ШЕСТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

Варежка

Кто-то варежку теряет,
Кто-то варежку находит —
На трамвайной остановке
И в подземном переходе.

Варежка с цветной каёмкой,
Не мужская, видно сразу, —
Вот такой сюжет неловкий
Для короткого рассказа.

Что в нём? Только грусти — море,
Мягкость варежки в кармане,
Слов растерянно-ненужных
Бормотанье и камланье.

Так и веет безнадёгой
От подобного сюжета —
Ведь не встретить растеряху,
Хоть броди весь век по свету.

Память о не бывшей встрече,
Нежности забытой слепок...
Снег в глаза и бормотанье
Слов растерянно-нелепых.

Пещерная страна

В начале человек был спелеолог.
С младенчества ему казался мир
Запутанным и тёмным лабиринтом,
Растущая возле калитки липа —
Таинственной пещерною страной.
Он был ещё привязан пуповиной
К земле — и до конца не отделён
От племени хтонических чудовищ.
Состарясь, он глядит совсем иначе
На дерево, обильное листвой;
Он видит в нём архитектуру рая
И долго, подбородок задирая,
Скользит по ярусам и куполам
Постройки дивной, над которой — небо
И облака... И видно далеко —
Так далеко, что места нет для тайны,
И ничего не страшно. Это всё
Осталось в детстве — в юности, быть может, —
Пещеры, нимфы, страхи, тени, тигры —
Осталось там, внизу, в шуршаньи листьев,
В зелёной глуби. Маленький кораблик
Плывёт по небу. Ни воздетых рук,
Ни мелких слёз — ни дождика, ни шторма.
Всё хорошо, и ничего не жаль.
Но коноплянки над водой не свищут;
Но пчёлы в эту высь не залетают —
И мёда золотистого, наядам
Слипающего губы, в тёмных дуплах
Не копят; и станки пурпурных тканей
Не ткут; и брызги волн над этим морем
Не солоны...

Полёт Дедала

С Икаром ясно: он узнал в полёте
свой отроческий, свой счастливый сон;
но старина Дедал, не птенчик желторотый,
как мог решиться он? —

Он, умудрённейший из умудрённых,
с балластом всех покуда не внедрённых
идей, патентов (в том числе весьма
нетривиальных), с багажом прозрений,
проектов, замыслов, изобретений —
и той последней, дивною идеей,
не доведённой даже до ума.

Болтаться в воздухе поддельной птичкой?
Увидеть сына, вспыхнувшего спичкой,
и след его, исчезнувший в воде?

А Черномор? Летать! В его-то годы!
Видали ль вы такого сумасброда?
И витязя носить на бороде!

Конечно, в этом есть своя картинность,
какая-то, я бы сказал, орлиность
души... Но юным девушкам претит
на голове увядшая поляна,
и согласитесь, это очень странно,
когда старик по воздуху летит.

Таких примеров, в общем-то, не густо;
хотя — о да! — их множество не пусто,
и я, конечно же, не всё учёл.
Быть может, вы к нему легко причтёте,
допустим, Фета и, допустим, Гёте.
Кого ещё?

Стихи о стихах

Вновь стихи о стихах...
А о чём?
Не об этой ведь жизни,
не об этой же ноющей боли
в височной кости,
не об этой же —
Господи Боже, прости —
полежи с ней
на диване часок —
и согреется стих.

Всё равно о стихах —
о гуденье,
о зыбком струенье
этих гроздей,
которые лучше не трогать рукой,
о жужжанье тревожном,
об их беспокойном роенье
на какой-нибудь ветке садовой —
не важно, какой.

Дело вовсе не в ветке,
и не в улье, конечно, не в мёде,
не в янтарных мечтах,
что миражем удачи манят,
а в кружении риска и фарта —
и полной свободе
быть зажаленным до смерти
этою бандой менад.

Монах

Однажды прохладным деньком на Тверской
Я встретил младого монаха,
Он брел средь толпы оживлённо-мирской,
Задумчивый, как черепаха.

Навстречу красавицы юные шли,
Взирая на мир изумлённо;
Глаза их, сурьмой обведённые, жгли,
Как очи сестёр фараона.

Толпа, как волна, вдоль проспекта текла
Одним нескончаемым Нилом;
Но были темны от угла до угла
Дома в переулке унылом.

Быть может, там Лазарь томился как раз
В одной из клетушек подвала;
Но было всё грустное убрано с глаз,
Как будто его не бывало.

Харчевни манили питьём и едой,
Прилавки — заморским товаром...
Об этом ли думал монах молодой,
Врагом искушаемый старым?

Он шёл по проспекту сквозь морок и дождь,
К богам не имея вопросов,
И был на Рамзеса он чем-то похож,
А мы — на разбитых гиксосов.

Александр Грин

Каждый день
к нему приплывали
корабли:
рассаживались
под явором
на скамейке
и вздыхали.
Он выносил им чаю
с коржиками: они пили
и снова вздыхали,
не говоря ни слова.
К вечеру
он относил их к морю
в бадейке с водой
и выпускал
за волноломом.
— Прощайте! —
Они уплывали,
но на следующий день
приплывали
снова
с подарками
и без подарков.