Караулов Игорь Александрович родился в 1966 году в Москве. Окончил географический факультет МГУ, работает переводчиком. Автор трех поэтических книг. Живет в Москве.
Игорь Караулов
*
НА ЗИМУ ЗАПАСТИ
* * *
Прошёл циклон моих страстей,
унёс и горечь, и усладу,
и бродит кот Хемингуэй
по ошарашенному саду.
Налево сказку говорит,
направо бает под гитару
про Барселону и Мадрид
и про снега Килиманджаро.
Твердите вы который год,
что устарел уж этот мелос,
что кот — ходячий анекдот,
что борода его приелась,
что он и не был в тех местах,
что нету веры краснобаю,
что и в котах, и не в котах
я ничего не понимаю.
Я соглашусь, но дело в том,
или безделье в том повинно,
что славно жить с любым котом,
была бы рядом животина.
До смерти холодно с утра
бывает в нашей гефсимани,
но выручают свитера,
весь мир видавшие в чулане.
* * *
Ничего по сути не меняется,
шаурма котёнком начиняется,
ну а тот гоняет мотылька,
прыгая сквозь страны и века.
Каждому охота стать начинкой
облаку, раскатанному в блин,
только бы не фаршем, не ветчинкой
для бугристых дрожжевых равнин.
Чтобы его ангелы вкушали,
цокая, причмокивая — вах!
Чтоб о нём не ведали печали
девушки с ужами в рукавах.
* * *
Напряги последний свой умишко,
набросай лихое полотно.
Расскажи, как девушка-винишко
превратилась в женщину-вино.
Бабка-водка, тётушка-настойка
помогали ей в её пути.
Не тверди, что ты не выпьешь столько,
что тебе до них не дорасти.
Может, и тебя в конце скитаний
встретят, приютят и обоймут
незнакомка из Вазисубани
и рябая школьница-салют.
* * *
Комфортабельный автобус-экспресс
въезжает в особенный тонкий лес.
Ты вышел в этом тонком лесу,
а твой автобус уже за версту.
Почти как поезд: ту-ту, ту-ту.
Но только мягче: тю-тю, тю-тю.
А вышел зачем: покурить, поссать?
Тут есть ларёк, но он до шести,
и никто не будет тебя спасать,
если только — на зиму запасти.
* * *
Летайте самолётами моими —
торжественно гудит Аэрофлот.
Летайте самолётами во имя
любви и счастья, бедствий и забот.
В карманном календарике отметьте:
в субботу вылет, а прилёт в четверг.
Пускай не надышаться перед смертью,
но налетаться может человек.
А если рядом нету самолёта,
нетрудно сделать лопасть из руки,
ревущую трубу из пищевода
и шар из слов, которые легки.
* * *
Вдали от мыловарен,
от чанов, давших течь,
со мной опять Булгарин
и Николаус Греч.
Нарезали закуски,
берутся за коньяк
и говорят по-русски,
как немец и поляк.
За Третье отделенье
мы пьём и видим дно —
и за весну, явленье
которой нам грустно.
Разлили, накатили —
и северной пчелой
жужжит по всей квартире
их говор пожилой.
Победители
Русские неплохие люди,
но у них есть одна отвратительная черта.
Они всегда побеждают.
Побеждают пиррово, себе в убыток,
вообще как-то глупо, некрасиво.
Освобождают народы,
не просившие их об этом.
Вы говорите «победобесие»,
но это неточно.
Правильное слово — победоголизм.
Русского можно отучить от водки,
но без победы он жить не может.
Так и проводит свой век в обнимку с победой.
Бывало, на ночь глядя перепобедит
и наутро похмеляется мелкими победками.
Когда русский побеждает, он плачет.
Ему больно и очень неловко.
Он ничего не помнит, спрашивает: как я себя вёл?
Пытается задобрить побеждённых
салом, ношеными вещами.
Русские и в этот раз победят.
Но вы же должны понимать,
что очередная победа русских
станет концом для всех нас?
