Быков
Дмитрий Львович родился в 1967 году в
Москве. Выпускник факультета журналистики
МГУ. Поэт, прозаик, литературный критик,
публицист. Лауреат нескольких литературных
премий, в том числе новомирской поэтической
премии «Anthologia» и премии «Большая книга».
Живет в Москве. В подборке сохранена
авторская пунктуация.
Дмитрий
Быков
*
НЕКОМУ
ОБЪЯСНИТЬ
Триптих
1
Мой учитель
истории Страхов
Все твердил
«Ничего-ничего»,
А сегодня на
выдаче прахов
Мы с утра
забираем его.
«Похоронят,
зароют глубоко»…
Остальное
исчезнет в трубе.
Мы читали
про это у Блока,
А теперь
применяем к себе.
Этот месяц
лежал он в гангрене,
Как в геенне,
в больнице, и вот
Он остался
без ног по колени,
А потом и
почти под живот.
Между шуток,
намеренно грубых,
На вопросы
убитой родни
«Жить не
буду. Теперь я обрубок», —
Говорил он
в последние дни.
Он писал на
прощание в блоге:
«Утешенья
тошны и пошлы.
Ухожу догонять
свои ноги,
Чтоб они
далеко не ушли».
А задуматься
— кто не обрубок?
Ибо время —
токарный станок:
Из одних оно
выточит кубок,
Из других —
неваляшку без ног.
Словно ворс
из протершейся шубы,
Обнажая
участки мездры, —
Высыпаются
волосы, зубы,
Безнадежно
скудеют мозги,
Ослепительный,
пышный избыток
Тех, кто
грозен, блестящ и умен,
Превращается
в свиток забытых,
Безнадежно
ненужных имен.
Ибо смерть
— не короткое слово.
Смерть дается
упорным трудом.
Ничего я не
делал другого,
Ни о чем я не
думал другом.
А душа улетает
при жизни,
Отсеченная
тем же станком,
Так что если
и плачут на тризне,
То уже
непонятно, о ком.
2
Миг, когда
она улетела
Прочь, —
Интимное
дело,
Как первая
ночь.
С этих пор
не имеет значенья
Ни мое
торжество,
Ни чужое
мученье —
Вообще ничего.
И бряцанье
металла,
И людей
толкотня —
Вообще
волновать перестала
Меня.
Доживание
тела,
Искрошившийся
мел:
Голова
опустела
И размер
охромел.
Ни грез, ни
риска.
Вон, друзья.
Со всем
смирился,
С чем нельзя.
3
Так и бродит
оно, бестолковое,
С этих пор
не живя, а терпя,
То в
бессмысленном ужасе холода,
То в животном
восторге тепла.
Только
изредка, изредка, изредка
Средь засилья
картонных химер
Вспыхнет
искорка быстрого высверка,
Как сегодня
с утра, например.
Небеса
совершенно весенние,
А-капельная
ржавая жесть,
Облегчение,
вера в спасение —
Весь набор
туповатых блаженств.
Все в прекрасной
воссоздано целости,
Столь приятной
небесным властям:
Все обиды,
утраты и ценности,
Что растрачены
здесь по частям.
Желто-серых
небес расслоение,
Блеск, роение,
синь и свинец,
Раздвоение
их, растроение,
Настроение
«Ну наконец».
Из
Унамуно
Хорошо бы
мне жить одному бы,
Всех отдельнее,
всех незаметней —
Так, обиженно
выпятив губы,
Говорил мне
мой сын семилетний.
И ложиться,
когда мне охота,
Не спросив
позволенья чьего-то,
И от злобных
родителей скрыться —
И при этом
не мыться, не стричься!
Но сестра
его, старшая на год,
Повторяла:
да что ты, да что ты!
Это ж столько
невзгод или тягот —
И ни помощи
нет, ни заботы!
Одиноко без
общества, братик!
Пошатнешься
— никто не подхватит,
Хочешь есть
— бутерброд не намажут,
Заблудился
— пути не укажут!
Я их слушал
и думал: да ладно,
Тоже разница,
можно подумать!
Стоит небу
взглянуть безотрадно,
Стоит ветру
холодному дунуть —
И никто не
укажет дорожек,
И никто не
предложит поблажек,
И никто никому
не поможет,
И никто ничего
не подскажет,
Потому что
мы все одиноки —
И на западе,
и на востоке,
Одиноки в
удаче, в печали,
В середине,
конце и начале!
