Быков Дмитрий Львович родился в 1967 году в Москве. Выпускник факультета журналистики МГУ. Поэт, прозаик, литературный критик, публицист. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе новомирской поэтической премии «Anthologia» и премии «Большая книга». Живет в Москве. В подборке сохранена авторская пунктуация.

Дмитрий Быков

_*

НЕКОМУ ОБЪЯСНИТЬ

Триптих

₁

Мой учитель истории Страхов

Все твердил «Ничего-ничего»,

А сегодня на выдаче прахов

Мы с утра забираем его.

«Похоронят, зароют глубоко»…

Остальное исчезнет в трубе.

Мы читали про это у Блока,

А теперь применяем к себе.

Этот месяц лежал он в гангрене,

Как в геенне, в больнице, и вот

Он остался без ног по колени,

А потом и почти под живот.

Между шуток, намеренно грубых,

На вопросы убитой родни

«Жить не буду. Теперь я обрубок», —

Говорил он в последние дни.

Он писал на прощание в блоге:

«Утешенья тошны и пошлы.

Ухожу догонять свои ноги,

Чтоб они далеко не ушли».

А задуматься — кто не обрубок?

Ибо время — токарный станок:

Из одних оно выточит кубок,

Из других — неваляшку без ног.

Словно ворс из протершейся шубы,

Обнажая участки мездры, —

Высыпаются волосы, зубы,

Безнадежно скудеют мозги,

Ослепительный, пышный избыток

Тех, кто грозен, блестящ и умен,

Превращается в свиток забытых,

Безнадежно ненужных имен.

Ибо смерть — не короткое слово.

Смерть дается упорным трудом.

Ничего я не делал другого,

Ни о чем я не думал другом.

А душа улетает при жизни,

Отсеченная тем же станком,

Так что если и плачут на тризне,

То уже непонятно, о ком.

₂

Миг, когда она улетела

Прочь, —

Интимное дело,

Как первая ночь.

С этих пор не имеет значенья

Ни мое торжество,

Ни чужое мученье —

Вообще ничего.

И бряцанье металла,

И людей толкотня —

Вообще волновать перестала

Меня.

Доживание тела,

Искрошившийся мел:

Голова опустела

И размер охромел.

Ни грез, ни риска.

Вон, друзья.

Со всем смирился,

С чем нельзя.

₃

Так и бродит оно, бестолковое,

С этих пор не живя, а терпя,

То в бессмысленном ужасе холода,

То в животном восторге тепла.

Только изредка, изредка, изредка

Средь засилья картонных химер

Вспыхнет искорка быстрого высверка,

Как сегодня с утра, например.

Небеса совершенно весенние,

А-капельная ржавая жесть,

Облегчение, вера в спасение —

Весь набор туповатых блаженств.

Все в прекрасной воссоздано целости,

Столь приятной небесным властям:

Все обиды, утраты и ценности,

Что растрачены здесь по частям.

Желто-серых небес расслоение,

Блеск, роение, синь и свинец,

Раздвоение их, растроение,

Настроение «Ну наконец».

Из Унамуно

Хорошо бы мне жить одному бы,

Всех отдельнее, всех незаметней —

Так, обиженно выпятив губы,

Говорил мне мой сын семилетний.

И ложиться, когда мне охота,

Не спросив позволенья чьего-то,

И от злобных родителей скрыться —

И при этом не мыться, не стричься!

Но сестра его, старшая на год,

Повторяла: да что ты, да что ты!

Это ж столько невзгод или тягот —

И ни помощи нет, ни заботы!

Одиноко без общества, братик!

Пошатнешься — никто не подхватит,

Хочешь есть — бутерброд не намажут,

Заблудился — пути не укажут!

Я их слушал и думал: да ладно,

Тоже разница, можно подумать!

Стоит небу взглянуть безотрадно,

Стоит ветру холодному дунуть —

И никто не укажет дорожек,

И никто не предложит поблажек,

И никто никому не поможет,

И никто ничего не подскажет,

Потому что мы все одиноки —

И на западе, и на востоке,

Одиноки в удаче, в печали,

В середине, конце и начале!