Да, ваши ракеты полетят вкривь и вкось,
частично поразят ваши собственные города,
половина вообще взорвётся в шахтах.
Но вы, как всегда, возьмёте количеством.
Каждый русский превратится в ракету
с сорока четырьми разделяющимися боеголовками.
Сто пятьдесят миллионов ракет уничтожат мир.
Останутся только люди
в Гималаях, на Килиманджаро.
Постепенно спустятся с гор,
будут жить по новым заповедям.
Родить сына,
построить дом,
поставить памятник русскому.
Дрозд
Посмотрите дрозда в википедии:
кто таков и откуда-куда.
Век железный, ликующий медью,
покажи на минутку дрозда.
Вот он, дрозд по прозванью рябинник,
вечно ищущий, где и чего,
будто бы диссидент Подрабинек
тот ли, этот — кто помнит его?
Всё обыщет от кочки до кочки,
пень еловый над ним понятой.
Все дрозды тут и пни — одиночки,
а у облака спрятан в чулочке
одиночества рубль золотой.
Википедии медные трубы,
выдвигайте свои хоботки.
Вот и осень целует нас в губы
или клювы — и кормит с руки.
Левбердон
Мы поедем на такси
к ресторанам у воды,
где веселие Руси,
пирсы, полные еды.
Катит волны тихий Дон
в темноте, на глубине.
Белоснежный стадион
в фиолетовом огне.
Мене, текел, упарсин?
«Баста» пишут на стене.
Мы выходим из такси
в белом дыме и огне.
Тридцать свадеб здесь гудят
будто гнёзда диких ос.
Скоро, скоро листопад,
не успеть пожить всерьёз.
Тридцать свадеб, тридцать гнёзд,
песня пламени и льда.
Произносишь первый тост
и сгораешь от стыда.
Трижды списанных певиц
молодые голоса
и шальных императриц
будто волны телеса.
Белый танец, красный нос,
запах хлебного вина.
Я люблю тебя до слёз,
мой народ, моя страна.
Платье просто шикардос,
пламенеющая грудь.
Я люблю тебя до слёз,
расскажи кому-нибудь.
Я люблю тебя до слёз
пьяных, трезвых по лицу.
Это просто поллиноз —
аллергия на пыльцу.
Я схожу сейчас до звёзд,
где тут, где тут туалет?
По мосту из белых роз
мы спасёмся тет-а-тет.
По мосту из белых роз —
или розовых? да ну —
на Луну? Да не вопрос.
На Луну так на Луну.
* * *
Поживём без войны, дорогие мои,
без её образины и гривы седой,
если лето зудит комарами любви
и шуршит веретеницей запах сенной.
Пастилы и печенья накупим в чепке,
чаепитие наше смолой крещено.
Просмолённое сердце плывёт в челноке,
заплывая в ладони, как мёд и вино.
Процветай же, сообщество дальних земель,
федерация долгих гудков паровых,
рудокопы, добытчики редких земель,
и бессмертные сёстры котлов полевых.
Твоё солнце горит над кострами работ,
и лучи как сосновые сучья трещат,
и полночи над нами гремит ледоход —
так торопятся души любить и прощать.
Если едешь в тумане, не смотришь вокруг,
только видишь лыжню на звериной тропе.
Как невинно объятье невидимых рук.
Как просторно тумана штабное купе.
* * *
На базаре Ихтиандра продавали?
Нет, не продавали, а в аренду
на работы разные сдавали.
Русские сказали б — на фазенду.
Было всё, как русские сказали:
поначалу шли лабазы, кровли,
а потом распахнутые дали
мне виски зажгли лазурной кровью.
Разлетались избы как вороны
из-под колеса моей подводы.
К ночи оказались на пароме
и спустились медленно под воду.
Я живу в подводной Аргентине,
я пасу морских быков и тёлок.
У меня подход к такой скотине,
как сказал верховный ихтиолог.
Я привык работать за спасибо,
в раковину песен мне надуло.
Не рыдай по мне, праматерь рыба,
вертолётик чёрная акула.
