственными границами,
оставившими за (не)искусственной
преградой в том числе искусство. Среди
наиболее ярких книг/имен: „точка отсчета”
Екатерины Деришевой и „Рубати дерево”
Дарины Гладун. Тексты Деришевой
предъявляют третью реальность и
напоминают о формуле Некрасова: „есть
картинка, и есть окошко”. Максимально
скрывая субъект, автор управляет его
сознанием, направляя на объект-образ.
В начале книги он приближен к реальным
действиям человека, в более поздних —
отдален. Эта дистанция освобождает
сознание субъекта и позволяет говорить
об интенциональности — в поздней
интерпретации Гуссерля. Во многих
стихотворениях Дарины Гладун — отсылки
к украинской мифологии и диалектам.
Книга открывается образом „січи-рубай-дерево”
(древа жизни); на последних страницах
происходит его гибель и — одновременно
— возрождение, но в метафизическом
пространстве распустившегося текста».
На
вопросы также отвечали Юлия Щербинина,
Лев Оборин, Ольга Балла-Гертман, Марина
Волкова, Ольга Бухина.
Александр Марков.
«Каждая настоящая книга для меня —
метанойя, перемена ума». Беседу вела
Ольга Балла-Гертман. — «Лиterraтура»,
2018, № 111, 23 января <http://literratura.org>.
«Конечно:
и перевод, и написание предисловий во
мне поддерживается протестом против
линейного членения знаний. Для меня
было тяжелейшим разочарованием старое
университетское образование: в старших
классах школы я уже привык, что каждая
настоящая книга — это метанойя, перемена
ума. Прочитав „Осень Средневековья”
Хейзинги или „Столп и утверждение
Истины” Флоренского, или Бахтина, или
Фрейденберг, ты становишься другим
человеком. Книга раскрывается прямо
перед тобой, и твой интеллектуальный
эрос — в том, чтобы схватить все и сразу.
Линейное изложение материала после
этого выглядит как ограбление средь
бела дня, и бежишь к складкам Делеза как
беженец от гражданской войны».
Ольга Матич.
Необарочная «Палисандрия» Саши Соколова:
время, альтернативная история, память.
Перевод с английского Д. Харитонова. —
«Новый Журнал», 2017, № 289
<http://magazines.russ.ru/nj>.
«Самый
известный современный писатель,
сочиняющий альтернативную историю —
это, конечно, Владимир Сорокин (в первую
очередь „День опричника” и „Сахарный
Кремль”, но и более раннее „Голубое
сало”). Недавно Сорокин признался мне,
что „Палисандрия” — наименее значимый
роман Саши Соколова, а вот „Между собакой
и волком” — вероятно, лучший русский
роман второй половины ХХ века. Возможно,
причина такого отношения заключается
в том, что Сорокин старается нивелировать
влияние „Палисандрии” на свое творчество.
(Недавно я высказала эту свою мысль
Сергею Гандлевскому, тот согласился,
хотя сначала был удивлен.)».
Доклад,
прочитанный на международной конференции
славистов ASEEES в Чикаго в ноябре 2017 года
на секции, посвященной творчеству Саши
Соколова.
Милость выше
справедливости. Евгений Водолазкин
— о святых, не святых и о том, почему
Дмитрий Лихачев не любил Максима
Горького. Текст: Павел Басинский. —
«Российская газета» (Федеральный
выпуск), 2018, № 5, 12 декабря <https://rg.ru>.
Говорит
Евгений Водолазкин: «Написав „Лавра”,
я был уверен, что читать его не будут.
Сейчас я напоминаю себе метеоролога,
объясняющего, как именно образовался
тот циклон, который он проморгал».
«В
девяностые годы было создано несколько
по-настоящему глубоких текстов. Например,
роман Владимира Шарова „Репетиции”.
Появись этот роман в 2010-е годы, он бы
стал бестселлером (и, я надеюсь, станет).
Счастливая судьба „Лавра” результат
изменений в читательском сознании. Будь
он издан десятью годами ранее, его бы
никто не заметил. Настало время
значительных изменений в культуре. В
одной из статей я определил его как
„эпоху сосредоточения”».
