Караулов
Игорь Александрович родился в 1966 году
в Москве. Окончил географический
факультет МГУ, работает переводчиком.
Автор трех поэтических книг. Живет в
Москве.
Игорь
Караулов
*
НА
ЗИМУ ЗАПАСТИ
* * *
Прошёл циклон
моих страстей,
унёс и горечь,
и усладу,
и бродит кот
Хемингуэй
по ошарашенному
саду.
Налево сказку
говорит,
направо бает
под гитару
про Барселону
и Мадрид
и про снега
Килиманджаро.
Твердите вы
который год,
что устарел
уж этот мелос,
что кот —
ходячий анекдот,
что борода
его приелась,
что он и не
был в тех местах,
что нету веры
краснобаю,
что и в котах,
и не в котах
я ничего не
понимаю.
Я соглашусь,
но дело в том,
или безделье
в том повинно,
что славно
жить с любым котом,
была бы рядом
животина.
До смерти
холодно с утра
бывает в
нашей гефсимани,
но выручают
свитера,
весь мир
видавшие в чулане.
* * *
Ничего по
сути не меняется,
шаурма
котёнком начиняется,
ну а тот
гоняет мотылька,
прыгая сквозь
страны и века.
Каждому охота
стать начинкой
облаку,
раскатанному в блин,
только бы не
фаршем, не ветчинкой
для бугристых
дрожжевых равнин.
Чтобы его
ангелы вкушали,
цокая,
причмокивая — вах!
Чтоб о нём
не ведали печали
девушки с
ужами в рукавах.
* * *
Напряги
последний свой умишко,
набросай
лихое полотно.
Расскажи,
как девушка-винишко
превратилась
в женщину-вино.
Бабка-водка,
тётушка-настойка
помогали ей
в её пути.
Не тверди,
что ты не выпьешь столько,
что тебе до
них не дорасти.
Может, и тебя
в конце скитаний
встретят,
приютят и обоймут
незнакомка
из Вазисубани
и рябая
школьница-салют.
* * *
Комфортабельный
автобус-экспресс
въезжает в
особенный тонкий лес.
Ты вышел в
этом тонком лесу,
а твой автобус
уже за версту.
Почти как
поезд: ту-ту, ту-ту.
Но только
мягче: тю-тю, тю-тю.
А вышел зачем:
покурить, поссать?
Тут есть
ларёк, но он до шести,
и никто не
будет тебя спасать,
если только
— на зиму запасти.
* * *
Летайте
самолётами моими —
торжественно
гудит Аэрофлот.
Летайте
самолётами во имя
любви и
счастья, бедствий и забот.
В карманном
календарике отметьте:
в субботу
вылет, а прилёт в четверг.
Пускай не
надышаться перед смертью,
но налетаться
может человек.
А если рядом
нету самолёта,
нетрудно
сделать лопасть из руки,
ревущую трубу
из пищевода
и шар из слов,
которые легки.
* * *
Вдали от
мыловарен,
от чанов,
давших течь,
со мной опять
Булгарин
и Николаус
Греч.
Нарезали
закуски,
берутся за
коньяк
и говорят
по-русски,
как немец и
поляк.
За Третье
отделенье
мы пьём и
видим дно —
и за весну,
явленье
которой нам
грустно.
Разлили,
накатили —
и северной
пчелой
жужжит по
всей квартире
их говор
пожилой.
Победители
Русские
неплохие люди,
но
у них есть одна отвратительная черта.
Они
всегда побеждают.
Побеждают
пиррово, себе в убыток,
вообще
как-то глупо, некрасиво.
Освобождают
народы,
не
просившие их об этом.
Вы
говорите «победобесие»,
но
это неточно.
Правильное
слово — победоголизм.
Русского
можно отучить от водки,
но
без победы он жить не может.
Так
и проводит свой век в обнимку с победой.
Бывало,
на ночь глядя перепобедит
и
наутро похмеляется мелкими победками.
Когда
русский побеждает, он плачет.
Ему
больно и очень неловко.
Он
ничего не помнит, спрашивает: как я себя
вёл?
Пытается
задобрить побеждённых
салом,
ношеными вещами.
Русские
и в этот раз победят.
Но
вы же должны понимать,
что
очередная победа русских
станет
концом для всех нас?
