ПЕРИОДИКА
«Арион»,
«Артикульт», «Ведомости», «Вести
образования», «Взгляд», «Воздух»,
«Вопросы литературы», «Год литературы»,
«Город Прима», «Горький», «День и ночь»,
«Звезда», «Знамя», «Известия (IZ.RU)»,
«Контекст», «Лабиринт», «Литературная
газета», «Лиterraтура», «Медуза», «Новая
газета», «Новая газета во Владивостоке»,
«Октябрь», «Православие и мир»,
«ПРАВЧТЕНИЕ: Правильное Чтение», «Радио
Свобода», «Русская Idea», «Русский
европеец», «Собака.ru», «Цирк „Олимп”+TV»,
«Этажи», «Toronto Slavic Quarterly»
Евгений Абдуллаев.
Тихая речь (поэзия в эпоху массмедиа).
— «Арион», 2018, № 4 <http://arion.ru/index.php>.
«Рискну предположить,
что на каждую новую экспансию медийного
языка поэзия „отвечала” активной
мутацией, поиском новых средств
выразительности — обеспечивавших
независимость от этого языка и возможность
пусть неравной, но конкуренции с ним за
„умы и сердца”. С начала XIX века в России
происходит первая медийная экспансия
— повсеместно распространяется чтение
газет и журналов. „Ответом” поэзии
становится ее мелодичность, певучесть:
ориентация на итальянскую просодию, с
„певческой” артикуляцией гласных. Это
заметно уже у Батюшкова — те самые
„звуки италианские”, которыми восхищался
у него Пушкин. Доведший, в свою очередь,
мелодекламационную легкость стиха до
совершенства».
«С начала ХХ века
медийные технологии „захватывают”
область голоса — сперва через выпуск
граммофонных пластинок, а с 20-х — через
повсеместную радиофикацию. Случайно
или нет этот процесс совпадает по времени
с модернистскими поисками нового
поэтического языка? Поэзия возвращается
из области „голоса” обратно к „бумаге”,
но уже в более сложном виде — приспособленном
именно для „глазного” чтения (Хлебников,
„автоматическая” поэзия сюрреалистов,
Паунд...)».
«Серьезной поэзии
сегодня терять нечего — потому что она
потеряла почти все. Тиражи, социальный
интерес к себе, само наименование
профессии (нет такой в официальном
реестре). И чем тише она говорит, тем, на
мой взгляд, ее слова важнее».
Кирилл Анкудинов.
Поэзия и прогресс. — «День и ночь»,
Красноярск, 2018, № 5 <http://www.krasdin.ru>.
«Я думаю, что разрешить
загадку „прогресса в поэзии” невозможно,
не обратившись к теории социальных
меньшинств, разделяющей таковые на два
типа — на „закрытые меньшинства” и
„открытые меньшинства”. „Открытые
меньшинства” попадаются на глаза
общественности реже, чем „закрытые
меньшинства”; однако именно с „открытыми
меньшинствами” связана суть прогресса
(и понятия „прогресс”).
«...Прошли десятилетия
и века, и теперь грамотные люди из
меньшинства стали абсолютнейшим
большинством. Это и есть „открытое
меньшинство” — такое меньшинство,
которое может стать (и обычно становится)
большинством в процессе научения,
овладения полезными практиками. А сам
процесс овладения навыками составляет
содержание того, что называется словом
„прогресс”».
«Однако гораздо
чаще в обществе встречаются совсем
другие меньшинства — те меньшинства,
которые никогда не превратятся в
большинства, потому что они изначально
устроены как меньшинства, потому что
их превращение в большинства не нужно
и объективно невозможно».
«Некоторые культурные
стратегии и их проявления соотносимы
с „открытыми меньшинствами”, а некоторые
— с „закрытыми меньшинствами”; притом
четкую границу между ними провести
невозможно. К тому же движение культурных
потоков мало предсказуемо: бывало так,
что авторы, представлявшиеся современникам
„герметичными” и „элитарными”, спустя
века формировали повестку мейнстрима
и, напротив, „площадные”, наидемократичнейшие
тексты в грядущем оказывались достоянием
исключительно специалистов. Но иногда
культурные сообщества сознательно
позиционируют себя как „закрытые
меньшинства” аристократического типа.
Такие сообщества регулируются-охраняются
цензом приемлемости текстов, выверяемым
не столько по общей „сложности”, сколько
по эзотерической непохожести на все,
созданное „экзотериками”, „не
аристократами”. Такие „закрытые
меньшинства культуры” действительно
генерируют новизну, только эта новизна
никак не связана с прогрессом. Кстати,
они-то для себя легко выявляют
(верифицируют) „правильно новые” тексты
в общем массиве „новья” — по корпоративным
„паролям”, непрерывно меняющимся».
Лев Бертовский,
Вера Клюева, Александр Лисовецкий.
Смерть Сергея Есенина: криминалистический
взгляд на культурно-историческое
событие. — «Вопросы литературы», 2018, №
5 <http://voplit.ru>.
«Целью данного
исследования является криминалистический
анализ обстоятельств гибели Есенина
на основе авторской классификации
криминалистически значимых признаков
самоубийства, составленной в результате
изучения более сотни материалов
расследования самоубийств. Настоящая
статья не имеет цели ошеломить читателя
провокационными неизвестными фактами
о жизни и смерти Есенина…»
Дмитрий Быков.
«Мне интересны люди, живущие вопреки
времени». Беседу вел Игорь Вирабов.
— «Год литературы», 2018, 23 ноября
<https://godliteratury.ru>.
«Цветаеву я как раз
очень люблю и бесконечно ей сочувствую
по-человечески, но мне важно было показать
ее [в романе «Июнь»] глазами Гордона,
чтобы читатель увидел всю уязвимость
гения с точки зрения нормального, в
некотором смысле глубоко конформного
человека».
«В полемику я вступаю
с апологетами репрессий, которые
настаивают на их необходимости и
благотворности. И с некоторыми современными
пропагандистами так называемой
геополитики. И с теми, кому война — мать
родна, и потому они стараются испортить
нравы и воздух на всех площадках, куда
проникают. Но роман пишется прежде всего
ради борьбы с собственными искушениями
и личными демонами».
Дмитрий Быков.
«Для отличника русская литература —
это музей, а для трудных детей — аптека».
Беседу вела Наталья Иванова-Гладильщикова.
— «Вести образования», 2018, 18 декабря
<https://vogazeta.ru/articles/types/interview>.
«Но, пожалуй, самым
интересным было то, что делал
Сорока-Росинский. Это описано в главном
педагогическом романе ХХ века —
„Республика ШКИД”. ШКИД — это „Школа
имени Достоевского”. Сорока-Росинский
подвергал детей очень сильным
психологическим воздействиям в духе
Достоевского. <...> Он ставил их перед
крайне сложным моральным выбором,
заставляя участвовать в судах над
литературными персонажами, принимать
решения по педагогам и по внутришкольным
ситуациям. <...> Кроме того, его никто
не мог остановить: у него учились самые
отпетые, беспризорники или те, кого
выгнали из всех школ. Но трудные дети
очень склонны к таким экспериментам.
Их постоянная принудительная невротизация
находит в этом выход. Ребенок каждый
день находится перед нравственным
выбором. Потом Сороку-Росинского убрали
из Ленинграда. И он вернулся в город в
50-е годы, уже стариком. Погиб учитель (а
он плохо видел), когда поехал на трамвае
за билетами в кино для свой ученицы,
которая впервые в жизни очень хорошо
написала сочинение. Это величайший
педагог, который когда-либо существовал.
Конечно, его эксперимент не для всех,
но если дети живут в интернате, они и
так постоянно находятся в экстремальной
ситуации».