Мой читатель.
Опрос. — Журнал поэзии «Воздух», 2017,
№ 1 <http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.
Говорит
Федор Сваровский: «Большинство моих
читателей, мне кажется, не видят того,
что я на самом деле вкладываю в свои
стихотворения, не видят моего
действительного высказывания. Поскольку
я прежде использовал множество образов
и лексики из научной фантастики и
описывал некие душещипательные на
первый взгляд истории, значительное
количество читателей — это дети, любители
научной фантастики, любители любовных
историй и т. п., а также люди просто очень
чувствительные. Я надеялся на большее
понимание, на то, чтобы читатели видели
некие важные для меня хитрости,
многозначность в моих стихах. В реальности
мой массовый читатель — это, судя по
всему, школьник старших классов, студент,
нежная, романтичная девушка или женщина».
Говорит
Мария Галина: «Я неплохо знаю своего
читателя, потому что мои тексты довольно
часто всплывают в рунете; их цитируют
в соцсетях — в частности, Вконтакте.
Поскольку эти тексты нарративны и более
или менее лапидарны, они в каком-то
смысле совпадают с запросами сетевого
сегмента читателей поэзии. <...> Именно
поэтому в Сети, в основном, популярны
те мои тексты, которые я сама не очень
люблю — ранние или довольно с моей точки
зрения простые, лобовые. И сталкиваясь
с ними на чьих-то страничках (а я занимаюсь
время от времени vanity search, мало кто
может устоять), я испытываю не столько
чистую радость, сколько некоторое
смущение. То есть сетевой читатель
эволюционирует медленней, чем я сама,
скажем так».
Антрополог Сергей
Мохов: «Мертвые все больше присутствуют
в нашей жизни». Основатель «Археологии
русской смерти» — о видах государства
на кладбищенский бизнес, дарк-туризме
и бандитах. Текст: Феликс Сандалов. —
«Инде» (Интернет-журнал о жизни в городах
Республики Татарстан), 2018, 23 января
<http://inde.io>.
Говорит
автор книги «Рождение и смерть похоронной
индустрии» Сергей Мохов: «Отец был
классическим бандитом из девяностых.
Я часто натыкаюсь на рассуждения о том,
когда закончились девяностые, — для
меня они закончились летом 2000 года,
когда убили отца».
«Я не
традиционалист, но новые технологии
вроде промессии (захоронение останков
после разложения тела жидким азотом и
холодным испарением воды из него в
вакуумной камере. — Прим. «Инде») тоже
не рассматриваю, потому что в России их
нет и родственникам будет трудно это
сделать. Я настаиваю на кремации с
последующим развеиванием праха».
«Взять
хотя бы „Бессмертный полк”, когда
десятки тысяч людей идут по городу с
портретами мертвых. С точки зрения
антропологии и теории мифа это признаки
типичного домодернового традиционного
общества. В мифологической картине мира
нет начала и конца, история и время
стерты. Кроме того, миф все время
актуализируется, проговаривается.
Наклейки „Можем повторить” и „Война
не заканчивается” — это про то, что
мертвые не отпускают нас, они нас все
время куда-то направляют, смотрят за
нами. Нам перед ними должно быть стыдно,
и этот стыд сидит в нашем языке».
Вл. Новиков.
«Сейчас есть пассивное сопротивление
Высоцкому». Беседует Борис Кутенков.
— «Textura», 2018, 23 января <http://textura.club>.
«Дело
в том, что при разговоре о Мандельштаме
или Цветаевой невозможен разговор на
основании десяти прочитанных текстов.
А с Высоцким это происходит повсеместно:
знает человек десять песен — и обобщает!»
«Я писал
о связи Высоцкого с Маяковским, о
заимствовании им определенных черт
футуристической поэтики. И, когда я
написал первую такую статью, то
Вознесенский, который испытал определенную
ревность, сказал: „А вы знаете, Володя
у меня многому научился”. И он был
по-своему прав. Связь Высоцкого с
постфутуристической традицией — это
важная вещь: Маяковский, Вознесенский
— это, действительно, его генеалогия».
