Месяц
Вадим Геннадиевич родился в 1964 году в
Томске. Окончил Томский государственный
университет, кандидат физико-математических
наук. Поэт, прозаик, переводчик, лауреат
нескольких литературных премий. В 1993 –
2003 годах курировал русско-американскую
культурную программу при Стивенс-колледже
(Хобокен, Нью-Джерси). В 2004 году организовал
«Центр современной литературы» в Москве
и издательский проект «Русский Гулливер»,
которыми и руководит в настоящее время.
С 2011 года издает литературный журнал
«Гвидеон». Живет в Москве.
Вадим
Месяц
*
ИЗ
КНИГИ «500 СОНЕТОВ К ЛЕРУА МЕРЛЕН»
*
Мы из страны,
которой больше нет.
Но с нас, как
говорится, не убудет.
Нас на рассвете
музыкой разбудит
восставший
с бодуна кордебалет.
В окно влетит
слепое воронье
и, хохоча,
ударится о стены.
Нам надоело
пить вино измены.
Мы будем
жрать предсмертное вранье.
Бог умер. Но
за ним пришел другой.
На нем мундир
и красные погоны.
Под потолком
кривляются иконы.
И Дед Мороз
блажит за упокой.
*
Здесь Дед
Мороз блажит за упокой.
И молодежь
под елкой спит в отрубе.
Я целовал
Светлану в сельском клубе,
к ней прикасаясь
влажною рукой.
Она дрожала
под моей рукой,
готова, как
Снегурочка, растаять.
Игрался
колокольчик под дугой,
собаки на
горе пытались лаять.
И новый год
был пуст, как новый день,
как пресный
вкус безрадостного тела.
Она в ту ночь
случайно залетела
и больше не
отбрасывала тень.
*
Ты больше не
отбрасывала тень,
подобно
вурдалакам после бала.
Тебе того,
что вышло, было мало,
а ждать того,
что выйдет, было лень.
Ты с наслажденьем
кровь мою пила
и ела мозг с
таким же наслажденьем.
Когда, сражен
внезапным пробужденьем,
я сбросил
скатерть с белого стола.
И вешний гром
ударил в медный таз,
покончив с
болтовнею безвозмездной.
И проходя
разверзнувшейся бездной,
мне в душу
хлынул веселящий газ.
*
Мне в душу
хлынет веселящий газ,
из моря выйдет
пьяная свобода.
Ужасный Вий
откроет третий глаз
от недостатка
углеводорода.
Я не нуждаюсь
в пище для ума,
я выживаю на
подножном корме.
О сколько
человечьего дерьма
оттаяло на
Кунцевской платформе!
И Мартин
Лютер будет книги жечь,
а иноверцы
— истязать младенцев.
И каждый
обретет родную речь,
от родноверов
до перерожденцев.
*
От родноверов
и перерожденцев
в глазах
рябит у благородных дам.
Они святого
духа чуют сердцем,
они идут за
духом по пятам.
И он порою
смотрит мимоходом
на полный
покаяния народ.
Перемигнувшись
с избранным народом,
бредет хромой
походкой на восход.
Язычники
вредней, чем атеисты.
Их коловрат
преступен, как разврат.
Но почему,
мой ангел серебристый,
я в чем-то от
рожденья виноват?
*
Я в чем-то от
рожденья виноват
и должен
вечно мяться на пороге.
Но, если
честно, мой безгрешный брат,
меня смешат
врожденные пороки.
Не чувствует
бессмертная душа
их тяжкого
укора за спиною.
Я не пойду к
любимой в сторожа
и не позволю
ей следить за мною.
Моя природа
жаждет перемен
и тонкого
взаимного обмана.
Ален Делон
со страстью Дон Гуана
бежит
вприпрыжку к Леруа Мерлен.
*
Мы полюбили
Леруа Мерлен
сильнее, чем
любили Боба Марли.
Мы гордо
поднимаемся с колен,
чтоб вслед
за этим наступить на грабли.
Собаку съесть
и подложить свинью
вскормившим
мироздание кретинам,
представившись
хозяйке блудным сыном,
вернуться в
многодетную семью.
Пускай она
бесстыдника простит,
пускай придет
к заброшенной могиле.
Мы ближнего,
увы, не возлюбили.
И он теперь
нам страшно отомстит.
*
И он теперь
нам страшно отомстит.
Он сердце
мне растопчет каблуками,
богоугодный
гей и трансвестит,
живущий в
унижении веками.
Он, предвкушая
сладостный реванш,
сточил от
неизбывности все зубы,
он переехал
с другом за Ла-Манш,
он носит
только норковые шубы.
Он состоит
на службе королей
и свой
мобильник прячет под матрасом.
Как тяжко
престарелым пидорасам!
Быть старой
девой многим веселей!
*
Быть старой
девой многим веселей!
И ты однажды
станешь старой девой.
Старушка-мать
идет в тиши аллей
и гулко
отбивает «левой-левой».
И маршем по
тайге полки бредут,
и бурлаки
рыдают, как дворняги.
В великой
Волге волны — цвета браги,
ее сейчас в
стаканах подадут.
Я бил за
правду только в левый глаз,
а за неправду
нож сажал под вымя.