Окончание интервью
см.: «По-настоящему способны воспринимать
литературу только неблагополучные
дети» — «Вести образования», 2018, 20
декабря.
Соломон Волков.
«Пушкин — наше все, но я бы не хотел
быть его соседом». Беседовала Ольга
Смагаринская. — «Этажи», 2018, 11 декабря
<https://etazhi-lit.ru>.
«Это даже не
наблюдение, а литературоведческий
штамп: стихи Бродского совсем не
эротические, есть его знаменитое
высказывание: „в русском языке любовь,
как акт, лишена глагола” — у него любовь
всегда очень интеллектуализирована.
А Евтушенко, наоборот, было очень важно
рассказать о всех своих победах, и он
на это был уже и нацелен. Поэтому странно
было потом, после фильма [о Евтушенко],
слышать упреки в том, что я не имел права
спрашивать у него про Беллу Ахмадулину,
о том, кто ее научил пить: я уже знал, что
он был согласен отвечать на это, и меня
эти вопросы, действительно, интересовали.
На ранних снимках Белла — такая пышечка,
совершенно не похожая на себя потом,
можно даже не узнать ее вовсе, редкий
человек так меняется, как она. С годами
у нее стало сожженное лицо, она превратилась
в трагическую фигуру. У Ахматовой,
кстати, было не так. Она становилась
более величественной, на лице у поздней
Ахматовой не было трагизма, а у Ахмадулиной
— совершенно трагическая маска. Я с ней
был знаком еще в Советском Союзе. И уже
тогда меня поразили рассказы о ее
выходках в 70-е годы. Даже молодая Ахматова,
которая тоже была по-своему достаточно
вызывающей, на пряном фоне серебряного
века, уступала ей в этом. Ахмадулина
себя буквально сжигала, это было очевидно.
И меня интересовало, как и почему это
происходило».
Выход из социальной
теплицы. Солженицын еще не прочитан
по-настоящему ни его друзьями, ни
недругами. Опрос. — «Литературная
газета», 2018, № 50, 12 декабря <http://www.lgz.ru>.
Говорит Павел
Басинский: «Солженицын остается
загадкой. Во-первых, как художник. На
самом деле, это, возможно, один из самых
модернистских писателей ХХ века.
„Архипелаг ГУЛАГ” — это что? Какой это
жанр? „Опыт художественного исследования”?
Но вы только всмотритесь в эти слова.
Опыт. Художественного. Исследования.
Тут все нужно осмыслять по-новому,
модернистски. Мне лично непонятен жанр
„Архипелага”. Я считаю, что Солженицын
придумал какой-то новый жанр, которого
в мировой литературе в принципе еще не
было».
Мария Галина о
предательской силе иллюзии и немножко
о бессмертии. Беседу вел Василий
Владимирский. — «Год литературы», 2018,
10 ноября <https://godliteratury.ru>.
Говорит Мария
Галина: «Нормальная с моей точки
зрения ситуация, ненормальная она была
в советское время, когда книги поэтов
выходили [много]тысячными тиражами. И
ведь не потому, что вокруг сплошь все
были любителями поэзии, а в силу сенсорной
депривации, когда книги заменяли все
остальное. Тем более что сейчас есть
социальные сети, а в соцсетях действует
обратная связь, что для поэта на самом
деле насущно необходимо и естественно.
Отчуждение поэта от текста посредством
тиражирования этого текста на бумаге
— очень позднее историческое явление.
А в нынешней ситуации книга — визитная
карточка или новостной повод, не больше».
«<...> Самое для
меня важное, что я написала — это трилогия
„Малая Глуша” — „Медведки” —
„Автохтоны”, и в общем и в целом это
романы о ненадежности мира, ненадежности
каких-то четких внешних ориентиров, и
еще о постправде, о том, что наши поступки
диктуются не реальностью, но нашими
представлениями о ней и поэтому иногда
бывают страшными и странными — на
сторонний взгляд».
«Еще я люблю у себя,
если так можно выразиться, фантастический
роман „Волчья Звезда”, он о предательской
силе иллюзии и еще немножко о бессмертии
— сейчас это модная тема, но я его писала
страшно сказать, 20 лет назад».
Александр Генис.
В поисках точки зрения. Памяти Андрея
Битова. — «Радио Свобода», 2018, 3 декабря
<http://www.svoboda.org>.
«В своих текстах он
ее [советскую власть] учитывал как
невидимую гравитационную ловушку,
искривлявшую вокруг себя пространство.
Вынужденный принимать в расчет влияние
этих силовых линий, Битов строил
повествование вдоль них — так, что они
скорее помогали, чем мешали развертыванию
текста».
«Можно сказать, что
Битов советскую литературу не пережил,
а аккуратно обошел по периметру, причем
с внешней стороны. Поэтому даже в самые
тяжелые времена он умел придавать
вынужденному молчанию сибаритскую
форму праздных размышлений. Однажды
Битов сказал, что Набоков — образ той
русской литературы, какой она бы стала,
не будь Октябрьской революции».
«Но он [Битов] и сам
был уроженцем сослагательного наклонения
и поселенцем альтернативной реальности.
Окружающее, губившее одних и развращавшее
других, позволило Битову освоить
вымышленный мир, в котором только он
был хозяином положения. Так, выворачиваясь
из-под ига власти, он угодил в новейшую
мировую литературу, занятую теми же
темными отношениями искусственного с
естественным».
«Главное — научиться
говорить на современном языке».
Издатель Александр Иванов — о книгах,
жизни и не только. Текст: Олег Макаров.
— «Новая газета во Владивостоке», 2018,
№ 467, 15 ноября <http://novayagazeta-vlad.ru>.
«Во Владивостоке
по приглашению Центра современной
культуры „Хлебозавод” побывал основатель
и главный редактор издательства Ad
Marginem (Москва) Александр Иванов.
Фрагменты его лекции о современном
книгоиздании в России публикуем ниже.
«Есть такое понятие
— прекариат, прекарный образ жизни. Это
очень сложное понятие, которое означает
многие особенности современной жизни.
В частности, это набор негативных
особенностей современной жизни, как,
например, отсутствие гарантий или очень
слабые гарантии. Мы часто работаем на
временных работах, без всяких страховок,
мы очень часто не гарантированы ни в
наших путешествиях, ни в наших сбережениях,
ни в нашем здоровье, ни в чем. Мы живем
в мире, где большинство работ являются
работой к случаю. Например, так организованы
самые интересные современные явления
в культуре. Что такое биеннале — куратор
набирает со всего света художников,
делает выставку в одном пространстве
в одно время, а затем все разбегаются,
ничего не происходит».
«Жизнь такая, что,
как говорил Юрий Олеша, — у него есть
замечательная в дневниках фраза, когда
он почувствовал, что стал знаменитым
советским писателем, и он пишет: я стал
знаменитым писателем, а где слава? Вот
римляне представляли, что такое слава:
вы сидите как победитель, а мимо проносят
тела убитых врагов, вам приносят награды,
букеты, везде ваши портреты… Вот так
выглядит настоящая слава, но такой славы
уже давно нет ни у кого. Вся слава длится
несколько минут, иногда дней, максимум
месяцев. Еще 15 лет назад мы жили в ситуации
довольно стабильных ценностей массовой
культуры. Годами слушали, например,
Майкла Джексона или Бритни Спирс, а
сейчас же такого нет! Сейчас нет того,
чтобы какая-то группа, какой-то релиз
держали внимание год или два. Все
сменяется, все новое. Все новости культуры
живут примерно, как насекомые, — несколько
часов или дней. Укусил вас комар, полетал
и умер. Спустилась на вас какая-то слава,
полетала и умерла. Вы приходите на
следующий день — на вас должны смотреть,
вас должны узнавать, а вас никто уже не
узнает, уже новых узнают. И это нас очень
фрустрирует, это тоже часть нашей
прекарной жизни».