«Я,
например, свою книгу о Высоцком никогда
не дарил своим близким знакомым, потому
что их круг довольно снобистский. <...>
В финале своей книги я, как вы помните,
выстраиваю диалог вдумчивого сторонника
Высоцкого со скептиком, отрицающим
художественную состоятельность его
поэзии. Многие мне говорили, что, мол,
такого дурака нет. Но к числу людей,
разделяющих подобную точку зрения,
принадлежали и весьма умные люди: Михаил
Леонович Гаспаров не включал его в
контекст своих стиховедческих разработок,
Сергей Сергеевич Аверинцев неодобрительно
высказывался о Высоцком. Их право, их
позиция».
«<...>
Могу сказать, что Высоцкий повлиял на
меня как на педагога: своим актерским
мастерством, умением произносить один
и тот же текст тысячу раз и не
автоматизироваться, а выразить какие-то
оттеночки».
Всеволод Петров.
Зимняя ночь. Тройка пик. Рассказы.
Публикация Николая Кавина. — «Звезда»,
Санкт-Петербург, 2018, № 1.
«Литературное
творчество В. Н. Петрова становится
известным благодаря публикациям
последних лет. Изданы его воспоминания
о М. А. Кузмине, Н. Н. Пунине и А. А. Ахматовой,
Д. И. Хармсе, Н. А. Тырсе, повесть „Турдейская
Манон Леско” (все это вошло в сборник,
выпущенный издательством Ивана Лимбаха)
и частично „Философские рассказы”.
Эту часть литературного наследия после
смерти автора его вдова передала в
рукописный отдел Института русской
литературы (Пушкинский Дом). Но значительная
часть рукописей Петрова осталась лежать
в заветном ящике его письменного стола
и только сейчас, спустя многие годы,
стала доступна исследователям» (из
вступительной статьи Николая Кавина).
См.
также: Вс. Петров, «Турдейская Манон
Леско. История одной любви» — «Новый
мир», 2006, № 11.
Презумпция
непонимания: как читатели меняют книги
и литературу. [Olesia Vlasova] — «Теории и
практики», 2018, 23 января
<https://theoryandpractice.ru/posts>.
«T&P»
публикуют конспект дискуссии «Зачем
литературе теория?»
Говорит
Сергей Зенкин: «Читатель — главная
фигура и источник всех проблем, которые
приходится обсуждать. Это довольно
новая ситуация в современной культуре.
Еще в XVIII — XIX веках в преподавании
литературы господствовала дисциплина
под названием риторика. Это наука,
которая учила писать, это специальная
система обучения сочинению текстов:
стихотворных, прозаических, красивых,
убедительных и т. д. Со второй половины
XIX века ситуация стала меняться
институционально: риторика исчезла из
учебных планов университетов, на ее
место пришли другие дисциплины, которые
назывались, допустим, „история
литературы”, „пристальное чтение”
(англ. close reading) или, скажем, „объяснение
текста” (фр. explication de texte). Эти
дисциплины изучали уже именно чтение,
а не написание текста. Так в XX веке теория
литературы больше стала ориентироваться
на объяснение того, как надо читать».
«Классическая
эстетика XIX века и теория литературы XX
столетия приложили грандиозные усилия
для разработки теории жанров, их
классификации, построения сложных
изысканных таблиц и генеалогических
систем, объяснений того, что значит
каждый жанр, какова его генетическая и
смысловая память, по Бахтину. И тут вдруг
выясняется, что современная литература
все больше обходится без понятия жанра.
Конечно, в культуре жанр сохраняется,
но преимущественно в массовой словесности
(детектив, „розовый роман” и т. п.). В
более сложной и высокой авторской
литературе жанровость почти полностью
исчезла. Для нас сохранилось еще различие
поэзии и прозы, хотя это тоже часто
комбинируется. Практически все
стихотворные произведения уже называются
стихотворением, никто и думать не думает,
что были какие-то там оды, элегии, баллады
и прочие рондо и сонеты. А почти все
прозаические произведения называются
романами. И этого нам достаточно».