Мы вряд ли
разузнаем Божье имя,
но мы услышим
гневный Божий глас.
*
И мы услышим
грозный Божий глас,
который
позовет на электричку,
прикажет
отворить на кухне газ
и на прощанье
бросить на пол спичку,
ударить по
паркету сапогом,
обсыпав у
соседей штукатурку.
Коль ты
беглец, беги отсель бегом,
а если дура
— уходи к придурку.
А я, унылый
кандидат наук,
засяду обо
всем писать учебник.
На бутерброд
взбирается нахлебник,
и подкаблучник
лезет под каблук.
*
И подкаблучник
лезет под каблук.
В нем тяжкое
наследие культуры.
Пусть у девиц
красивые фигуры,
забудь своих
завистливых подруг.
Себя в далекий
космос торопи,
спеши на
легкокрылое распятье.
Обрушься
яркой вспышкою в степи,
брось звездам
нецензурное проклятье.
Ведь ты —
Гагарин, храбрый космонавт,
которого
прекраснее не будет.
Пока в Кремле
начальство словоблудит,
накатим по
одной на брудершафт.
*
Накатим по
одной на брудершафт.
Покатимся в
канавы и овраги.
Шумел камыш,
бахвалились варяги,
династии
меняя и ландшафт.
Мы их любили,
словно пацаны
героев
кинофильмов и картинок,
где каждый
мимолетный поединок
был полон
недосказанной вины.
И мы любили
дикую страну,
что строила
плотины и заводы.
И если я
отчизну обману,
то ждут меня
ужасные невзгоды.
*
Пусть ждут
меня ужасные невзгоды.
Пусть я страну
родную обману,
чтоб разорвать
тумана пелену
для возвращенья
солнечной погоды.
Политика —
дерьмо, наука — тлен.
Любовь —
гудок безрогого марала.
Я обожаю
Леруа Мерлен.
Она чулок с
похмелья потеряла.
Я в простынях
ищу ее чулок,
я становлюсь
собакою ищейкой.
Я рыскаю в
шкафу и под скамейкой.
На стены лезу
и на потолок.
*
На стены
лезу, и на потолок,
чтобы однажды
вылезти из кожи.
И жизнь свою
продать еще дороже,
чем ты,
бессмертный, выдумать бы смог.
Чтоб ты
раскрыл свой малохольный рот
и промолчал,
как мудрый Чарли Чаплин.
В каждом окне
кривляется урод.
Мой город
обескровлен и разграблен.
И взгляд мой
стал безжалостен, как плеть.
Нет в мире
для него авторитета.
Мне было
легче в космос улететь,
чем в темноте
дойти до туалета.
*
Я в темноте
иду до туалета,
ощупывая
плоскость мокрых стен.
В углу горит
вчерашняя газета,
дракон взошел
на пыльный гобелен.
Я стал героем
голого балета,
я преисполнен
пением сирен.
Мне не хватает
женского тепла,
чтобы дойти
во всем до абсолюта.
Нас в нужный
миг сегодня не спасла
на скатерти
разлитая цикута.
Играй,
шарманка, вечно длись, минута.
Я застрелю
заморского посла.
*
Я застрелю
заморского посла.
Я просверлю
его электродрелью.
Пускай мой
путь замусорен метелью.
а тропка к
его дому заросла.
Он в белом
доме заговор плетет,
готовит бунт
тупой и беспощадный.
Он вносит в
залу пудинг мармеладный
и угощает им
честной народ.
Там кони
ходят в бархатных пальто.
Там у людей
наружу лезут души.
И женщины
поют в прохладном душе
И на руках
стоят, как в шапито.
*
Я на руках
стоял, как в шапито.
А под осиной
выли злые волки.
Ты говоришь
про это и про то.
Ты вынимаешь
книги с книжной полки.
Ты знаешь
правду про коварный спид,
про птичий
грипп и африканский вирус.
Прошу, не
делай умудренный вид.
Ты вид свой
перерос. И слишком вырос.
Накройся
тазом и огнем гори,
любовь, что
обитала в бедном сердце,
в котором
столько пепла, столько перца.
И ничего
священного внутри.
*
Нет ничего
священного внутри,
а только
ветер свищет между ребер,
в них бьются,
словно в клетке, снегири,
и пузырится
модный кандибобер.
Табак
мадрасский и кубинский ром,
земная жизнь
в отравленном Тагиле
меня спасли.
Я жил в твоей могиле,
но доброта
не сделалась добром.
Так доброта,
великая, как грех,
не торопилась
думать о злодействе,
покуда все
тонуло в фарисействе,
не избегая
сладостных утех.
*
Не избегая
сладостных утех,
спеши, мой
друг, к ужасному поступку.
Сожми в
ладонях трепетную юбку,
но зафиксируй
в сердце смену вех.
Пусть
процветает Леруа Мерлен,
пока Мерлин
Монро вскрывает вены.
Мы шли вперед.
Мы ждали перемен.
И вот они —
большие перемены.
В скафандре
пой и в саркофаге пой.
Рыдай трагичным
тенором эпохи.
По всей России
ветхою сумой
сбирай улыбок
чувственные крохи.