Линор Горалик.
«Сказка — это проективный тест». Интервью
о новой книге, взрослом страхе перед
сказками и детских чувствах. Текст: Анна
Соболь. — «Город Прима», Красноярск,
2018, 19 ноября <http://gorodprima.ru>.
«Я пишу, мне хочется
думать, для таких детей, которым прямой
разговор о страхе важен. Важен вот
почему: я часто думаю о том, что ребенок
живет в эмоциональном мире, ничем не
отличающемся от мира взрослых: те же
страсти, те же большие эмоции, только у
ребенка, в отличие от взрослого, нет
никакого инструментария, чтобы со всем
этим справляться. Нет даже того
элементарного жизненного опыта, который
взрослому, в конце концов, говорит: „Ты
дожил до этого момента? Переживешь его
и доживешь до следующего. Если тебя не
убили предыдущие события твоей жизни,
то и эта, дай бог, не убьет”».
«Другое дело, что
есть еще одна причина, по которой взрослые
часто не хотят давать ребенку ту или
иную книгу, мне кажется: они сами не
хотят потом о ней говорить, не хотят
отвечать на вопросы. Это в высшей степени
понятно и нормально, просто, мне кажется,
раз так, то не стоит лукавить, когда мы
пытаемся определить, кого именно мы
огораживаем и оберегаем».
Линор Горалик —
о писательском ремесле, феномене
женственности и своей следующей книге.
Беседу вела Ольга Марк. Текст: Дарья
Колосова. — «Собака.ru», 2018, 28 ноября
<http://www.sobaka.ru/nn>.
Говорит — в
нижегородской редакции «Собака.ru» —
Линор Горалик: «Когда в моде наступает
период резкого изменения кодов, а сейчас,
на мой взгляд, дела обстоят именно так,
есть люди, чья эротическая оптика
внезапно оказывается непригодна. Это
очень сложное переживание, особенно
если язык одежды в обществе, где ты
живешь и вырос, расходится с изменившимся
языком моды».
«Кстати, недавно я
пыталась объяснить своим американским
коллегам выражение „поэт в России
больше, чем поэт” и то, почему стоящая
за ним логика, на мой взгляд, вредна и
опасна: во-первых, человек, решивший
писать тексты, может счесть, что только
этого недостаточно, что он должен быть
чем-то еще, и очень зря; а во-вторых,
человек, который не хочет быть чем-то
еще, может решить, что и тексты тогда он
писать не будет, и очень жаль».
«Я человек, который
хочет, чтобы его любили, который крайне
не уверен в себе, который очень боится
сделать что-то плохо. Но у всей ситуации
есть и другая сторона: я не могу делать
другие тексты и не могу не делать эти.
Я оказываюсь в некоторой ловушке: я
должна писать только так, и при этом мне
важно, что обо мне думают. Это крайне
неудобная позиция, но я учусь в ней
выживать».
Олег Заславский.
«Три пальмы» М. Ю. Лермонтова:
Экзистенциальный выбор и структура
текста. — «Toronto Slavic Quarterly», № 66 (2018)
<http://sites.utoronto.ca/tsq/66/index_66.shtml>.
«Ключевой момент,
по нашему мнению, состоит в том, что в
произведении представлена экзистенциальная
проблема, не имеющая „хорошего” варианта
разрешения, что тем самым дискредитирует
высшую инстанцию и выявляет ее природу
как чуждую гармоническому устройству
мира. На Боге лежит ответственность как
судьбу пальм в 1-й фазе, так и за их гибель.
Но и пальмы, не угадавшие своей трагической
роли и не принявшие экзистенциальный
вызов одиночества, разделяют некоторую
косвенную ответственность за происшедшую
с ними беду. А тотально дисгармоничный
мир произведения заставляет видеть
здесь проявление характерного для
Лермонтова демонизма».
Зеркало русской
контрреволюции. К столетию Александра
Солженицына. Передачу вел Сергей
Медведев. — «Радио Свобода», 2018, 5 декабря
<http://www.svoboda.org>.
Участвуют Даниил
Цыганков, доцент ВШЭ, Михаил Голубков,
заведующий кафедрой новейшей русской
литературы и современного литературного
процесса филологического факультета
МГУ и Михаил Павловец, преподаватель
лицея ВШЭ.
Говорит Михаил
Голубков: «Когда он пришел в „Новый
мир”, у него были огромные симпатии и
уважение к Твардовскому. Его возмущает
фраза Лакшина: „Я при любой цензуре
скажу то, что я хочу”. А Солженицын
вообще не хочет цензуры. Вот в чем разница
— он идет до конца. Может быть, конечно,
я идеализирую эту фигуру, но это последний
великий русский писатель второй половины
ХХ века. Сейчас нет фигуры, которую можно
было бы с ним сопоставить».
Говорит Даниил
Цыганков: «Грамота Аввакума и письма
Солженицына, обращенные к патриарху,
съезду писателей, вождям Советского
Союза, — этот жанр тоже похож. И главное,
их связывает готовность, если что, пойти
на смерть. Поэтому Солженицын так повлиял
на изменения, в том числе и на распад
Советского Союза, на западные элиты? У
него была готовность… <...> И даже
умереть. Они с Натальей Дмитриевной
решили, что даже угроза детям не остановит
публикации „Архипелага”».
Говорит Михаил
Павловец: «То, что пытается донести
Солженицын, то, что пытается донести
учитель, который обязан преподавать
Солженицына, и то, как воспринимают
Солженицына дети, — это три разных
Солженицына. Для самого писателя главная
проблема — это ситуация свободного
человека в условиях несвободы: как,
оказавшись в условиях лагеря, человек
может остаться собой. „Один день Ивана
Денисовича” — это действительно
энциклопедия лагерной жизни. С учителями
все гораздо сложнее. Дело в том, что
Солженицын сейчас у нас превращается
в фигуру последнего классика. Солженицына
нужно воспевать, возвеличивать, из него
нужно делать писателя, который формулирует
великие глубокие мысли. Таким образом,
происходит некая лакировка Солженицына,
некое превращение его из живого,
проблемного, тяжело мыслящего писателя
в сборник готовых ответов на какие-то
вопросы».
Интерфейсы на
диффузном поле. Евгения Суслова о
медиаискусстве, «квантовых» эффектах
коммуникации, новых логиках и других
языках. Беседу вел Владимир Коркунов.
— «Контекст» (Литературный журнал
современных литературных практик),
2018, № 1.
Говорит поэт и
философ Евгения Суслова: «Абсолютно
необходимо для того, кто серьезно
работает с письмом сегодня, выслеживать
логики искусственных систем, но это не
такое уж и простое занятие».
«Сегодня мир наполнен
объектами, которые очень сложно или
практически невозможно схватить с
помощью естественного языка. При этом
никто из нас не знает, как глубоко внутри
существа укоренено силовое поле
естественного языка и откуда он все-таки
взялся. Я смотрю на новые технологии и
коммуникации, если их использовать
перверсивно, как на то, что позволит
получить доступ к более глубоким слоям
языка и пересобрать свое понимание
отношений субъекта и среды».
К 100-летию Александра
Солженицына. Зеленая лампа. Круглый
стол. Авторская рубрика Афанасия
Мамедова. — «Лабиринт», 2018, декабрь
<https://www.labirint.ru/now/Solzhenitsyn>.
Говорит Наталия
Солженицына: «<...> не „противоречивость
писателя”, а противоречия в нашем
обществе вообще, и в отношении к
Солженицыну в частности. К сожалению,
они не продуктивны для уяснения наследия
Солженицына, поскольку сетевые оппоненты
дремуче незнакомы с его текстами,
пользуются кратким набором подложных,
либо вывернутых цитат и прямой клеветой
о его жизни. В то время как Солженицын
жаждал литературной критики по своему
адресу и, отлученный на десятилетия от
русского читателя, тосковал в ее
отсутствии».