Прошёл циклон моих страстей,
унёс и горечь, и усладу,
и бродит кот Хемингуэй
по ошарашенному саду.
Налево сказку говорит,
направо бает под гитару
про Барселону и Мадрид
и про снега Килиманджаро.
Твердите вы который год,
что устарел уж этот мелос,
что кот — ходячий анекдот,
что борода его приелась,
что он и не был в тех местах,
что нету веры краснобаю,
что и в котах, и не в котах
я ничего не понимаю.
Я соглашусь, но дело в том,
или безделье в том повинно,
что славно жить с любым котом,
была бы рядом животина.
До смерти холодно с утра
бывает в нашей гефсимани,
но выручают свитера,
весь мир видавшие в чулане.
* * *
Ничего по сути не меняется,
шаурма котёнком начиняется,
ну а тот гоняет мотылька,
прыгая сквозь страны и века.
Каждому охота стать начинкой
облаку, раскатанному в блин,
только бы не фаршем, не ветчинкой
для бугристых дрожжевых равнин.
Чтобы его ангелы вкушали,
цокая, причмокивая — вах!
Чтоб о нём не ведали печали
девушки с ужами в рукавах.
* * *
Напряги последний свой умишко,
набросай лихое полотно.
Расскажи, как девушка-винишко
превратилась в женщину-вино.
Бабка-водка, тётушка-настойка
помогали ей в её пути.
Не тверди, что ты не выпьешь столько,
что тебе до них не дорасти.
Может, и тебя в конце скитаний
встретят, приютят и обоймут
незнакомка из Вазисубани
и рябая школьница-салют.
* * *
Комфортабельный автобус-экспресс
въезжает в особенный тонкий лес.
Ты вышел в этом тонком лесу,
а твой автобус уже за версту.
Почти как поезд: ту-ту, ту-ту.
Но только мягче: тю-тю, тю-тю.
А вышел зачем: покурить, поссать?
Тут есть ларёк, но он до шести,
и никто не будет тебя спасать,
если только — на зиму запасти.
* * *
Летайте самолётами моими —
торжественно гудит Аэрофлот.
Летайте самолётами во имя
любви и счастья, бедствий и забот.
В карманном календарике отметьте:
в субботу вылет, а прилёт в четверг.
Пускай не надышаться перед смертью,
но налетаться может человек.
А если рядом нету самолёта,
нетрудно сделать лопасть из руки,
ревущую трубу из пищевода
и шар из слов, которые легки.
* * *
Вдали от мыловарен,
от чанов, давших течь,
со мной опять Булгарин
и Николаус Греч.
Нарезали закуски,
берутся за коньяк
и говорят по-русски,
как немец и поляк.
За Третье отделенье
мы пьём и видим дно —
и за весну, явленье
которой нам грустно.
Разлили, накатили —
и северной пчелой
жужжит по всей квартире
их говор пожилой.
Победители
Русские неплохие люди,
но у них есть одна отвратительная черта.
Они всегда побеждают.
Побеждают пиррово, себе в убыток,
вообще как-то глупо, некрасиво.
Освобождают народы,
не просившие их об этом.
Вы говорите «победобесие»,
но это неточно.
Правильное слово — победоголизм.
Русского можно отучить от водки,
но без победы он жить не может.
Так и проводит свой век в обнимку с победой.
Бывало, на ночь глядя перепобедит
и наутро похмеляется мелкими победками.
Когда русский побеждает, он плачет.
Ему больно и очень неловко.
Он ничего не помнит, спрашивает: как я себя вёл?
Пытается задобрить побеждённых
салом, ношеными вещами.
Русские и в этот раз победят.
Но вы же должны понимать,
что очередная победа русских
станет концом для всех нас?
Да, ваши ракеты полетят вкривь и вкось,
частично поразят ваши собственные города,
половина вообще взорвётся в шахтах.
Но вы, как всегда, возьмёте количеством.
Каждый русский превратится в ракету
с сорока четырьми разделяющимися боеголовками.
