© Алексей Нехорошев, наследники.

Нехорошев Алексей Леонидович родился в 1965 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Работал в газете «Советская культура», журналах «Киносценарии» и «СПОРТклуб», в издательстве «ЭКСМО». Скончался 13 августа 2014 года. За исключением четырех стихотворений, опубликованных в альманахе «Слова, слова, слова» (РФ — США; 2014, № 1) как поэт никогда не печатался.

Алексей Нехорошев

(1965 — 2014)

_*

ШЕПОТЫ И КРИКИ

Случилось так. Ксения Драгунская прислала в редакцию стихи Алексея Нехорошева. Такого поэта я не знал. Мы прочитали: хорошие стихи, надо печатать. Я написал Алексею, что он пишет хорошие стихи. Он поблагодарил: кратко, однословно. Чувствовалось, что к похвалам он не привык. Начали готовить публикацию… И тут пришло сообщение, что Алексей Нехорошев умер. В августе 2014 года. В возрасте 49 лет.

Я так его и не увидел и почти ничего не успел ему сказать о его стихах. Не знаю, почему он не печатался и мало кому показывал свои стихи. Может быть, боялся их испачкать о чужие губы, которые их прошепчут, о чужие пальцы, которые их перелистают? Может быть, из какой-то гипертрофированной застенчивости? Этого я никогда не узнаю.

Стихи Нехорошева царапают действительность, как дворовый хулиган, оставивший росчерк ржавого гвоздя на лакированном крыле «Мерседеса», о котором грезит. Это тоже — форма любви. Главное — с какой легкостью нанесен этот ущерб. Вжик! И действительность, плотная, тяжелая, потеряет границы, начинает куда-то смещаться: «В космосе — как в пельменной». Сатурн с его кольцами похож на пельмень.

«Русая девушка в кофточке белой, / Где ты, ромашка моя?» — запел солдат Иван Бровкин. И Нехорошева немедленно стошнило: «Толстая девочка в кофточке белой… / Может, засеять квартиру гречихой? / Может, фиалки мочой поливать? / Может, встречаться с нетрезвой крольчихой? / Может, салатом весь мир облевать?» Достойные всё варианты. Есть из чего выбрать. Но дело не в цитате. Просто, когда появляется глянец общих мест, его надо процарапать уверенным движением сверху вниз. И здесь не важно, что именно процарапано. Ценность имеют только треск и шелест.

«Напрасно ты, Зина, / Не ходишь в буфет, / Где жарят грузины / Шашлык на обед». Сравним. Олейников: «Смотрите, как вяну / Я день ото дня. / Татьяна, Татьяна, / Кормите меня. // Поите, кормите / Отборной едой, / Пельмени варите, / Горох с ветчиной». Меню несколько поменялось. Пельмени, впрочем, остались. Суть дела тоже осталась прежней: «Без хлеба и масла / Любить я не мог» (Олейников). Связь между пищей физической и любовной (а потому духовной) у Нехорошева столь же крепка, как и у Олейникова. Обэриуты важны для Нехорошева своей звонкой трагической игрой, той легкостью, с которой они переламывали действительность.

«Пароход белый-беленький / Дым над красной трубой / Мы по палубе бегали / Целовались с тобой…» (Шпаликов). «Мимо санатория / реют мотороллеры. / А на них влюбленные / Как ангелы рублевские» (Вознесенский). «Ах, мало мне другой заботы, / обременяющей чело, — / мне маленькие самолеты / все снятся, не пойму с чего» (Ахмадулина).

Нехорошев откликается и окликает: «Что нам смерть — она в пролете, / Не грущу я о былом: / Только белый самолетик / Вижу в небе голубом».