«Прошлое висит на
нас гирями». Писатель Павел Басинский
рассказал «Огоньку» о своем новом
романе, вдохновленном историей первой
русской феминистки. Беседовала Мария
Лащева. — «Огонек», 2018, № 1, 15 января
<http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
Документальный
роман Павла Басинского «Посмотрите на
меня. Тайная история Лизы Дьяконовой»
основан на личном дневнике русской
девушки, загадочно погибшей в Тироле в
начале XX века.
Говорит
Павел Басинский: «Две книги были в
XIX веке, которые реально меняли судьбы
людей. Это „Что делать?” Чернышевского
и „Крейцерова соната” Толстого. Я
других не могу назвать. „Что делать?”
— это книга, где была сформулирована
тема фиктивных браков, когда юноша
венчался с девушкой с тем, чтобы освободить
ее от опеки родителей, а потом предоставлял
ей свободу действия. Это история Лопухова,
Кирсанова и Веры Павловны. Этой модели
в обществе не было, пока не появился
роман Чернышевского. Потом это стало
поветрием, появились сплошные фиктивные
браки. А ведь это серьезный поворот для
общества. „Крейцерова соната” —
наоборот, когда она вышла, молодые люди
стали отказываться от браков, потому
что в основе браков, писал Толстой, лежит
половой инстинкт, и для того чтобы
сохранить чистоту и нравственность, не
надо жениться, не надо выходить замуж.
В этом смысл „Крейцеровой сонаты”,
Толстой это на пальцах объясняет в
послесловии. Лиза Дьяконова, прочитав
„Крейцерову сонату”, не позволяла себе
до Парижа ни в кого влюбляться и дала
себе зарок, что она никогда не выйдет
замуж. В результате влюбилась во
французского психиатра, который
совершенно ее не стоил как раз. Судя по
ее дневнику, он был обычный, ничего собой
не представляющий, француз. То есть это
действительно история о том, как
„Крейцерова соната” изменила судьбу
моей героини. Да и не только Лизы. К
Толстому приходили даже скопцы: „Спасибо
вам, Лев Николаевич!” — чем его серьезно
смущали. Просто в эпиграфе у него есть
фраза из Евангелия, что „если твой глаз
соблазняет тебя, вырви его и брось в
геенну огненную”».
Главу
из книги Павла Басинского см.: «Новый
мир», 2017, № 7.
Революция
Мандельштама. Павел Нерлер — о влиянии
политики на жизнь поэта и его семьи.
Текст: Елена Фанайлова. — «Радио Свобода»,
2018, 11 января <http://www.svoboda.org>.
Говорит
Павел Нерлер: «Отец Эмилий Вениаминович
— его Февральская революция разорила,
если говорить о семейных переживаниях.
Как это получилось? Незадолго до начала
Первой мировой, а он же был купцом,
предпринимателем, специалистом по
выработке качественных кож и продуктов
из них, он решил приобрести небольшой
заводик в Белоострове. Белоостров —
это почти на границе между Финляндией
и Россией, то есть вроде бы одна страна,
но в то же время весьма разные. Очень
долго хлопотал об этом заводике, разные
ему чинили препятствия, все это похоже
было на то, что хотели каких-нибудь
взяток люди, от чьей подписи все это
зависело. Уже шла Первая мировая война.
Он все это преодолел где-то в 1916 году.
После этого уже в феврале или марте 1917
года — распоряжение Временного
правительства конфисковать все. И даже
то, что он вроде бы обслуживал военное
ведомство, какие-то шил атрибуты,
аксессуары для армии, не помогло, он
лишился полностью своего бизнеса, причем
именно от Февральской революции
пострадал, а не от Октябрьской».
«Его
[Осипа Мандельштама] революция была
революция 1905 года. Ту революцию он прожил
14-15-летним мальчишкой необычайно остро,
переживал ее, в нем шли те процессы,
внутренняя борьба в юноше, социально
озабоченном, если можно так выразиться,
интересами простого народа».
Ирина Роднянская
о литературных впечатлениях 2017 года.
