КНИГИ: ВЫБОР СЕРГЕЯ КОСТЫРКО

_*

Вячеслав Курицын. История мира в пяти кольцах. М., Екатеринбург, «Кабинетный ученый», 2019, 246 стр. Тираж не указан.

С некоторой опаской берусь я за представление этой книги. Не потому, что сомневаюсь в ее достоинствах. По мне, это, быть может, лучшая книга, написанная Курицыным. Но меня смущает то обстоятельство, что книга принадлежит перу одного из практиков и теоретиков самых продвинутых стилистик. Курицыну (насколько я понимаю) ближе всего концептуализм, но я бы не стал исчерпывать его прозу работой исключительно с «концептом». То есть, разумеется, работа с концептом наличествует, но у кого ее нет. При желании можно и Толстого с Достоевским разобрать на «концепты», и никакого надругательства над ними не будет. Так что да, Курицын — концептуалист, но при этом в прозе его отсутствует один из главных признаков концептуального письма — деперсонификация автора. Отсутствует напрочь. У первых же фраз этой книги вдох-выдох абсолютно курицыновские, памятные нам еще по его «Журналистике» (1998) и сетевой эссеистике. Плюс масса разного рода исповедальностей — и про то, как автор с другом-фотографом, посетив злачное место в Вене, кружатся на льду местного катка в окружении инвалидов-колясочников; про то, как быстро он научился ненавидеть пиво; про то, почему болеет за «Локомотив»; про то, как работал политтехнологом в одном приморском городе и как работал в журнале, главный редактор которого отказался помещать на обложку фото прекрасной, по мнению автора, гандболистки, и так далее и так далее. Так что тут для анализа текста книги случай непростой. И хоть я, например, в свое время прилежно читал (пытался) Лиотара, Фуко, Дерриду и других лаканов, и даже «Книгу о постмодернизме» самого Курицына (1992) — читал, чтобы понять происходящее в новой литературе, но до конца понять так и не смог, поскольку в 90-е годы в постмодернисты у нас записывали всех, кто не соцреалист. Даже Проханова пытались записать в постмодернисты, но он уперся и отстоял свой статус писателя-трибуна.

И потому книгу Курицына я буду представлять с помощью методов «простодушного чтения», то есть описывая то, что чувствовал, читая эту книгу, что думал и почему мне эта книга показалась значимой.

Итак: мир в пяти кольцах. В данном случае — пять олимпийских колец, то есть мир спорта во всех его проявлениях. Книга состоит из коротких — в один-два абзаца, а иногда из пространных — на одну, две, а то и три страницы — текстов. Каждый представляет собой изложение какой-нибудь спортивной новости (бывшей, разумеется), какого-нибудь микросюжета из спортивных хроник или цитаты из интервью знаменитого спортсмена, плюс — иногда — авторский комментарий. И из каждого такого текстика Курицын делает микроновеллу. Иногда с помощью только сочетания «новости» и подобранного к ней названия.

То есть Курицын с самого начала как бы жестко ограничивает себя жизненным материалом — в его книге спорт и только спорт.