В стихах Нехорошева, как в запаянной капсуле, сохранилась та хрупкая нежность, которая была в стихах поэтов шестидесятых. У Шпаликова. У раннего Вознесенского. У Ахмадулиной. Эта нежность у них случалась. Они ее не сохранили. Слишком хрупкой она была. Нехорошев сохранил. Потому что сохранял не сами вещи, а их осколки, «травинки, вздохи, столбики из пыли» (Заболоцкий). Сохранил, потому что не сохранял, не было такой сверхзадачи. Сохранил, потому что любил. Получилось легко. Безответственно. Походя, случайно.

Вот так и случились эти стихи. Наверно, автору было весело их писать. Вот так он сидел и слушал позвякиванье вилок в пельменной и музыку хрустальных сфер (которые тоже надо непременно разбить). 

Жил человек. Писал стихи. Любил Шпаликова. Пил водку. Ел пельмени. Хотел «потрогать за попу женщину-милиционера», но так и не решился. Умер. Горько думать, что он не дождался не только признания (заслуженного), но и сколько-нибудь внятного прочтения.

Стихи остались. Они оказались сильнее и смелее человека.

Стихи Нехорошева нужно собрать и напечатать на бумаге. Чтобы перелистывать и слушать их шелест.

Владимир Губайловский

_{* *}

_*

С разных концов Вселенной

Смотрим мы друг на друга.

В космосе — как в пельменной:

Хаос и бег по кругу.

Если звезда погасла,

Это вопрос мгновений.

Я подложу тебе масла —

Станут вкусней пельмени.

Мы посидим, насытя

И животы и души.

Скажем врагам «простите»

И надерем им уши.

_{* *}

_*

Это гиперсексуально,

Что в июне выпал снег:

Иллюзорно, нереально

И — как будто бы — во сне.

Ни к селу, ненужный, лишний

Снег идет, и я иду —

Ни к селу, ненужный, лишний,

Засыпая на ходу.

_{* *}

_*

Толстая девочка в кофточке белой

Вышла, смущаясь, из черной воды.

Жизнь продолжается, но надоело

Быть провожатым вселенской беды.

Может, засеять квартиру гречихой?

Может, фиалки мочой поливать?

Может, встречаться с нетрезвой крольчихой?

Может, салатом весь мир облевать?

Может… Не может… Какая досада,

Что непогода и дождь — по стеклу.

Толстая девушка с книгой де Сада

Тихо скулила, как сука, в углу.

Завтрак

Я — обитатель стеклянного зверинца.

Открыв глаза, долго наблюдаю творог.

А ты не стоишь и моего мизинца,

Потому что мизинец мне очень дорог.

Впрочем, ты не стоишь и моей спины,

Живота, лопаток, даже лодыжки.

С большим аппетитом я ем блины,

Радуя всех оглушительной отрыжкой.

Любимая, как мы быстро стареем —

Пускаем пузыри, пинаем друг друга.

Электробритвой свои подмышки брея,

Ты не слышишь, что за окном — вьюга.

Начало дня — это всегда праздник.

Сытного завтрака последние крошки,

Вытянув шею, как первоклассник,

Беру губами с твоей потной ладошки.

_{* *}

_*

Была бы ты Курочкой Рябой,

Курил бы тебе фимиам.

Последнюю лампочку я бы

Делил бы с тобой пополам.

Но там, где растут баобабы

И берег, как девочка, чист,

Гуляют большие прорабы,

И каждый — кудряв и плечист.

А в небе висит жаворонок.

А в поле свирепствует крот.

Но мне не хватает силенок

Тебе оцарапать живот.

Лишь ногу тебе окорябал —

В дурацком экстазе раба.

Была бы ты Курочкой Рябой…

Но ты — ни хрена не ряба.

_{* *}

_*

Два-три слова: обозначим

Переход из ночи в день,

Я с тобой, со старой клячей —

Самый старый в мире пень.

Будет всхлипывать украдкой,

Танцевать на новый лад

С малахольной куропаткой

Малахольный куропат.

Что нам смерть — она в пролете,

Не грущу я о былом:

Только белый самолетик

Вижу в небе голубом.