— «Textura», 2018, 23 января <http://textura.club>.
«Мы и
без [Антона] Понизовского знаем (если
согласимся знать), что каждый человек
рождается „принцем” — „по образу и
подобию”; мы не хуже Славниковой умеем
утешать себя тем, что не бывает ненужной
жертвы, напрасного подвига, и горечь
того и другого (если автор, выполняющий
роль Всевышнего, очень постарается)
обернется трагедийно-героическим
триумфом… И никакие великолепные
„испанские” страницы, вводимые
Понизовским в роман через сознание
запертого в ловушке тела гениального
героя, никакие тончайшие игры
любви-ненависти, накрывшие своими сетями
персонажей Славниковой, не спасают от
робкого вопроса о „мессидже” — о том,
в чем зерно откровения. Мне грустно это
констатировать; ведь до чего хорошее
чтение, „качественное”!»
«<...>
Как ехидно заметила Юзефович, в романе
[«iPhuck 10»] почти нет „стандартного для
Пелевина буддистского бормотания”.
Чему ж тут радоваться? Пришел к иссяканию
последний источник энтузиазма, попытка
открыть слепым глаза на кредо, почитаемое
его адептом за истину. Вместо этого
появился фрейдистский или околофрейдистский
мотив: источник творчества — травма.
Искусство — порождение причиняемой
извне боли, и никаких иных стимулов для
его продуцирования не существует. Этот
тезис в контексте сюжета видится не
пришедшейся к месту игрой ума отпрысков
венского доктора, а искренним признанием
самого автора. И это первое сочинение
Пелевина, где человеку как натуральному
изделию Бога или Природы не оставляется
никаких шансов. Пелевин здесь —
последовательнейший трансгуманист,
но, в отличие от всей их братии, с
нескрываемым отвращением описывающий
трансгуманистическую перспективу
(отодвинутую, согласно хронологии
романа, всего на двадцать лет вперед от
истекшего года). Другими словами,
гуманист-капитулянт».
См.
также: Антон Понизовский, «Принц
инкогнито» — «Новый мир», 2017, № 8.
См. также
в февральском номере «Нового мира» 2018
года два полярных мнения — Татьяны
Бонч-Осмоловской и Николая Караева
— о новом романе Виктора Пелевина.
Российская средняя
школа: как надо бы сделать по уму. Лев
Усыскин беседует с доктором филологических
наук Алексеем Любжиным, историком
русской школы. — «Гефтер», 2018, 25 января
<http://gefter.ru>.
Говорит
автор книг «История русской школы» и
«Сумерки всеобуча» Алексей Любжин:
«Мне очень нравится, что до начала XX
века школа абсолютно не ставила перед
собой задачу знакомить с современной
литературой. Сейчас очень много скандалов,
петиций по поводу включения/невключения
тех или иных писателей XX века в программу.
На мой взгляд, то, что школа к началу XX
века не допускала в себя литературу,
созданную после Гоголя, — это разумно.
Сейчас, наверное, хронологические рамки
стоит немного сдвинуть, но у меня есть
большие сомнения, что целесообразно
изучать в школе литературу после Толстого
и Достоевского. С одной стороны, интересные
книжки школьники и сами прочтут — а
школе стоит ориентироваться на то, что
без нее освоено не будет. Кроме того,
есть у нас некоторая фетишизация
научности: „литература есть история
литературы”. Это очень сильно противоречит
дидактическому принципу „от простого
к сложному”. Человеку тем труднее
воспринимать родной язык, чем он дальше
от него хронологически. Это подсказывает
обратно-хронологический порядок: сначала
читать то, что написано на почти
современном языке, а затем — на архаичном
языке, а затем — по-древнерусски. Я бы
так и выстроил программу. Последний
класс отдал бы древнерусской литературе,
предпоследний — XVIII веку. А перед этим
читал бы более современные вещи».
Алексей Саломатин.
Вопрос Финкельмайера, или В очередной
раз о том, как все хорошо, хотя могло
быть и не так. — «Дружба народов», 2018, №
1.