Сто пятьдесят миллионов ракет уничтожат мир.
Останутся только люди
в Гималаях, на Килиманджаро.
Постепенно спустятся с гор,
будут жить по новым заповедям.
Родить сына,
построить дом,
поставить памятник русскому.
Дрозд
Посмотрите дрозда в википедии:
кто таков и откуда-куда.
Век железный, ликующий медью,
покажи на минутку дрозда.
Вот он, дрозд по прозванью рябинник,
вечно ищущий, где и чего,
будто бы диссидент Подрабинек
тот ли, этот — кто помнит его?
Всё обыщет от кочки до кочки,
пень еловый над ним понятой.
Все дрозды тут и пни — одиночки,
а у облака спрятан в чулочке
одиночества рубль золотой.
Википедии медные трубы,
выдвигайте свои хоботки.
Вот и осень целует нас в губы
или клювы — и кормит с руки.
Левбердон
Мы поедем на такси
к ресторанам у воды,
где веселие Руси,
пирсы, полные еды.
Катит волны тихий Дон
в темноте, на глубине.
Белоснежный стадион
в фиолетовом огне.
Мене, текел, упарсин?
«Баста» пишут на стене.
Мы выходим из такси
в белом дыме и огне.
Тридцать свадеб здесь гудят
будто гнёзда диких ос.
Скоро, скоро листопад,
не успеть пожить всерьёз.
Тридцать свадеб, тридцать гнёзд,
песня пламени и льда.
Произносишь первый тост
и сгораешь от стыда.
Трижды списанных певиц
молодые голоса
и шальных императриц
будто волны телеса.
Белый танец, красный нос,
запах хлебного вина.
Я люблю тебя до слёз,
мой народ, моя страна.
Платье просто шикардос,
пламенеющая грудь.
Я люблю тебя до слёз,
расскажи кому-нибудь.
Я люблю тебя до слёз
пьяных, трезвых по лицу.
Это просто поллиноз —
аллергия на пыльцу.
Я схожу сейчас до звёзд,
где тут, где тут туалет?
По мосту из белых роз
мы спасёмся тет-а-тет.
По мосту из белых роз —
или розовых? да ну —
на Луну? Да не вопрос.
На Луну так на Луну.
* * *
Поживём без войны, дорогие мои,
без её образины и гривы седой,
если лето зудит комарами любви
и шуршит веретеницей запах сенной.
Пастилы и печенья накупим в чепке,
чаепитие наше смолой крещено.
Просмолённое сердце плывёт в челноке,
заплывая в ладони, как мёд и вино.
Процветай же, сообщество дальних земель,
федерация долгих гудков паровых,
рудокопы, добытчики редких земель,
и бессмертные сёстры котлов полевых.
Твоё солнце горит над кострами работ,
и лучи как сосновые сучья трещат,
и полночи над нами гремит ледоход —
так торопятся души любить и прощать.
Если едешь в тумане, не смотришь вокруг,
только видишь лыжню на звериной тропе.
Как невинно объятье невидимых рук.
Как просторно тумана штабное купе.
* * *
На базаре Ихтиандра продавали?
Нет, не продавали, а в аренду
на работы разные сдавали.
Русские сказали б — на фазенду.
Было всё, как русские сказали:
поначалу шли лабазы, кровли,
а потом распахнутые дали
мне виски зажгли лазурной кровью.
Разлетались избы как вороны
из-под колеса моей подводы.
К ночи оказались на пароме
и спустились медленно под воду.
Я живу в подводной Аргентине,
я пасу морских быков и тёлок.
У меня подход к такой скотине,
как сказал верховный ихтиолог.
Я привык работать за спасибо,
в раковину песен мне надуло.
Не рыдай по мне, праматерь рыба,
вертолётик чёрная акула.
ОБ АВТОРЕ
Караулов Игорь Александрович родился в 1966 году в Москве. Окончил географический факультет МГУ, работает переводчиком. Автор трех поэтических книг. Живет в Москве.
Опубликовано в Журнале №2