Да,
ваши ракеты полетят вкривь и вкось,
частично
поразят ваши собственные города,
половина
вообще взорвётся в шахтах.
Но
вы, как всегда, возьмёте количеством.
Каждый
русский превратится в ракету
с
сорока четырьми разделяющимися
боеголовками.
Сто
пятьдесят миллионов ракет уничтожат
мир.
Останутся
только люди
в
Гималаях, на Килиманджаро.
Постепенно
спустятся с гор,
будут
жить по новым заповедям.
Родить
сына,
построить
дом,
поставить
памятник русскому.
Дрозд
Посмотрите
дрозда в википедии:
кто таков и
откуда-куда.
Век железный,
ликующий медью,
покажи на
минутку дрозда.
Вот он, дрозд
по прозванью рябинник,
вечно ищущий,
где и чего,
будто бы
диссидент Подрабинек
тот ли, этот
— кто помнит его?
Всё обыщет
от кочки до кочки,
пень еловый
над ним понятой.
Все дрозды
тут и пни — одиночки,
а у облака
спрятан в чулочке
одиночества
рубль золотой.
Википедии
медные трубы,
выдвигайте
свои хоботки.
Вот и осень
целует нас в губы
или клювы —
и кормит с руки.
Левбердон
Мы поедем на
такси
к ресторанам
у воды,
где веселие
Руси,
пирсы, полные
еды.
Катит волны
тихий Дон
в темноте,
на глубине.
Белоснежный
стадион
в фиолетовом
огне.
Мене, текел,
упарсин?
«Баста» пишут
на стене.
Мы выходим
из такси
в белом дыме
и огне.
Тридцать
свадеб здесь гудят
будто гнёзда
диких ос.
Скоро, скоро
листопад,
не успеть
пожить всерьёз.
Тридцать
свадеб, тридцать гнёзд,
песня пламени
и льда.
Произносишь
первый тост
и сгораешь
от стыда.
Трижды
списанных певиц
молодые
голоса
и шальных
императриц
будто волны
телеса.
Белый танец,
красный нос,
запах хлебного
вина.
Я люблю тебя
до слёз,
мой народ,
моя страна.
Платье просто
шикардос,
пламенеющая
грудь.
Я люблю тебя
до слёз,
расскажи
кому-нибудь.
Я люблю тебя
до слёз
пьяных,
трезвых по лицу.
Это просто
поллиноз —
аллергия на
пыльцу.
Я схожу сейчас
до звёзд,
где тут, где
тут туалет?
По мосту из
белых роз
мы спасёмся
тет-а-тет.
По мосту из
белых роз —
или розовых?
да ну —
на Луну? Да
не вопрос.
На Луну так
на Луну.
* * *
Поживём без
войны, дорогие мои,
без её образины
и гривы седой,
если лето
зудит комарами любви
и шуршит
веретеницей запах сенной.
Пастилы и
печенья накупим в чепке,
чаепитие
наше смолой крещено.
Просмолённое
сердце плывёт в челноке,
заплывая в
ладони, как мёд и вино.
Процветай
же, сообщество дальних земель,
федерация
долгих гудков паровых,
рудокопы,
добытчики редких земель,
и бессмертные
сёстры котлов полевых.
Твоё солнце
горит над кострами работ,
и лучи как
сосновые сучья трещат,
и полночи
над нами гремит ледоход —
так торопятся
души любить и прощать.
Если едешь
в тумане, не смотришь вокруг,
только видишь
лыжню на звериной тропе.
Как невинно
объятье невидимых рук.
Как просторно
тумана штабное купе.
* * *
На базаре
Ихтиандра продавали?
Нет, не
продавали, а в аренду
на работы
разные сдавали.
Русские
сказали б — на фазенду.
Было всё, как
русские сказали:
поначалу шли
лабазы, кровли,
а потом
распахнутые дали
мне виски
зажгли лазурной кровью.
Разлетались
избы как вороны
из-под колеса
моей подводы.
К ночи
оказались на пароме
и спустились
медленно под воду.
Я живу в
подводной Аргентине,
я пасу морских
быков и тёлок.
У меня подход
к такой скотине,
как сказал
верховный ихтиолог.
Я привык
работать за спасибо,
в раковину
песен мне надуло.
Не рыдай по
мне, праматерь рыба,
вертолётик
чёрная акула.