«Если
идеальный классик, согласно Элиоту,
язык исчерпывает, то любой добросовестный
автор его как минимум учитывает. А язык
жив известно кем. И не избранными
титанами, а всеми причастными — от
Тимошки Анкудинова до последнего
актуального современника, не минуя
Надсона и Асадова, этих состоящих в
занятном фонетическом родстве прилежных
тружеников пошлости, на славу разработавших
поэтику чистой инерции, нулевую, так
сказать, степень поэзии. Однако в
масштабах языка и сама инерция — усилиями
тысяч безликих надсадовых — становится
энергией».
Мария Степанова.
«От прошлого все время ждут новых фокусов
и метаморфоз».Разговор
по мотивам книги «Памяти памяти». Текст:
Сергей Сдобнов. — «Republic»,
2018, 26 января <https://republic.ru>.
«Мне
кажется, что весь двадцатый век (а если
говорить шире — постпросвещенческий
мир) так или иначе одержим идеей сохранения
прошлого, разного рода попытками
вспомнить/запомнить все. Технические
революции, давшие нам возможность
фиксации звука, изображения, движения,
голоса, только подлили масла в огонь.
Ну и, конечно, интернет с его накопителями
бесхозных слов и картинок — предельное
воплощение этой реализовавшейся утопии:
в нем, как в слогане „Яндекса”, найдется
все, но некому искать, некому разбираться
в этом безбрежном архиве».
«Другое
дело, что мне кажется, что одержимость
прошлым, о которой я говорю (на собственном
примере прежде всего) становится такой
мощной, почти неотменимой, именно в
конце двадцатого века с его двойным
опытом: страдания, своего и чужого, и
невозможностью с этим страданием
смириться. То есть постсоветский человек,
о котором вы говорите, это частный случай
человека посткатастрофического.
Погруженность в чужую, ушедшую жизнь,
постоянный оборот назад, туда, на тех,
кого больше нет, страстная заинтересованность
в обстоятельствах и людях прошлого, а
часто — и подспудная уверенность в том,
что оно еще не закончилось, итог не
подведен, долги не выплачены, — не только
российская история; я это вижу повсюду».
См.
также: Николай Александров, «Романс
и китайский перечень. О книге Марии
Степановой „Памяти памяти”». —
«Горький», 2018, 22 января <https://gorky.media>.
«У нас обоих было
не „заячье сердце”». Наталия Дмитриевна
Солженицына: большое интервью. Текст:
Катерина Гордеева. — «Colta.ru», 2018, 30
января <http://www.colta.ru>.
Говорит
Наталия Солженицына: «Александр
Исаевич был довольно необычным человеком
во многих отношениях, в том числе
физически. Он был энергичен, силен,
молод, невероятен — очень долго. И
невозможно было представить ни его
старости, ни того, что ему может быть
сто лет. Так было довольно долго. Но
потом он заболел. Болел последние пять
лет жизни. Но и тогда он выглядел раненым
воином, понимаете? Да, старый воин, но
ранение — временное: если бы не оно, он
был бы так же готов к жизни и битве, ко
всему. Так казалось. В девяносто лет его
не стало. А мне скоро будет восемьдесят
— выравнивается возраст. Но я его помню
таким, каким он ушел, он для меня не
стареет».
«Смысл
этой выставки [«Писатель и тайна»] —
предостережение. „Не ходите, дети, в
Африку гулять”: посмотрите, что режим
делал с людьми, и давайте вместе построим
жизнь так, чтобы никогда больше ни одному
пишущему человеку в России не понадобилось
делать похоронки и захоронки того, что
он пишет».
«В 65-м
году КГБ устроил обыск у одного из его
друзей, точнее, у человека, которому
этот друг без ведома Александра Исаевича
доверился и у которого держал часть
рукописей. А среди них был и „Пир
победителей”, откровенно антисоветский.
С этого момента, с 65-го года, власть
окончательно сочла Солженицына врагом,
не-ис-пра-ви-мым. Что справедливо. Он
действительно был непримиримым врагом
большевистского строя».