Говорит Давид
Маркиш: «Художественное творчество,
на мой взгляд, не стало основой векового
явления по имени Солженицын: работа над
самой главной, по его словам, книгой его
жизни, его литературной сверхзадачей
— историческим романом „Красное Колесо”
— была прервана автором и не завершена.
Сжатое изложение невоплощенного сюжета,
своего рода приложение к незаконченному
роману, представляется мне интереснейшими
заметками, не имеющими, строго говоря,
прецедента в литературе».
Говорит Андрей
Немзер: «Во-первых, Солженицын (как и
большинство интеллигентных людей его
поколения) был хорошо начитан в европейской
классике. (Да и о модернистской западной
словесности представление имел.)
Во-вторых, он никогда не считал, что
пишет только для своих соотечественников».
См. также: «Солженицын
предвидел войну между Украиной и Россией.
Юрий Кублановский — о критике в адрес
писателя, его отношении к Путину и
человеческом общении» — «Московский
комсомолец (MK.RU)», 2018, на сайте газеты
— 10 декабря <http://www.mk.ru>.
«Книга не меняется,
меняется жизнь читателей». Беседа с
Александром Гавриловым на «Октаве» о
новом чтении и новом повествовании.
Текст: Константин Мильчин. — «Горький»,
2018, 3 декабря <https://gorky.media>.
Говорит Александр
Гаврилов: «Понятно, что еще совсем
недавно, какие-то смешные 150 лет назад,
фраза „Человек, который не любит читать,
вероятно, проживет всего одну жизнь”
была очень яркой и попадающей в точку.
Сегодня это совсем не так. Человек,
который смотрит сериалы или играет в
качественные компьютерные игры, получает
возможность прожить более одной жизни
да еще и в гораздо более сжатые сроки».
«Смешно сказать, но
Гален, выдающийся физиолог древности,
идеи которого лежат в основе медицинской
науки о человеке, объяснял, что читать
папирусные свитки гораздо лучше, чем
пергаменные кодексы, потому что папирусные
свитки желтенькие и от них глаза меньше
устают».
«<...> Мы движемся
от обособленных повествований к
продолжающимся повествованиям, от
полного метра к сериалам. И если прошлое
десятилетие вам комфортно называть
десятилетием Роулинг, то нынешнее вполне
можно назвать десятилетием „Песен Льда
и Пламени”. Это новый тип повествования,
где происходит много событий, но никакой
сюжет ничем не заканчивается и даже
никуда не движется. Любой старый роман,
даже очень длинный, легко можно пересказать
одним предложением. А про что тексты
Джорджа Мартина?»
Владимир Козлов.
Ничья земля современной поэзии. —
«Вопросы литературы», 2018, № 5.
«После выхода в 1974
году книги Л. Гинзбург „О лирике”,
которая заканчивается на Мандельштаме,
немного можно вспомнить попыток глубоко
проникнуть в русский поэтический XX век.
Дальше — первое издание в 1996 году —
была попытка В. Баевского выпустить
„компендиум” по русской поэзии, но для
него весь русский поэтический XX век —
это семь имен. Самый младший — Бродский,
Мандельштам сюда не попал вовсе. Есть
несколько замечательных книг, претендующих
лишь на то, чтобы быть субъективным
взглядом на поэзию, — „Оправданное
присутствие” М. Айзенберга (2005), „Сто
поэтов начала столетия” Д. Бака (2015),
„Прозапростихи” И. Фаликова (2013), „Дело
вкуса” И. Шайтанова (2007). Если говорить
о достойных внимания статьях и
высказываниях о поэзии и современном
литературном процессе, пришлось бы
добавить еще как минимум пару десятков
имен — сделаем это как-нибудь в следующий
раз. Эта отсылка к библиографическому
контексту поэтической критики нужна
затем, чтобы показать общую черту этих
очень разных работ: почти никто на более
чем „дело вкуса”, чем эссе о „личных
впечатлениях” принципиально не
претендует — и даже борьба за свою
историю современной русской поэзии
ведется в той же рамке простительной
субъективности».
«Общий язык — это
ценности, которые понятны почти всем;
критерии, которые почти неоспоримы; и
наряду с фигурами спорными — фигуры, о
которых уже можно не спорить. Это —
результат договоренностей. М.
Айзенберг говорит, что особенность
сегодняшней ситуации в восприятии
поэзии в том, что нет таких пяти имен,
зная которые мы получили бы адекватное
представление, чем поэзия живет, —
сегодня нужно знать пятьдесят имен. А
их только Бак перечислил более трехсот;
примерно столько же поэтов (двести
семьдесят), по подсчетам А. Скворцова,
вошли в антологии „Лучшие стихи 2010 —
2012 годов”».
Борис Колымагин.
Солженицын и поэты андеграунда. —
«Арион», 2018, № 4.
«Тема сочувствия к
„Исаичу” звучит в произведениях разных
поэтов. Возможно, самые сильные строки
принадлежат оказавшемуся в эмиграции
Алексею Хвостенко (Хвосту), автору песни
„Вальс-жалоба Солженицыну” (1979). <...>
Припев — почти музыкальная фраза: „Ах
Александр Исаич, / Александр Исаевич /
Что же ты кто же ты где же ты право же
надо же”. Слово освобождается от
содержания, превращается в звук. Но эти
звуки несут облако смыслов-чувствований.
И каждый раз припев, чуть видоизменяясь,
наращивает общий смысл: „Были бы не
были ежели нежели дожили”, „Так ли не
так ли и то да не то да не то еще”, „Эко
зеленое мутное царство Канада-Мордовья
вселенская родина”, „Ох тяжело, нелегко,
Александр Исаевич, / Так-то, вот так,
Александр Исаич, Исаевич”. Такие строчки
никакую советскую цензуру не пройдут
в принципе. И не только по идеологическим,
но и по эстетическим соображениям: они
за рамками стандартного поэтического
говорения, на границе поэзии и музыки».
Корпус текстов.
Опрос. Отвечают: Михаил Айзенберг,
Мария Галина, Александр Беляков, Шамшад
Абдуллаев, Сергей Соловьев, Хельга
Ольшванг, Федор Сваровский, Андрей
Сен-Сеньков, Георгий Геннис, Василий
Бородин, Сергей Тимофеев, Владимир
Богомяков, Лида Юсупова, Станислава
Могилева, Дмитрий Григорьев. — Журнал
поэзии «Воздух», № 37 (2018)
<http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.
Говорит Михаил
Айзенберг: «По моему ощущению новые
стихи не прибавляются к прежним в
количественном отношении, а словно бы
растет по своему закону некое стиховое
тело. Каждое стихотворение протягивает
какие-то щупальца и налаживает связи
не только с ближайшими соседями, но и с
очень дальними, которые неожиданно
оказываются его родственниками. И не
только цикл становится одним стихотворением
(что несомненно), но и на большем
пространстве происходит нечто подобное.
Обнаруживается (обнаруживает себя)
какая-то грибница: какое-то „целое”. И
уже от этого целого возможен обратный
путь к отдельным стихотворениям».
Говорит Мария
Галина: «Как мне кажется, я как раз и
двигалась от отдельных стихотворений
к массиву. По крайней мере, если в первой
книжке у меня большей частью именно
отдельные стихи (или мини-поэмы), и каждое
независимо и самодостаточно, то уже во
второй и дальше преобладают четко
сегментированные циклы, которые в
принципе можно объединить в какие-то
гиперциклы и так далее... Мне явно легче
работать с циклами стихов, где каждый
отдельный текст как бы подпирается
остальными. Наверное, дело в том, что я
пишу еще и прозу: в результате вокруг
прозаических текстов вырастает такое
облако тэгов, ну и вообще в прозе немножко
другая энергия, постепенно она захватывает
и стихи».