Загрустим — и никто не заплачет,

Чуть привяжемся — смоются быстро…

Так что можешь не стричься, мой мальчик,

А впоследствии можешь не бриться.

_{* *}

_*

Земля очнется после снега — и лезут из-под него

Обертки, хлам, почему-то кости, битый кирпич,

Стекло, бутылки из-под пиво, бутылки из-под вино,

Дохлые крысы и много чего опричь.

Со всем этим надо бы что-то сделать, но непонятно, как

За все это браться после такой зимы,

Когда мы тонули в сугробах, шубах, вязли в клеветниках,

А как приводить в порядок, так снова мы.

…Вот так очнешься после ночи — и лезут из-под нее

Вчерашние мысли, скомканные носки,

Обломки тем, обломки строчек, сброшенное белье,

Малознакомое тело рядом, прости.

Внизу, на улице, та же свалка и аромат при ней,

И дождь со снегом, вечный, как вечный жид.

Казалось, за ночь все это станет вечера мудреней,

А нет, не стало, как лежало, так и лежит.

...Душа очнется после смерти — а там все тот же кабак:

Смерть завистников не смирила, павших не развела,

Зла не забыла, и все, что было сброшено кое-как, —

Так и валяется в беспорядке: дела, тела.

Вокруг лежит печальная местность, русла, мосты, кусты,

Аккумуляторные пластины и ЖБК,

Повсюду запах прелой листвы и горечь новой листвы,

Серо-зеленый цвет бессмертья и бардака.

Рыжеют пятна былых стычек, чужих обид,

Лопнувших начинаний, пустых лет.

Казалось, смерть облагородит, посеребрит,

Гармонизирует — но оказалось, нет.

И надо все начинать сначала, цвести и гнить,

Подхватывать эту нить и узлы вязать,

И не скажешь, зачем, и некому объяснить,

А главное, непонятно, где силы взять.

Из цикла «Новые баллады»

И я ж еще при этом

Не делал ничего,

Что вопреки запретам

Творило большинство:

Не брал чужой копейки,

Не крал чужой еды,

Не натравил ищейки

На чьи-либо следы,

Не учинял допросов,

Не молотил под дых,

Не сочинял доносов

И не печатал их,

Заниженную прибыль

Не вписывал в графу,

Не обрекал на гибель

(Но это тьфу-тьфу-тьфу).

Я зол и многогрешен,

Как всякий тут феллах,

Однако не замешан

Во всех таких делах,

В которых обвинялся

Вонючей блатотой,

Чей вой распространялся

Летучей клеветой.

А будь я хоть покроем,

Хоть профилем сравним

С таким антигероем,

Что рисовался им,

Да будь хотя отчасти

Во мне совмещены

Такая верность власти

С угрозой для страны,

Растли я хоть младенца

Четырнадцати лет,

Сопри хоть полотенце

В гостинице «Рассвет»,

Соври, как этот глупый,

Глядящий в пол ишак,

Рассматривавший с лупой

Любой мой полушаг,

Всю жизнь дающий волю

Наклонностям души, —

Хоть крошечную долю

Себе я разреши

Того, что эта свора,

Тупая, как мигрень,

Насмешливо и споро

Творила каждый день,

Найдись им в самом деле,

За что меня терзать, —

Небось они б сумели

Рекорды показать!

Суд был бы беспощаден,

Зато на радость всем.

Как купчик Верещагин

В романе «В. и М.»,

Я был бы так размешан

С московскою грязцой,

Что стал бы безутешен

Грядущий Л. Толстой.

И так родная лава

Под коркою земной

С рождения пылала,

Кипела подо мной,

И лопалась, и рдела,

Как кожа на прыще.

А было бы за дело —

Убили б вообще.

Но в том-то и обида,

Но в том-то и беда,

Что если б хоть для вида

Я сунулся туда,

Имею подозренье,

Что встретил бы в ответ

Не пылкое презренье,

А ласковый привет.

Буквально in a minute

Зажглось бы торжество;

Я тут же был бы принят

У них за своего —

Ведь их антагонистом

Я был лишь в той связи,

Что мнил остаться чистым

В зловонной их грязи.

Твердыня ты, пустыня,

Насколько ты пуста,

Гордыня ты, гусыня,

Святыня без Христа.