«С ухода
Солженицына прошло только десять. А
наследие огромно. Поэтому то, что сейчас
выходит, — это, разумеется, не полное
собрание сочинений. Но оно настолько
большое, насколько мы с ним вместе
планировали. Это тридцать томов».
Юрий Угольников.
«Человек из Подольска» — это мы. Искусство
не быть зомби. — «Октябрь», 2017, № 12
<http://magazines.russ.ru/october>.
«И
все-таки в поэзию Данилов пришел уже
сложившимся прозаиком, и пришел через
прозу. В его бормочущих, полных повторов,
будто запинающихся или заикающихся
текстах был свой ритм, своя структура,
был потенциал для превращения прозы в
стихи. В одной из первых своих рецензий
я сравнивал Данилова с Уолтом Уитменом.
Сейчас, может быть, я подобрал бы другую
аналогию, во всяком случае, не ограничился
сравнением с американским бардом».
«Приход
Данилова в драматургию был, полагаю,
так же закономерен, как и приход в поэзию.
Если не театральные, то кинематографические
режиссеры давно к творчеству Данилова
присматривались. Бакур Бакурадзе еще
в середине 2000-х высказывал намерение
экранизировать повесть Данилова „День
или часть дня”. Дальше благих намерений
дело тогда не пошло (хотя кто знает,
может быть, когда-нибудь эта экранизация
все-таки появится). Впрочем, именно пьеса
Данилова, как мне кажется, совсем не
предназначена для экранизаций. Ее
бытовой сюрреализм, восходящий, скорее,
к текстам Даниила Хармса или роману
Владимира Сорокина „Очередь” (и другим
пьесам и рассказам Сорокина, неспроста
в „Человеке из Подольска” Владимир
Георгиевич упоминается), чем к европейскому
театру абсурда, сложно представить на
киноэкране. Казалось бы, писателя более
противоположного „консерватору”
Данилову, чем „постмодернист” Сорокин,
не существует, но это лишь на первый
взгляд. Одна из, упрощенно говоря,
постоянно занимающих Сорокина тем —
эксплуатация культуры, превращение ее
в продукт потребления, в суррогат, в
мусор. Однако оборотной стороной этого
насилия над культурой, искусством,
утилизации, механизации культуры и
речи, перехода человеческой речи в
нечеловеческую становится использование
этой окаменевшей культуры, окаменевших
речевых штампов для насилия над
человеком».
См. пьесы
Дмитрия Данилова: «Человек из
Подольска» — «Новый мир», 2017, № 2; «Сережа
очень тупой» — «Новый мир», 2018, № 1.
Константин Фрумкин.
Почему у нас нет «образа будущего».
— «Знамя», 2018, № 1 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Но
либеральная демократия — в отличие от
социализма в начале ХХ века — не мечта.
Это реальность, все недостатки которой
видны ее критикам. О ней невозможно
„мечтать”, по ее поводу невозможно
строить „утопические видения”.
Демократия и рынок, заняв авторитетное
место в настоящем, не могут использоваться
в построении картин будущего, для
футурологов и фантастов это уже скорее
пройденный этап. Но поскольку никакого
другого видения социального будущего
нет, то, соответственно, мы оказываемся
просто лишены интуитивного понимания
того, какой может быть экономика и
социальные отношения будущего».
«<...>
Поскольку одним из потенциально наиболее
перспективных направлений научно-технического
развития сегодня считаются биотехнологии,
то и получается, что и вообще человек
как вид, homo sapiens sapiens, в известной нам
форме может оказаться лишним в
открывающемся будущем, уступив место
преобразованному и потерявшему
человеческий образ потомству — которое
даже не будет потомством в традиционном
смысле слова, поскольку могут измениться
способы зачатия, рождения, появления
на свет нового организма».
«„Полдень,
XXII век” — роман о прекрасных и сильных
людях, а не о гигантской информационной
сети с антропоморфными элементами. Для
описания происходящего в предполагаемом
будущем не годятся традиционные
нарративы: тут нужны базы данных, таблица
со значением параметров, длинные
распечатки разговоров, календари и
графики заключенных сделок с указанием
их сумм и прочие атрибуты „больших
данных”. Но „образ будущего’, с которым
могла бы работать литература, публицистика,
общественная мысль, политическая
идеология, таким образом возникнуть не
может. Вырисовывающееся будущее
нелитературно и бессюжетно».