Говорит Федор
Сваровский: «А первый сборник получился
целиком тематическим. В результате для
некоторых читателей я — тот, кто пишет
исключительно „про роботов”».
Говорит Владимир
Богомяков: «Я всегда думал, что мои
стихи существуют отдельно друг от друга.
И вот как-то человек по имени Крюгер
взялся издавать сборник моих стихов
под названием „Стихи, которые придумал
механический барсук”. И в этом сборнике
он с экспериментаторскими целями слепил
по несколько стихотворений вместе.
Получились уродцы, у которых могло быть
две головы или рука торчала из спины.
Сначала они меня очень раздражали, но
потом у меня появился какой-то особый
взгляд, которому все мои стихи открывались
как некое единое пространство (пусть и
не монотонное). В дальнейшем мне
понравилось смотреть на свои стихи
словно бы со стороны, и, мне кажется, у
меня получилось такое „зрение кубиста”,
когда стихотворные объекты обнаруживали
в себе нечто вроде простых геометрических
форм. С другой стороны, между стихотворениями
не было четких границ (пространственных
и временных) и они существовали словно
бы в пересекающихся плоскостях».
Василий Костырко.
В поисках авторитета: по следам сетевого
чтения. Размышления по поводу внутренней
статистики портала «Журнальный зал»
за 2010 — 2018 гг. — «Знамя», 2018, № 12
<http://znamlit.ru/index.html>.
«Ведь полностью
исключить наличие связи между популярностью
определенных текстов и настроениями
общества мы не можем. Набор текстов из
ЖЗ, ставших „хитами” за последние
восемь лет, может показаться весьма
специфическим. Дело в том, что помимо
художественной литературы и литературной
критики здесь представлены публицистика
и документальная проза: дневники,
мемуары, автобиографии. Именно к
последнему жанру и относятся самые
востребованные читателем публикации
ЖЗ за последние восемь лет (те публикации,
которые один или большее количество
раз набрали максимальное число просмотров,
по данным счетчика Google Analytics, c 1
января по 31 декабря с 2010 по 2018 год)».
Круглый стол о
целесообразности запретов в литературе
для детей и подростков. Участвуют:
Борис Минаев, Эдуард Веркин, Ксения
Драгунская, Алексей Капнинский (Капыч),
Ирина Котунова, Анастасия Орлова, Юрий
Бобринев, Ая эН, Мария Порядина, Лариса
Романовская, Ирина Лукьянова, Татьяна
Рудишина, Светлана Лаврова. — «Октябрь»,
2018, № 11 <http://www.intelros.ru/readroom/oktyabr>.
Говорит Ирина
Котунова, главный редактор издательства
«Детская литература»: «Разумеется,
технические требования к шрифтам,
иллюстрациям, объемам, соотношению
текста и рисунка были всегда. Учитывались
и медицинские показатели, способные
повлиять на здоровье ребенка — например,
„посадить” зрение. Но в современном
мире к этому вопросу возникло
гипертрофированное отношение, и с
момента вступления в Таможенный союз
строгости еще усилились. Это вроде и
хорошо, но на практике иной раз приводит
к обратному результату. Например,
считается, что некоторые шрифты вредны
для неокрепшего глаза младшеклассника,
и они запрещены. В итоге мы лишились
возможности делать сложные, интересные
макеты. В изданиях для дошкольников
дозволено лишь несколько шрифтов,
регламентирована длина строки… Макеты
максимально упростились, а современные
дети, наоборот, стали более развитыми,
их окружают гаджеты, виртуальная
реальность… К тому же мы лишены
возможности переиздать многие книги
ушедших авторов и художников, поскольку
макеты не соответствуют современным
санитарным нормам. Но если привести
макет к норме, книга как арт-объект
перестанет существовать — сложная,
интересная книга, как раз для современного
развитого ребенка!»
Говорит Ирина
Лукьянова: «Я сама была таким ребенком
и читала все подряд — за едой, на ходу
и даже когда шла по лестнице. При этом
одно из самых ненужных моих читательских
впечатлений в детстве — вычитанная в
пятом классе у Дрюона сцена убийства
английского короля, которому в наказание
за гомосексуализм засунули раскаленный
железный прут в анальное отверстие и
прожгли насквозь. Помню, что меня весь
вечер тошнило, и за Дрюона я с тех пор
не бралась. Я, в общем, была впечатлительным
ребенком. Помню еще, что мне даже в голову
не пришло обсудить полученные впечатления
с родителями — да у меня и вопросов не
было, чтобы им задать. Как ни странно, я
гораздо лучше справлялась с книжками
о зверствах фашистов в концлагерях,
может быть, потому, что для восприятия
этой информации у меня была подготовленная
историческая почва, четкая система
координат, в которых не было места
сексуальности, и еще, кажется, потому,
что вокруг этих событий не было такой
широкой зоны умолчания, как вокруг
вопросов мужеложства (слово я вычитала
у Дрюона): тема фашизма и антифашизма
находилась в сфере общественного
обсуждения и разговор о тяжелом и
страшном был возможен».
Дмитрий Кузьмин.
О профессии критика. — «Лиterraтура»,
2018, № 127, 5 ноября <http://literratura.org>.
«Я, конечно, не
критик, хотя изредка и сочиняю какие-то
тексты, написанные из позиции критика.
Но это, возможно, и к лучшему, потому что
в нынешнем веке вроде бы уже окончательно
ясно, что профессионализм — это не
жестко заданная идентичность,
непредумышленно вылезающая из человека
в самые неподходящие моменты, а
определенная оптика, включаемая
инструментально, там и тогда, когда
человек принимается за работу именно
этого вида. Критическая оптика задается,
прежде всего, медиаторной функцией:
критический текст всегда коммуникативен,
обращен к ясно представимой аудитории
и желает оказать на нее воздействие. В
идеале это воздействие лежит в
просветительской плоскости, как любое
выступление эксперта: критика выстраивает
контекст, располагая множество
произведений в некотором порядке и
снабжая читателя средствами навигации
по образовавшемуся пространству;
применительно к отдельному произведению:
она ставит его в некоторый опознаваемый
читателем ряд и указывает на индивидуальные
признаки, выделяющие его из ряда».
Юрий Милославский.
Паралитература и русский читатель.
Часть первая. — «Русская Idea», 2018, 28
ноября <https://politconservatism.ru>.
«С точки зрения
традиционного подхода, этот выстроенный
„нарратив” истории искусства — есть
плод совокупной, роевой, по выражению
гр. Л. Н. Толстого, деятельности в пределах
культурного пространства, где сознательному
вмешательству отведена важная, но далеко
не главная, не говоря уж — единственная
— роль. Отсюда и сложность изучения
многосоставного, зачастую разнонаправленного
процесса. Создание успешно работающего
искусственного современного культурного
контекста стало возможным постольку,
поскольку условия, при которых наблюдатель
может сравнить/сопоставить „поддельное”
и „подлинное”, весьма затруднены
(вплоть до полной невозможности)».
«Начало процессу
формирования искусственного культурного
контекста в русском культурном
пространстве было положено еще в
шестидесятые-семидесятые годы ХХ в.,
когда в русской словесности (и не только
русской, разумеется) развернулась
ожесточенная борьба соперничающих
культурных контекстов — условно
пре-постмодернистского, который
социально-политически манифестировал
себя как прогрессивный, демократический
— и условно-традиционалистского,
ориентированного на сбережение и
возрождение всего того, что рассматривалось
адептами этого подхода как наследие
классики. Нет нужды указывать победителя.