Загрустим —
и никто не заплачет,
Чуть привяжемся
— смоются быстро…
Так что можешь
не стричься, мой мальчик,
А впоследствии
можешь не бриться.
* *
*
Земля очнется
после снега — и лезут из-под него
Обертки,
хлам, почему-то кости, битый кирпич,
Стекло,
бутылки из-под пиво, бутылки из-под вино,
Дохлые крысы
и много чего опричь.
Со всем этим
надо бы что-то сделать, но непонятно,
как
За все это
браться после такой зимы,
Когда мы
тонули в сугробах, шубах, вязли в
клеветниках,
А как приводить
в порядок, так снова мы.
…Вот так
очнешься после ночи — и лезут из-под
нее
Вчерашние
мысли, скомканные носки,
Обломки тем,
обломки строчек, сброшенное белье,
Малознакомое
тело рядом, прости.
Внизу, на
улице, та же свалка и аромат при ней,
И дождь со
снегом, вечный, как вечный жид.
Казалось, за
ночь все это станет вечера мудреней,
А нет, не
стало, как лежало, так и лежит.
...Душа очнется
после смерти — а там все тот же кабак:
Смерть
завистников не смирила, павших не
развела,
Зла не забыла,
и все, что было сброшено кое-как, —
Так и валяется
в беспорядке: дела, тела.
Вокруг лежит
печальная местность, русла, мосты, кусты,
Аккумуляторные
пластины и ЖБК,
Повсюду запах
прелой листвы и горечь новой листвы,
Серо-зеленый
цвет бессмертья и бардака.
Рыжеют пятна
былых стычек, чужих обид,
Лопнувших
начинаний, пустых лет.
Казалось,
смерть облагородит, посеребрит,
Гармонизирует
— но оказалось, нет.
И надо все
начинать сначала, цвести и гнить,
Подхватывать
эту нить и узлы вязать,
И не скажешь,
зачем, и некому объяснить,
А главное,
непонятно, где силы взять.
Из
цикла «Новые баллады»
И я ж еще при
этом
Не делал
ничего,
Что вопреки
запретам
Творило
большинство:
Не брал чужой
копейки,
Не крал чужой
еды,
Не натравил
ищейки
На чьи-либо
следы,
Не учинял
допросов,
Не молотил
под дых,
Не сочинял
доносов
И не печатал
их,
Заниженную
прибыль
Не вписывал
в графу,
Не обрекал
на гибель
(Но это
тьфу-тьфу-тьфу).
Я зол и
многогрешен,
Как всякий
тут феллах,
Однако не
замешан
Во всех таких
делах,
В которых
обвинялся
Вонючей
блатотой,
Чей вой
распространялся
Летучей
клеветой.
А будь я хоть
покроем,
Хоть профилем
сравним
С таким
антигероем,
Что рисовался
им,
Да будь хотя
отчасти
Во мне
совмещены
Такая верность
власти
С угрозой
для страны,
Растли я хоть
младенца
Четырнадцати
лет,
Сопри хоть
полотенце
В гостинице
«Рассвет»,
Соври, как
этот глупый,
Глядящий в
пол ишак,
Рассматривавший
с лупой
Любой мой
полушаг,
Всю жизнь
дающий волю
Наклонностям
души, —
Хоть крошечную
долю
Себе я разреши
Того, что эта
свора,
Тупая, как
мигрень,
Насмешливо
и споро
Творила
каждый день,
Найдись им
в самом деле,
За что меня
терзать, —
Небось они
б сумели
Рекорды
показать!
Суд был бы
беспощаден,
Зато на
радость всем.
Как купчик
Верещагин
В романе «В.
и М.»,
Я был бы так
размешан
С московскою
грязцой,
Что стал бы
безутешен
Грядущий Л.
Толстой.
И так родная
лава
Под коркою
земной
С рождения
пылала,
Кипела подо
мной,
И лопалась,
и рдела,
Как кожа на
прыще.
А было бы за
дело —
Убили б
вообще.
Но в том-то
и обида,
Но в том-то
и беда,
Что если б
хоть для вида
Я сунулся
туда,
Имею подозренье,
Что встретил
бы в ответ
Не пылкое
презренье,
А ласковый
привет.
Буквально
in a minute
Зажглось бы
торжество;
Я тут же был
бы принят
У них за
своего —
Ведь их
антагонистом
Я был лишь в
той связи,
Что мнил
остаться чистым
В зловонной
их грязи.
Твердыня ты,
пустыня,
Насколько
ты пуста,
Гордыня ты,
гусыня,
Святыня без
Христа.