*
ЗНАЧИТ, ЖИВЕМ
Евгений
Солонович. Между нынче и когда-то. М.,
«Время», 2018, 128 стр. (Поэтическая
библиотека).
Профессиональные
переводчики прозы, как правило, сами
прозу не пишут.
А вот переводчики
стихов, как правило, сочиняют стихи,
хотя многие из них выйти со своими
стихами на публику не спешат.
Вот и восьмидесятипятилетний
Евгений Солонович, блестящий переводчик
огромного разновременного корпуса
итальянской поэзии (да отчасти и прозы)
— Данте, Петрарки, Макиавелли, Ариосто,
Белли, Унгаретти, Монтале и многих
других, — только сейчас впервые выпустил
небольшого объема книгу своих собственных
стихов — «Между нынче и когда-то».
Название как бы говорит, что перед нами
стихи разных лет, но сами тексты не
датированы и собраны в несколько
тематических разделов вне хронологии.
И по строю самих стихов невозможно
отследить так называемую «эволюцию
поэта» — то ли Солонович всегда был
таким, то ли взял для книги свой лирический
дневник преимущественно последних лет,
разбив эту небольшую книжку на семь
тематических разделов: «С красной
строки», «За тридевять ночей», «Времена
года», «Не веря, что утро настало»,
«Камера хранения», «От июня минутах в
пяти» и «В этом непредсказуемом мире».
Мне — по моему читательскому впечатлению
— кажется верным второе предположение.
Так что же там, между
нынче и когда-то? Очевидно, разнообразные
градации глагольных форм прошедшего
времени, острова и провалы памяти:
Полюбилось
прошедшее время глаголам —
и
открылась в словах как бы новая грань.
«Жили-были…»
— пронзит среди ночи уколом.
«Жили-были…»
— согреет в рассветную рань.
Казалось бы, чему,
как не времени, мы обязаны провалами
памяти, но парадоксальным образом у
Солоновича именно время оказывается
субстанцией, заполняющей пробелы:
…а
время заполняет промежутки,
старается
не оставлять пустот,
обычные
при этом шутит шутки —
то
что-то потеряет, то найдет,
<…>
вернув
туда, куда ты рад вернуться
без
разрешенья и куда не рад.
…а за
окном опять деревья гнутся,
шумит
камыш, как тыщу лет назад...
Одна из сквозных
тем поэта Солоновича — взаимоотношения
с самим собой, каков ты есть нынче и
каким помнишь себя вчерашнего, давешнего.
И взаимоотношения эти, хотя и бывают
радостными «выпуклой радостью узнаванья»,
далеко не безоблачны.
Не
отдашь себя себе на выучку,
переложишь
на кого вину?
Сам
себе не поспешишь на выручку,
в
собственном окажешься плену,
не
избавишься вовек от собственных
минусов,
тебе лишь одному,
одному
тебе на свете свойственных,
лишь
тебе и больше никому.
Об этих самых
«минусах», время от времени оборачивающихся
по законам поэзии видимыми плюсами,
поэт говорит с раскованной самоиронией,
подтрунивая и над своим возрастом, и
над ежедневными обиходными новациями.
Что
ни день,
то
новая штука,
куча
непостижимых затей…
Старый
бука,
чураюсь
фейсбука
и
других социальных сетей.
Скайп
хваленый,
смартфоны,
планшеты,
всевозможные
нано- и проч.
века
нынешнего приметы
мне
освоить уже не в мочь.
(Забавно, что, пока
сочинялась и готовилась к изданию книга,
уже и скайп потеснили новые сервисы.)
Конечно же, поэт
лукавит и с техническими новшествами
вполне управляется.
…и
кашу заварил — невинную овсянку
и сам
себе не мил засел бы спозаранку
за
ушлый интернет не отрывая попы
чего
там только нет и все чистейшей пробы
но
лень спасибо ей оставила в постели
иначе
бы ей-ей проклятья полетели
по
разным адресам на восемнадцать с плюсом
и я
гордился сам собой с таким запасом
ненормативной
лексики
Характерное для
Солоновича стихотворение (хотя обычно
он все же использует знаки препинания
и прописные буквы), с упоминанием
современных реалий, неизменной
самоиронией, легким хулиганством
(как-никак переводчик Белли), одной
диссонансной рифмой и незарифмованной
последней строкой.
И, да, с частотной
для него констатацией погоды. Когда-то
о бессодержательных стихах говорили
«ну, это стихи о погоде». А между тем «о
погоде» у нас на слуху многие прекраснейшие
стихи — от «буря мглою» до «достать
чернил и плакать».
Вот и у Солоновича
один из разделов книги так и называется
«Времена года».