Но точка зрения, согласно которой
сегодняшний русский читатель уже не в
состоянии выйти за пределы навязанного
ему культурного контекста, и даже не
подозревает, что за этими пределами
„что-то есть”, — как мы вскоре увидим,
верна лишь отчасти».
Часть вторую см.:
«Русская Idea», 2018, 20 декабря.
Мир! 1918 — век
спустя. Передачу вел Александр Генис.
— «Радио Свобода», 2018, 12 ноября
<http://www.svoboda.org>.
Говорит Соломон
Волков: «Для меня удивительно, что
когда люди вспоминают о русской
литературе, посвященной Первой мировой
войне, практически никогда не вспоминают
зощенковские новеллы, потому что они
были спрятаны в его книге „Перед восходом
солнца”, первые части которой были
опубликованы в журнале „Октябрь” в
1943 году. <...> Зощенко, чрезвычайно
популярный и уважаемый писатель до того
времени, был подвергнут полному остракизму
и вычеркнут практически из литературной
жизни. Окончание этой книги „Перед
восходом солнца” уже никогда в советское
время не было опубликовано, только
сравнительно недавно эта книга вышла
в свет в полном виде. Между тем эти 22
новеллы принадлежат к числу шедевров
вообще, а не только русской литературы
о Первой мировой войне. Они должны были
бы быть включены в любую самую строгую,
самую отборную антологию русского
рассказа».
Глеб Морев. Столетие
Солженицына: юбилей завязанных узлов.
Историк литературы Глеб Морев о том,
почему имя Александра Солженицына в
2018 году вызывает яростные споры. —
«Ведомости», 2018, 10 декабря
<https://www.vedomosti.ru>.
«К моменту публикации
„Архипелага” Солженицын являл собой
беспрецедентный для СССР пример
человека-институции, чьи действия были
абсолютно автономны от государства, —
и это в государстве, претендующем на
тотальный контроль своих граждан. Помимо
идеологического противостояния советской
власти Солженицын вел последовательную
работу по преодолению советских
репрессивных табу и возрождению
нормальных (по сути — дореволюционных)
форм культурной жизни: он был первым с
1929 г. живущим в СССР писателем, кто в
1970 г. открыто установил контакт с
зарубежными издателями, которым передавал
для публикации свои тексты, минуя
советскую цензуру; по его инициативе
был возрожден (опять-таки впервые с 1918
г., когда в Москве был напечатан преемник
„Вех” — сборник „Из глубины”) жанр
неподцензурного общественно-философского
сборника, объединившего оппозиционных
советской идеологии авторов („Из-под
глыб”, 1974 г.). Но, разумеется, по резкости
ничто из этого не могло сравниться с
„Архипелагом” — текстом-свидетельством,
открыто ставящим вопрос о бесчеловечной
природе не сталинского режима, но всей
коммунистической власти с 1917 г. и о
преступлениях против человечества,
совершенных ею за десятилетия управления
Россией коммунистами».
«„Красное колесо”,
которое часто укоряют за традиционность,
представляет собой типично модернистский
утопический проект, задачи которого
далеки от литературных».
Андрей Немзер.
Литературная девушка. О ключевом эпизоде
повести Александра Солженицына «Раковый
корпус». — «Знамя», 2018, № 12.
«— Эротический
момент есть и у современных авторов. Он
не лишний, — строго возразила Авиета.
— В сочетании и с самой передовой
идейностью.
Героиня „Ракового
корпуса”, произносящая эту яркую
сентенцию, достойна пристального
внимания. Она принципиально отличается
от всех сколько-то подробно описанных
персонажей повести Солженицына. Это
авторское решение было замечено первыми
читателями „Ракового корпуса” (точнее,
первой его части), принадлежащими
литераторской среде. Замечено и осуждено.
Как и глава 21 „Тени расходятся” в целом.
На удалении эпизода настаивали сотрудники
„Нового мира”, в том числе боровшиеся
за публикацию „Ракового корпуса”.
<...> Отвечая критикам, Солженицын не
без лукавства с ними „частично”
соглашался: „Говорят: фельетон. Согласен,
— да. Говорят: фарс. Согласен, да. Но вот
в чем дело: фельетон-то не мой, фарс-то
не мой. Речь Авиеты состоит из цитат из
произведений известных ведущих критиков.
Говорят: не надо сердиться на литературу.
Да, с точки зрения вечности, конечно, не
надо. С точки зрения вечности этой главе
здесь не место. Но в течение некоторого
времени эти цитаты произносились не
Авиетой, глупенькой девчонкой, а людьми
уважаемыми, с трибун побольше этой, и в
печатном слове. Справедливо ли забыть
это? Эти весы между вечностью и
современностью очень трудные, сложные.
Конечно, в этой главе я откровенно
пренебрегаю чашкой вечности, откровенно
даю фельетон и фарс. Но говорю: не мой”.
Что Авиета шпарит цитатами, конечно,
понимали все сколько-то вменяемые
литераторы. А вот о том, зачем автору
понадобился „фарс” и что за ним стоит,
думать они не хотели».
Олеся Николаева.
Главной мыслью Андрея Битова была
мысль о Боге. — «ПРАВЧТЕНИЕ: Правильное
Чтение» (Портал о православной литературе),
2018, 11 декабря <https://pravchtenie.ru>.
«И мы с ним часто
говорили о Промысле Божьем, о Боге, о
Христе. И в Москве, и в Переделкине, и в
тех путешествиях и паломничествах,
которые так счастливо выпадали нам: мы
оказывались вместе и в Тбилиси, и в
Афинах, и в Александрии, и в Константинополе,
и в Иерусалиме у Гроба Господня. Конечно,
он так и не стал, к сожалению, церковным
человеком, но к Церкви относился с
благоговением <...>».
Ничего не попишешь.
С Александром Скиданом о всплеске
андеграунда, Викторе Кривулине, Аркадии
Драгомощенко, цирковой поэзии и
рефлексивной дистанции беседует Владимир
Коркунов. — «Цирк „Олимп”+TV», 2018, № 29
(62), на сайте — 26 ноября
<http://www.cirkolimp-tv.ru>.
Говорит Александр
Скидан: «В конце 80-х происходил
культурный взрыв, волной которого могло
и накрыть. Одновременно печатали и
запрещенных в советское время Ходасевича,
Георгия Иванова, и полузабытого Вагинова,
и обэриутов, и Бродского, и новых поэтов…
Плюс вал переводов. Это наложение
создавало какую-то фарсовую ситуацию,
голова едва с ней справлялась.
— [Всеволод] Некрасов
воспринимался как новый поэт?
— Для меня — да,
потому что я его до этого не читал. И
хотя классические вещи он писал в 60-е и
70-е годы, и к тому времени уже был известен,
я его прочел только в 1989 году. Практически
одновременно с Георгием Ивановым. И вот
эта одновременность (смеется) — она
взрывала мозг! 20-30-е годы XX века и конец
XX века как будто схлопывались. Это был
очень контекстуально и исторически
обусловленный, очень наглядно выраженный
постмодернизм, но не в расхожем смысле,
а более глубоком».
Отсутствие
увлекательного. Беседа с Дмитрием
Даниловым накануне пятидесятилетия
писателя и драматурга. Текст: Дмитрий
Бавильский. — «Горький», 2018, 20 декабря
<https://gorky.media>.
«— Если со стороны,
то однажды я вывел ваши корни из
французского «нового романа». Как вообще
на вас повлиял модернизм?