И, начиная читать, мы (я) непроизвольно настраиваемся на чтение «про спорт», и первое же, на что натыкаемся, это демонстративное отсутствие пафоса, вроде как изначально полагающегося этой тематике. Ибо что такое для массового (нашего) сознания спорт и спортивная жизнь? Жизнь, подчиненная определенному порядку, определенным правилам. Мы привыкли к тому, что, например, в Думе нашей обязательно должны заседать спортсмены в качестве особо правильных людей. Спорт в нынешнем мире — уже давно идеология, которая держится на перевранном высказывании античного поэта Ювенала: его фразу «Богов надо просить, чтобы в здоровом теле был здоровый дух» цитируют исключительно как «В здоровом теле — здоровый дух»; развитие этой максимы дошло до нас в варианте Лебедева-Кумача: «Чтобы тело и душа были молоды...», то же самое было в нацисткой идеологии гитлеровской Германии, в выступлениях американского президента Гарри Трумэна, в рекламном слогане японской компании ASICS, одного из ведущих сегодня производителей спортивной одежды. Ну, а в книге Курицына образ спорта и спортивной жизни выстраивается с помощью сообщения о теннисисте, который ест траву с победного для него корта; из фразы спортсмена о том, что «нечего нам голову морочить — Земля на самом деле плоская»; из рассказов про спортсмена, подарившего свою медаль музею лапши, про хоккеистов, которые, чтобы победить, макали клюшки в писсуар, про российскую команду по прыжкам в воду, нанявшую себе шамана, про то, как футболист убил во время игры судью за свое удаление с поля, про то, как болельщики одной команды убили болельщика другой команды унитазом, и так далее и так далее, на 240 страницах..

То есть что, Курицын написал книгу, чтобы поиздеваться над утвердившимся в сознании миллионов концептом спорта? Ну да, такой эффект его текст производит. Но не думаю, чтобы автор ставил перед собой такую задачу. Освобождение спорта от идеологии — здесь явление скорее побочное. Но абсолютно закономерное для той работы, которая тут, в этой прозе, происходит. Основной, как мне кажется, прием, который использует автор, это соотнесение наших закадровых представлений о спорте как представлений о норме жизни при столкновении с реальностью. Эффект, производимый каждой из микроновелл, заключается, как правило, в разрушении наших представлений о самой «норме». То есть вместо «нормального» в течение жизни происходит нечто почти фантастическое по спонтанной нелепости, глупости, конфузности даже, но при этом — внимание, это важно! — но при этом очень даже понятное «по-человечески». То есть не по тем правилам, которые мы пытаемся диктовать жизни, а по тем, которые жизнь выбирает сама себе. И тогда возникает простой вопрос: так что такое на самом деле норма жизни. То, что декларирует наш рассудок? Или же вот это, фантасмагоричное течение жизни — тоже ее норма? А также что означает бесстрастие в интонациях автора? Ядовитую усмешку? Или? Да — «или»: авторская усмешка есть, разумеется, но, как это странно ни прозвучит, всегда есть и понимание естественности, неизбежности разного рода алогичностей в течении жизни. Более того, похоже, что автору вот эта косматая, неуправляемая сторона жизни по-своему мила как раз своей фантасмагоричностью.

Ну а все-таки, о чем книга? Микроновеллы, из которых она складывается, уподоблены здесь камешкам, из которых складывают мозаику. Ну а что на мозаике? А на мозаике — образ мира, такой, каким его видит Курицын. Не больше и не меньше. Можно было бы сказать, что автор использует спорт как некую микромодель устройства нашей жизни и отсюда гротескность курицыновского повествования. Но у «спорта», как очень даже убедительно демонстрирует автор, каких-то особых границ с «просто жизнью» не существует. Так что эта книга и про нас с вами. Про нашу жизнь. Нет, конечно, хорошо было бы увидеть в предложенном нам зеркале немного другой образ нашей жизни, но я, например, согласен и на такой.

Никольский. Бывшие красавицы и красавцы. Иерусалим, «Иерусалимская антология», 2018, 72 стр. Тираж не указан.

Иногда приходится слышать такой вопрос: а каких поэтов сегодня нужно читать? И когда отвечаешь: тех, которые действительно поэты и которые — поэты ваши, то обычно видишь в глазах вопрошающего недоумение, если не разочарование. Потому как задавался на самом деле другой вопрос: кто сегодня самый главный в стране поэт? Кто сегодня на месте Евтушенки? Так вот, получается, что никто. Есть множество «просто» поэтов. Ищите. Читайте.

