ПЛОТНЫЕ ВЕТРА

Русаков Геннадий Александрович родился в с. Новогольское (Воронежская обл.) в 1938 году. Воспитывался в Суворовском училище, учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Работал переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН в Нью-Йорке и Женеве. Автор 11-ти книг стихотворений. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе национальной премии «Поэт» (2014). Живет в Москве и Нью-Йорке.

Геннадий Русаков

_*

ПЛОТНЫЕ ВЕТРА

_{* *}

_*

Опять раздеты и разуты

сады, летящие враскид.

А дни с разводами мазута

и неблагополучен быт:

то пятимесячные зимы,

то шестимесячная хмарь.

И этот, невообразимый,

от стужи спятивший январь.

А ты живи то зол, то весел,

кряхти ночами в полусне

от застарелой хвори чресел,

ужесточившейся к весне.

А то вставай до первой птицы,

бреди в холодный туалет.

Хрустят в квартире половицы,

почти одних с тобою лет...

_{* *}

_*

Земля отвердела, гудит под ногой.

Пришли холода и туманы.

Уйти бы куда-то, да нету другой,

хотя бы не обетованной.

Пусть будет воронежской или тверской,

родной до предсмертного вздоха:

то лучшей, то просто какой-никакой

(когда мне особенно плохо).

Большая Россия лежит за окном

и пахнет привычным и древним:

навозом и сором, проросшим зерном

по нашим забитым деревням.

Как много погостов на отчей земле!

Мы долго и жили, и мёрли:

до пьяных поминок в последнем селе.

До слёз в перехваченном горле.

_{* *}

_*

Пойдём, жена, бродить без цели

то по Кольцу, то взад-вперёд,

чтоб и другие захотели

и побродили в свой черёд.

Чтоб всё налаживаться стало

и окончательно смогло.

Чтоб птица мимо пролетала,

чуть припадая на крыло.

Чтоб сотворения детали

вдруг обрели понятный смысл.

Чтоб дуги радуг вырастали,

вставая в виде коромысл.

Чтоб лень и бестолочь — пустое.

Чтоб распахнулся вдруг окрест

невероятной красотою

давно осточертевших мест.

_{* *}

_*

Да, старость, быт, линялый небосвод,

леса по краю, в дальней перспективе...

Ещё не время, но уже вот-вот

дожди польют всё пуще и ретивей.

И запахом лежалых простыней

запахнут беспризорные пролески.

Моя земля — я долго жил на ней,

спешил, грешил и ездил по железке,

средь утлых птиц искал своё родство,

бежал вослед упущенному змею.

И до сих пор другого ничего

на белом свете больше не умею.

А лишь засну — вернётся Мелекесс

и дед Семён, вода в пустых глазницах,

кусочничество, горе на развес.

Да нет, уже и это не приснится...

Качнули душу плотные ветра —

тугой сплошняк, идут одним потоком.

Да, старость, быт, последняя пора

в Господнем мире, властном и жестоком.

_{* *}

_*

Идут дожди — чужие и свои,

в порядке исполняемого долга.

Вдруг залетают Божьи соловьи,

но, к сожаленью, очень ненадолго.

Животный мир живёт своим кутком.

Произрастает выжившая флора.

Я с ней, признаться, вовсе не знаком,

а если познакомлюсь, то не скоро:

дела, дела — не видно им конца...

И не хватает времени для чтива.

(Я говорю от первого лица,

не от всего большого коллектива.)

В нём каждый хмырь имеет свой доход

и втихаря к судьбе привязку ищет.

Две тысячи почти двадцатый год...

А до него немеряные тыщи

смертей, рождений, крови и огня.

Да счастья урезаемая квота...

И никому уже не до меня.

И мне уже почти не до кого-то.

_{* *}

_*

...А я б хотел сидеть с природой

на той же лавочке сухой,

где Дед Мороз длиннобородый

и месяц май, уже бухой.

И чтобы девочка Инесса

играла в детскую игру.

Чтоб обо мне писала пресса,

а то я вскорости помру.

И чтоб чего-нибудь такое

внезапно не произошло,

лишая публику покоя

на двадцать первое число.

Чтоб дни слегка фривольной прозы

и в небе месяц молодой...

Чтоб жесткокрылые стрекозы

шуршали матовой слюдой.

_{* *}

_*

Износилась душа, словно тряпочка,

поутихла — уже не болит:

просто лапочка, Красная Шапочка,

а не прежний ханжа-замполит,

не ценила моё отношение

и строчила Творцу рапорта

на былые мои прегрешения,

выделяя срамные места.

Ничего, видно, так полагается.

Не горюнься, судить не спеши:

там столетье, как мерин, лягается,

защищая пространство души.

Перетерпим, родные-родимые.

Переможем похабные дни,

эти частности, необходимые,

как сиротство осенней стерни.

_{* *}

_*

Жизнь прошла, а судьба не успела —

поздней зрелостью мучает слог.

И зачем только дудочка пела —

всё про то, что хотел, да не смог?

Нет, на чём бы судьба ни держалась

и какое б ни вышло число,

но стихи — это совесть и жалость.

Ну а прочее — как повезло.

Всё отдал ради странного дара:

ссыпал в кучку, растряс в решето.

Тем не ровня, а этим не пара.

Третьим просто приблудный никто.

Жизнь прошла — то беда, то удача.

Так и надо: виват дожитью!

И, глаза от погодков не пряча,

я спокойно в шеренге стою.