«...февраль с короткого
разбега / впадает в март. / Еще зима — /
и солнце щурится от снега»; «С утра
отмокает свинцовая наледь, / налипшая
с вечера возле колодца, / и снег забывает
деревья крахмалить, / и с треском от
крыши грозят отколоться / регистры
сосулек»; «вместо снега месим реактивы
— /смерть подошвам. / Месим — значит,
живы» — далеко не полный перечень
«погодных» строк.
Вот это «значит,
живы» — один из ведущих мотивов книги.
Иногда поэтов-переводчиков
упрекают в чрезмерной приверженности
канону и что в их стихах больше ремесла,
нежели вдохновения. Кому как, а мне
вошедшая в моду вдохновенная поэзия
без признаков ремесла изрядно надоела,
равно как и поэтика нарочитых темнот.
Стихи Солоновича с их четким ритмом и
полнозвучными рифмами ясны, внятны, и
в этом их несомненное достоинство. Поэт,
как говорится, «знает ремесло», а
вдохновение — да ведь настоящему
переводчику без него никак не обойтись.
Вот как вдохновенно объясняет Солонович
свою работу в стихотворении «Переводя
Монтале»:
Принимаю
на тайной волне
неподатливые
шифровки,
адресованные
и мне,
да,
да, да, говорю без рисовки.
Где
другой прикусил бы губу,
бормочу
та-та-та, та-та-та,
ложный
след то и дело беру
или
против теченья гребу,
незадачливый
взломщик метафор,
нарушитель
волшебных табу.
Насколько я понимаю,
работая над переводами, каждый переводчик
идет от общего контура стихотворения,
включая стихотворный размер и характер
рифмовки, к частностям, к отдельным
образам, отдельным словосочетаниям.
Это сродни работе живописца, и перевод
оказывается как бы портретом переводимого
стихотворения. Такой метод заметно
сказывается и на собственных стихах
переводчиков — они, как правило, очень
внятны, продуманны, всегда развертывают
некую цельную мысль и обычно завершаются,
как, скажем, у Маршака, да и у самого
Солоновича, броской концовкой. То есть
у Солоновича общий смысл всегда на
первом месте, и, несмотря на то что в
книге семь разделов, стихи можно
сгруппировать вокруг трех стержневых
тем. Это бег времени, привычная природа
с ее ненастьями и самопознание. То есть
главные темы русского, да и не только
русского лирического стиха. И темы эти
раскрываются в каждом отдельном
стихотворении по возможности сжато,
плотно, в пределах целостного высказывания.
Именно поэтому из стихов Солоновича
трудно извлечь отдельные «блестки» и
приходится цитировать если не все
стихотворение, то значительную его
часть.
Что до приверженности
канону, то вот это «месим — значит, живы»
тоже, можно сказать, входит в некий
канон, канон жизнеутверждения, который
в целом присущ классической русской
поэзии.
В долгой жизни
старого поэта, конечно же, были свои
трагедии и драмы, и нельзя сказать, что
они не нашли отражения в стихах, но
отражения завуалированного, можно
сказать, застенчивого, без малейшей
аффектации. Вот, пожалуй, самое откровенное
из признаний:
«По живому — через
муку, / через боль — / жизнь готовила
разлуку / нам с тобой, / поверяла счастье
болью / столько раз, / посыпала раны
солью, / как сейчас. / Выбирала адвокатов
/ половчей, / превращала доброхотов / в
палачей. / Мертвых (мертвых!) воскрешала
— / нам в укор. // Под сурдинку оглашала
/ приговор».
Вроде бы трагическое
стихотворение, а написано на размер
разудалой «Камаринской», то есть перед
нами крайне изощренный пример пресловутого
«сближения далековатых», составляющего,
как известно, существо поэзии.
Казалось бы, у
человека, влюбленного в итальянскую
поэзию, неоднократно и, надо полагать,
не наскоро гостившему в этой прекрасной
стране, должно быть немало стихов,
посвященных Италии. Но нет, Италия в
книге присутствует лишь в одном
стихотворении о городке Фишано, трех
посвящениях и двух эпиграфах, паре-тройке
вскользь упомянутых географических
названий да еще в большом стихотворении
«Дмитрий Веденяпин в Риме», где о поэте
Дмитрии Веденяпине, стипендиате Фонда
Бродского, да и о стихах поэта-хулигана
ХIХ века Джузеппе Джоакино Белли говорится
больше, чем собственно о Риме. Почему
так, можно лишь догадываться. Возможно,
Солонович сознательно или нет, но твердо
отделяет все, что связано с профессией,
от собственной лирики, последовательно
выступая певцом подмосковной дачи, а
не дальних странствий и чужеземных
красот.
И все-таки как-то не
верится, что у Солоновича так исчезающее
мало итальянских стихов. Заманчиво было
бы их почитать.
Аркадий
ШТЫПЕЛЬ