Вот, например, книжка стихов поэта, имя которого у нас практически неизвестно. Его даже не обложке книги нет, просто — Никольский. Мне повезло, я и еще несколько человек знаем, что его зовут Сергей, он из Ленинграда, эмигрировал в Израиль, переехал в Нидерланды, стихи можно прочитать в «Журнальном зале», а также издал две небольших книги стихов — «Каталог женщин» и вот эта «Бывшие красавицы и красавцы».

Про что стихи? Об этом — на обложке: про «бывших», вот так, например: «Она была красна и солона, / была длиннее, чем война в Ливане /.../ Тревожная как полная луна / краснее меди, льющейся из тигля…» Но именно — «была»: «Все анекдоты стали бородаты / Похолодало. Высохла слюна, / Давно обрыдла эта говорильня. / Теперь она бледна, бела, стерильна. / Короткая такая. И одна». Или вот так: «...Здесь настанут любовь, и трамвай, и вайфай, и аборт. / И грядущий Кар-Вай / снимет ленту об этом. / Время пишет роман лишь про тех, кто румян и кудряв, / кто, удрав от беды, навсегда балагур и плейбой. / Про актеров, шанелей и разных других калатрав, / не про тех, кого в скорой и быстрой везут на убой, / не про тех, кто больны и плешивы. / Даже если до ста проживем, дело кончится страшным провалом, зря мы руль вырываем...» (вариант — из другого стихотворения: «Человек, он упрямее, чем ишак, / и не хочет прятаться или сжаться, / хотя после старости светит ему вышак, / и амнистии не дождаться»).

Стихам про утекающее время полагается быть подчеркнуто меланхоличными. Но, как когда-то сказал Гюго, «меланхолия — это счастье пребывания в печали». Стихи Никольского не угнетают. Напротив. Увядание жизни, быстротечность жизни только выявляет нам ее, жизни, силу, яркость, способность делать нас ненасытными: «...Кто жил хоть раз, тот пялился на вырез / накрашенной соседки по купэ, бодрился, хмыкал, ерзал и т. п., / еще арбузы пробовал навырез, жил каждый час, по часу отрезал / от жизни долгой или же короткой...» Стихи Никольского про радость жить. И слава богу, что ближе к старости мы вдруг начинает с особой остротой чувствовать эту радость.

И эта радость, ощущение полноты жизни вокруг, которым переполнены (для меня) эти стихи, естественным образом создают мир и вокруг «бывших красавцев и красавиц». То есть, если автор создает что-то живое в своем тексте, так и все вокруг этого живого, даже на периферии будет живым — эффект у по-настоящему талантливо написанного текста: «Ученый ищет жизнь за МКАДом / и удивляется, найдя: у всех долги, любовь, дядья, / соседи, комната за складом. / По дырам, кочками и буграм / живут, живут, живут, / икают, смотрят Голливуд, / налево ходят от законной / и заполняют каждый грамм, / и каждый миг, и метр погонный». К этому можно было бы добавить искусство сюжетосложения и психологизм, которым владеет автор, выстраивая, например, в двенадцати строках историю жизни героини стихотворения, как бы некий конспект романа, но который — роман — писать уже необязательно, потому как эти двенадцать строк не просто сообщают, а дают возможность пережить сюжет с его финалом-резюме: «…Квартира, деньги, ипотека, стрижка, / хороший муж. А все равно отрыжка».

Самое острое ощущение при чтении этих стихов — обнаженность их изначальной интенции, как будто это даже и не стихи, а доверительный разговор о сокровенном с близким по духу человеком. И вроде бы необыкновенно просто написано, но именно вот эта простота, открытость (пронзительность) эмоции и рождаемой этой эмоцией мысли как раз и требует особой изощренности формы, владения наработанным предшественниками поэтическим инструментарием в полном объеме.

Карин Юханнисон. История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь. Перевод со шведского И. Матыциной. М., «Новое литературное обозрение», 2019, 320 стр., 2000 экз.