— Абсолютно корректное
сравнение. Повлиял, конечно. Особенно
отечественный модернизм — Добычин,
Хармс. И это какая-то сложная связь. Они
на меня сильно влияли в начале (плюс еще
Мамлеев), потом я их влияние преодолел,
как мне кажется. Но вдохновляющее
воздействие в самом начале было очень
мощным. <...> С конкретными примерами
мне сложно. Это же давно было, в юности.
Это было общее оглушение от вот такой
совсем другой литературы. У Добычина
поражала его медитативная замороженнось,
бессюжетность. У Хармса — трагический
абсурд в соединении с парадоксальным
юмором. У Мамлеева — ощущение беспросветного
ужаса человеческого бытия (не конкретного
человека, а вообще людей). Я, конечно,
говорю банальности, но я это все именно
так и воспринимал.
— Был ли писатель,
на фигуру которого вы ориентировались
и кем бы хотели бессознательно стать?
— Нет, я в таком
смысле ни на кого не ориентировался.
Судьбы моих любимых писателей, особенно
Хармса и Добычина, были настолько
трагичными, что мне было страшно на себя
их примерять».
Борис Парамонов.
Солженицын как внелитературный вопрос.
— «Радио Свобода», 2018, 11 декабря
<http://www.svoboda.org>.
«Сейчас для литературы
время не для романов, а для хроник и
четьих миней, писал Мандельштам. И вот
Солженицын это опровергает — причем
не тем, что пишет романы (скажем, „Раковый
корпус” и „В круге первом”), а тем, что
восстанавливает образ героя — и не
романного, а реального, жизненного, в
жизни действующего, и отнюдь не
приспосабливающегося. Этот герой — сам
автор вот этих мемуаров, вот этого
„Теленка”. Вернув героя в жизни,
Солженицын тем самым ввел его в литературу
— и восстановил жанр, заново его породил,
когда героем становится сам писатель,
вот эту книгу пишущий, которую вы в руках
держите».
Борис Парамонов.
Между элегией и энергией. К двухсотлетию
Ивана Тургенева. — «Радио Свобода»,
2018, 9 ноября <http://www.svoboda.org>.
«Самый интересный
сюжет в писательской жизни Тургенева,
конечно, связан с лучшим его романом
„Отцы и дети”. Это выдающееся произведение
заметно отличается от прочих сочинений
Тургенева самим своим тоном — не мягко
элегическим, как в прочих его вещах, а
резко энергичным, порой ироническим,
порой суггестивным. <...> Писатель,
так сказать, покончил с пейзажами и
„тургеневскими девушками” и явил себя
в образе мужа. Открывалась принципиально
новая перспектива для Тургенева. И тут
случился главный срыв в писательской
биографии. Роман не понравился все тем
же радикалам, „передовой молодежи”,
посчитавшей себя оскорбленной образом
Базарова. И Тургенев испугался такой
немилости, был травмирован ею — и
вернулся на прежнюю свою стезю элегика
и пейзажиста, певца „девушек”. А главная
тургеневская девушка — сам автор, сам
Тургенев Иван Сергеевич: человек
громадного роста, но с тонким писклявым
голосом».
«Тургенев не
реализовал своей писательской потенции.
Вина за это лежит как на некультурной
русской публике, так и на самом писателе.
Писатель должен уметь ругаться, а не
ходить на поводу так называемого
общественного мнения. Вот главный урок
жизни и творчества Тургенева».
«Но не любить его
нельзя».
Владас Повилайтис
(в соавторстве с Андреем Тесля). Наша
нелюбовь к Тургеневу — симптом для нас.
— «Взгляд», 2018, 9 ноября <https://vz.ru>.
«Русская литература
— про отношения человека с Богом. А
Тургенев — про отношения человека с
человеком, с природой, со временем, с
самим собой. У Тургенева человек не
требует преодоления. Он не требует
оправдания. Не порождает пафоса».
«Наша нелюбовь к
Тургеневу — это симптом для нас. Великая
русская литература требует от нас
многого, слишком многого. Она требует
самопреодоления. Тургенев не требует
ничего подобного — он не исправитель,
а наблюдатель. В первую очередь — за
самим собой. И если иногда он оказывается
в роли воспитателя — то на собственном
примере. В способности рассказать о том
опыте слабости, ранимости, который
пережил сам. Это про негероического
человека — замечательно, что даже
Бакунина он обратил в Рудина, заставив
его нелепо умереть, несчастным влюбленным,
на никчемной баррикаде».
«Тургенев — это про
то, что человек не требует оправдания,
а жизнь — не всегда требует подвига.
Или, точнее, требует совсем других, более
сложных подвигов — смелости по отношению
к себе, способности сделать первый шаг,
признаться в своих чувствах — хотя бы
перед самим собой».
«Тургенев, попавший
в интеллигентский канон, оказался там
во многом по случайности и отчасти по
собственной вежливости и стремлению
нравиться, по нежеланию огорчать других
несогласием».
Григорий Померанц.
Письма Б. А. Чичибабину. Публикация
П. С. Глушакова. — «Знамя», 2018, № 12.
«Шесть писем Г. С.
Померанца, обнаруженных позднее,
публикуются по оригиналам, хранящимся
в архиве Б. А. Чичибабина в Харькове.
Датировка писем гипотетическая, так
как оригиналы не датированы, а почтовые
конверты утрачены».
«<конец 70-х гг.>
Дорогие Лиля и Борис! <...> В письме,
которое мы от Вас получили, первое
стихотворение — из настоящих, за которые
никак не надо извиняться. Наоборот,
пишите так и пишите! А следующие,
действительно, скорее реплика в стихах,
замена статьи, эссе или чего-то в этом
роде. Я приучил Зину писать прозу, в
записных книжках, и от этого ее стихи
стали чище поэтичными. Может быть, и Вам
надо бы завести записные книжки и
излагать (лучше: изливать) в них то, что
волнует, но что не поется. А в стихах —
только что поется. <...>».
Поэт как математическая
функция. Борис Орехов о нейросетях,
способных порождать поэтические тексты.
Беседу вел Владимир Коркунов. — «Контекст»
(Литературный журнал современных
литературных практик), 2018, № 1.
Говорит лингвист
Борис Орехов: «Книжки, книжечки,
особенно художественные, приходят и
уходят, а учебники, энциклопедии и
справочники остаются. Учебник „Поэзия”
— это великолепный военный удар. И
естественно, что те, кто проиграл в этом
сражении, будут возмущены, будут
возражать. Но главное уже сделано.
Поэтому Азаровой нужно издать словарь
после учебника. И, я думаю, война выиграна».
См. также: Борис
Орехов, Павел Успенский, «Гальванизация
автора, или Эксперимент с нейронной
поэзией» — «Новый мир», 2018, № 6.
Наталья Прозорова.
Онирический ДОМ Иосифа Бродского. —
«Toronto Slavic Quarterly», № 66 (2018)
<http://sites.utoronto.ca/tsq/66/index_66.shtml>.
«Тема данной статьи
возникла благодаря знакомству с книгой
французского фиолософа и филолога
Гастона Башляра „Поэтика пространства”
(1959, перевод на русский — 2014) —
феноменологическим исследованием
природы поэтического образа, то есть
„изучением феномена сознания как
непосредственного порождения сердца,
души, всего существа человека”».
«Казалось бы, образ
Дома у Бродского — сплошные противоречия,
точнее, бесконечные метаморфозы: воздух,
облака — лед и камень; пещера, кров —
пустыня и звезда; но и молчаливые мрамор
и серый гранит, и бесшумные облака —
все эти феномены, дарованные глазу,
содержат в себе реминисценции одного
единственного дома — города на Неве,
который был и остался домом души поэта».
«Русский постмодернизм
ближе к модернизму, чем западный».
Научная биография филолога Марка
Липовецкого. Текст: Мария Нестеренко.
— «Горький», 2018, 26 ноября <https://gorky.media>.