Александр Чанцев.
«Еще чуть — и полный возврат к
соцреализму...» — «Дружба народов»,
2018, № 1.
«Тут
сразу несколько подвигов, которые нельзя
не отметить. „Мак и память” Пауля Целана
в переводе Алеши Прокопьева — сложно
представить, что эти одни из самых
главных поэтических текстов прошлого
века не существуют на русском давно и
в нескольких переводах. А стихотворения
эти действительно ключевые, нужно ли
говорить, не только для становления
новой поэзии, но и — для отмены или
продолжения поэзии в будущее в целом.
Ответом на затасканную сентенцию-приговор-вопрос
Адорно, можно ли писать стихи после
Освенцима, обычно привлекают-рекрутируют
как раз „Фугу смерти” Целана, вынося
позитивный вердикт — вот же, можно. У
Целана, к слову, был, возможно, другой
ответ — его самоубийство (и не очень
важно, из каких мотивов оно соткалось
— его хронической меланхолии ли, той
историей с его плагиатом ли). В любом
случае, на вопрос, можно ли писать стихи
после „Фуги смерти”, убедительные
ответы-доказательства можно пересчитать
по пальцам — или не досчитаться вовсе».
«И одним
из возможных ответов — или репликой в
диалоге, если (банально и ангажированно)
считать Паунда „фашистом”, а Целана
борцом с ним и подобными хайдеггерами-юнгерами,
— тут является еще один подвиг. Как уже
ясно — новый перевод и комментарии
„Кантос” Андрея Бронникова. Даже не
обсуждая уже существующие переводы —
переводов и экзегез этого произведения
должно быть больше одного, ближе к
бесконечности».
Я про что мне угодно
пишу. Андрей Чемоданов о странной,
похожей на бокс, сексуальной любви к
поэзии и опыте вычеркивания. Беседу
вела Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2018, 1
февраля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит
Андрей Чемоданов: «У меня были книжки
„Английская поэзия в русских переводах”,
„Американская поэзия в русских
переводах”, я их зачитал до дыр. До сих
пор имена Британишского, Сергеева,
Зенкевича заставляют мое сердце биться
неровно. И была пластинка виниловая
„Американские поэты XX века”. Она почти
„сделала” меня. Кто знает, если бы я
начал с испанских или французских
поэтов, я был бы совсем не таким, как
сейчас. Федерико Гарсиа Лорка дал мне
очень много. Артюр Рэмбо дал мне еще
больше, но английской и американской
крови в моих стихах больше. И русской,
конечно. Безусловно».
«Я очень
стеснительный, робкий человек. Вдруг
бы я им не понравился? Это очень
ответственно — встретиться с тем, кого
любишь. Тем более поэты — народ с тяжелым,
непростым характером. С ними проще на
ринге, чем за чашечкой чаю. Повстречался
бы с Буковски, но я бы ему вряд ли
понравился. С Уоллесом Стивенсом, но я
ему вряд ли понравился бы. С Ахматовой,
но я ей вряд ли понравился бы. Со Слуцким,
но я ему вряд бы понравился бы, с Рыжим,
но я ему вряд ли понравился бы. И так
далее. С Гандлевским виделся, но мямлил
и робел, как институтка. Нет, пусть жизнь
сама выбирает встречи».
Составитель
Андрей Василевский
ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»
Апрель
15
лет назад —
в № 4 за 2003 год напечатана статья А.
Солженицына «Двоенье Юрия Нагибина.
Из „Литературной коллекции”».
50
лет назад —
в № 4 за 1968 год напечатан роман Натали
Саррот «Золотые плоды» в переводе Р.
Райт-Ковалевой.
90
лет назад —
в №№ 4, 5, 6, 7 за 1928 год печатались главы
из романа Михаила Пришвина «Кащеева
цепь».