_{* *}

_*

Девушка пела. Жарко. Плюс тридцать.

Я тоже пел. Или пил. Что? Не важно.

Может быть, я восторгался девицей.

Или, увы, крыл трехэтажным.

Девушка пела. И задом виляла.

Словом, хотела создать атмосферу.

Я на нее реагировал вяло,

Пил свою водку, не чувствуя меру.

Девушка пела. Красивая очень.

Создана просто для всяких проделок.

Кто она мне — медсестра или дочерь?

Я не люблю независимых девок.

Девушка пела. Под звуки рояля.

Что-то о том, без чего невозможно.

Летняя сцена. И капли роняет

Радостный, как электричество, дождик.

_{* *}

_*

Я — шут гороховый. А ты?

Не бойся, говори.

Ты гений чистой красоты

По имени Мари?

Я угощу тебя едой —

Ты любишь есть еду?

Я угощу тебя водой —

Как птицу какаду.

Но не гони меня взашей,

А лучше, втихаря,

Мои подштанники зашей

При свете фонаря.

Чтобы когда-нибудь в глуши

Чужих библиотек

От одиночества души

Не сдохнул человек.

_{* *}

_*

Напрасно ты, Зина,

Не ходишь в буфет,

Где жарят грузины

Шашлык на обед.

Там есть чебуреки,

Весь день напролет

Сидят там узбеки

И прочий народ.

Напрасно ты все же

Не ходишь туда:

Получишь по роже,

Случится беда.

Беда за бедою —

Бедовая жизнь,

Умрешь молодою,

А, впрочем, держись.

Не скоро, наверно,

Хотя — как сказать.

Как дикая серна

Не хочешь скакать?

…За окнами осень —

Январь или май.

Кого-то уносит

Последний трамвай.

Последний-последний.

Который ушел.

Последний посредник,

Но мне — хорошо.

_{* *}

_*

Шпаликову

Шепоты и крики.

Вижу наяву:

Капли земляники

Падают в траву.

Все бывает после…

А чего? — прости:

Если это гости,

Надо угостить.

За столом такая

Вроде карусель, —

Болен, неприкаян,

Хочется в постель.

Хочется, не хочется,

А потом опять

«Мне во сне хохочется»,

Но — пора вставать.

_{* *}

_*

Я умер, подавившись чебуреком.

Хотя — как знать — дожил бы до седин.

Но умер я счастливым человеком,

Талантливым — как Александр Грин.

Я умирал не в муках, не в запое —

Я напоследок скушал чебурек.

Прощайте все, прощайте лес и поле,

Прощаю всех — я добрый человек.

_{* *}

_*

Потрогать за попу женщину-милиционера

Мне очень хочется.

Да гордость не велит.

Нет, просто боюсь: ударит она меня резиновой дубинкой.

А вдруг пристрелит из нагана.

А вдруг натравит на меня служебную таксу.

А вдруг заставит жениться на беременной стрекозе.

Много всяческих «вдруг», а я ведь только и хотел —

Погладить ее попку, милицейскую такую…

_{* *}

_*

Девушка в костюме свинопаса

Заразила нежностью меня.

Я же ей, как лейтенант запаса,

Обещал квартиру и коня.

Девушка заплакала, как арфа,

Уронив конечности на лед.

Мне сказала: ждите меня завтра,

Только заплатите наперед.

Я, недолго думая, описал

Весь ее диковинный наряд.

А затем, доев тефтели с рисом,

Принял крепко действующий яд.

_{* *}

_*

А потом — за градом град.

А потом — за снегом снег.

А потом — и сам не рад,

Что не умер по весне.

Лучше мая — только май,

Ухожу, меняя курс.

Вспоминай, не вспоминай —

Все равно я не вернусь.

Если утром — повезет.

Если вечером — увы.

А душа — как самолет —

Улетает из Москвы.