Чем хороша эта книга? Во-первых, автор обращается к теме, актуальной для огромного количества людей, независимо от их профессии и круга интересов. Речь пойдет о «меланхолии», имевшей в разные времена разные проявления, да и сегодня словом «меланхолия» обозначается целый круг сложных болезненных психологических состояний. Соответственно, речь пойдет и том, как относиться к меланхолии — как к некому естественному для человека состоянию или как к некой патологии, как к болезни, требующей вмешательства врача, поскольку симптомы ее бывают слишком похожи на симптомы психических заболеваний. И речь эту поведет, с одной стороны, серьезный специалист, владеющий материалом, и одновременно — писатель, который помнит, что обращается к широкой аудитории, и потому ищет ту форму изложения, тот язык, который сделал бы повествование увлекательным и при этом не упрощал тему. Вот этим даром внятного изложения сложных понятий без их огрубления и выпрямления автор, на мой взгляд, обладает.

Свое повествование Юханнисон выстраивает, ориентируясь не только на популяризацию современной науки, но и на реализацию уже своей собственной задачи: показать место меланхолии в культуре разных эпох. В частности, автор достаточно подробно останавливается на проявлениях меланхолии в XVII и XVIII веках, анализируя, например, феномен всеевропейской популярности романа Гёте «Страдания юного Вертера». Подробному разбору подвергается и век ХХ-й — автор обращается здесь к фигурам и к творчеству Франца Кафки, Роберта Музиля, Томаса Манна, Вирджинии Вулф, Фридриха Ницше и ряда других. «Выбирая меланхолию в качестве предмета исследования, я рассчитываю написать своего рода комментарий к современному состоянию общества. Сегодня любое мрачное состояние духа принято называть депрессией. Обратившись к истории, я хотела бы показать широкую вариативность проявлений данного чувства, а также его возможность не выходить за рамки нормы».

Основой книги стали девять глав, по числу самых распространенных проявлений меланхолии: «Меланхолия: утрата», «Акедия: уныние», «Сенситивность: ранимость», «Сплин: скука», «Инсомния: ужас», «Фуга: Бегство», «Нервозность: тревога», «Фатиг-синдром: усталость», «Аномия: растерянность».

Не берусь судить о том, что нового вносит монография Юханнисон в современную науку о меланхолии, но функцию введения читателя в современное состояние этой науки книга эта выполняет несомненно. Тем же, кто хотел бы расширить свои знания о меланхолии как явлении культуры, мы хотели бы напомнить о книге, уже представлявшейся в «Новом мире» (2016, № 7): Жан Старобинский. Чернила меланхолии. Перевод с французского, общая редакция и предисловие С. Зенкина. М., «Новое литературное обозрение», 2016, 616 стр., 1500 экз. — «Об изучении и способах врачевания меланхолических расстройств, а также о литературной практике, основанной на творческом переосмыслении меланхолического опыта от античности до ХХ века, то есть от Вергилия и Овидия до Бодлера и Мандельштама».

ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»

Декабрь

20 лет назад — в № 12 за 1999 год напечатан этюд из «Литературной коллекции» А. Солженицына «Иосиф Бродский — избранные стихи».

30 лет назад — в № 12 за 1989 год напечатана «Новая проза. (Из черновых записей 70-х годов)» Варлама Шаламова и главы из книги Анатолия Марченко «Мои показания».

40 лет назад — в № 12 за 1979 год напечатана «Повесть о Сонечке. (Часть вторая)» Марины Цветаевой.

50 лет назад — в № 12 за 1969 год напечатана повесть Юрия Трифонова «Обмен».

85 лет назад — в № 12 за 1934 год напечатаны приветствия советских писателей к десятилетию «Нового мира» (от Бориса Пастернака: «Поздравляю редакцию с десятилетием журнала. Не верится, что это всего десятилетие, — столь определяющая часть жизни падает на эти годы. Кажется, чуть ли не с первого литературного рождения журнал вел меня, воспитывал и переделывал к лучшему...»).