Говорит Марк
Липовецкий: «Если говорить о детской
литературе и культуре, именно трикстеры
создавали пространство игры и свободы
— то, чем живет детская литература.
Трикстерство могло проявляться в стиле,
как у Чуковского или Хармса, но чаще —
в созданном персонаже. Например, в Швеции
Карлсон воспринимается как своего рода
Тартюф, который все время подставляет
бедного Малыша, а в советской культуре
он горячо любим (об этом, кстати, Маша
Майофис написала прекрасную статью для
нашего сборника [«Веселые человечки.
Культурные герои советского детства»]).
Кстати, поэтому любимыми персонажами
всех детских фильмов и мультфильмов
были злодеи — которые чаще всего были
трикстерами. Лучшие песни пели не
Буратино, а Лиса Алиса и Кот Базилио, не
Доктор Айболит, а Бармалей».
«Ну а если говорить
о советских трикстерах вообще, то это
были персонажи, которые переводили
вездесущий советский цинизм в артистическое
измерение, тем самым выгораживая некое
нейтральное пространство между
сопротивлением и конформизмом. Они, эти
персонажи, были воплощением свободы,
обретаемой изнутри обстоятельств
времени. Эволюция советского трикстера
— от Хулио Хуренито, Бени Крика и Ивана
Бабичева через великолепного Остапа к
трагикомическим Веничке Ерофеева,
героям Алешковского, Искандера, Вампилова,
Шукшина, Горина — точно маркирует
эволюцию альтернативной, несоветской
модерности».
Оксана Савоскул.
«Январь — февраль 1964, Таруса». Тарусский
текст Иосифа Бродского. — «Знамя», 2018,
№ 12.
«Первое, что поражает
в стихах Бродского, относящихся к
тарусскому периоду его жизни, более чем
краткому, — это то, что он, кажется,
единственный из всех писавших тут,
полностью проигнорировал саму Тарусу.
Но это только на первый взгляд».
Ольга Седакова —
об Андрее Битове. — «Православие и
мир», 2018, 4 декабря <http://www.pravmir.ru>.
«Андрей Битов написал
одну из самых страшных — для меня, во
всяком случае, — русских книг ХХ века,
„Пушкинский дом”. Историю падения
человека, которому известны эти
„эпифании”, его добровольное приобщение
к враждебной мертвой и разрушающей
среде. В „Пушкинском доме” она звучит
не как частная история, а как нечто
всеобщее: бесславный конец эпохи, которую
нельзя назвать славной (она не успела
ей стать), но которая хотела войти в круг
славных эпох, и знала, что это такое, и
шла туда».
Сергей Сергеев.
За что в России ненавидят Солженицына?
— «Русский европеец», 2018, декабря
<http://rueuro.ru>.
«Это мог сделать
только Солженицын. Ни „троцкист”
Шаламов, которым стало сегодня модно
побивать „лакировщика”, ни „цыган”
Домбровский не сумели бы (даже если бы
захотели) в силу природы своего таланта
написать „Архипелаг”. Тем более —
предъявить его urbi et orbi, пробившись
сквозь все советские капканы. Другие
фамилии — при всем уважении — вообще
не вижу смысла называть. Не только все
положительные, но и многие „отрицательные”
черты А. И. тут как нарочно оказались на
месте — и его „графомания”, и его
„мессианство”, и его „расчетливость”.
Он был явно к этому предназначен, и он
исполнил предназначенное. И это великое
дело, за которое многое можно ему
простить, даже крепко его не любя. По
крайней мере, за которое, даже споря с
ним, даже ругая его, должно ему одновременно
низко кланяться. Просто на секунду
представьте себе, что „Архипелага”
нет в нашей культуре — не стыдно ли
тогда было бы быть русским?»
Александр Солженицын.
«Стучит метроном неумолимо». Страницы
«Дневника Р-17» А. И. Солженицына публикуются
впервые. Публикация и примечания Наталии
Солженицыной. — «Новая газета», 2018, №
137, 10 декабря <https://www.novayagazeta.ru>.
«9 декабря [1971] Глава
«Кадетская стратегия» получается
огромной — не меньше „Уздау” — петитом
длительный исторический обзор. Есть ли
тому оправдание и право у писателя? Ведь
кроме небольших психологических уяснений
— простая компиляция из разных источников.
Талант нужен даже не писательский, а
педагогический: последовательно, ясно,
доступно. Мне кажется, оправдание есть,
и вот какое: почти никто из наших
соотечественников и тем более иностранцев
уже не будет эту историю собирать из
источников, да просто ей уже и значения
не придают. А я если придаю — вот и помещу
ее в романе, на видном месте, где очень
многие прочтут».
«20 декабря [1971] <...>
А завтра еду на похороны Твардовского.
Не дожил Трифоныч до нашей победы. А я
собирался ему везти [нобелевскую] лекцию.
Как он развивался последние годы —
должна бы она ему была понравиться».
Александр Солженицын.
Фрагмент из «Дневника Р-17». Публикация
и вступительная заметка Наталии
Солженицыной. — «Звезда», Санкт-Петербург,
2018, № 12 <http://zvezdaspb.ru>.
«5 октября [1975] К
своему большому удивлению, нашел в
„Раковом корпусе” сильно затянутые,
уже скучные, вполне „троечные” главы:
„Слово жесткое” и „Старый доктор”.
Почему ж такие получились? В одном
послужил текущим политическим выпадам,
в другом — популяризации общемедицинских
вопросов. И — не только скучно, но даже
образы (Орещенков) пострадали сразу.
Урок! Уменье не только в том, чтобы остро
подхватывать, но и благодетельно
опускать, ронять. Всегда, когда пишешь,
надо еще так представить: а сам я
лет через 10-20 буду этими строчками
доволен? Загоняли меня поспешная жизнь
с борьбой и конспирацией. Нельзя выпускать
в свет произведений, конченных в этом
году: надо им вылеживаться от года до
трех».
«Солженицын не
только телегеничный, но и театральный».
Вдова писателя — о буме интерпретаций,
трудностях перевода и симпатиях к
героям. Текст: Светлана Наборщикова. —
«Известия (IZ.RU)», 2018, на сайте — 10
декабря <https://iz.ru>.
Говорит Наталия
Солженицына: «И вот теперь — названия
с немного горьким юмором — вышел в этом
году „Бодался теленок с дубом”, следующим
будет „Угодило зернышко промеж двух
жерновов” — это том, который я сейчас
готовлю. В будущем году выпустим. <...>
Надо учесть и внести мелкие, но
многочисленные поправки и дополнения,
которые сделал Александр Исаевич после
журнальной публикации в семи номерах
„Нового мира”. „Теленка” я впервые
только что выпустила с аннотированным
указателем, теперь надо сделать такой
же для „Зернышка” — а это восемь сотен
имен. „Зернышко” уже вышло в переводах
на немецкий и французский языки, но там
не было журнальных публикаций — сразу
книга. Недавно в Америке вышел первый
том „Зернышка” и по-английски. Тоже
большое событие. Они в двух томах издают,
мы — в одном».
«В „Красном Колесе”
процентов 90 — это исторические персонажи
и только 10 — вымышленные. Но у них тоже
есть прототипы — реальные люди из личной
его жизни. Каков бы ни был персонаж,
Солженицын изучал его досконально.
Библиография „Красного колеса” —
книги, статьи, ксерокопии — много больше
2 тыс. названий. Все, что можно было знать
о том или ином человеке, он узнал, прежде
чем выстроил внутри себя образ и воплотил
его в словах».
Ирина Сурат. Август.
— «Знамя», 2018, № 11.
«Из всех месяцев
именно август в русской поэзии удостоился
особого внимания».
См. также: Ирина
Сурат, «Братья и сестры» — «Новый
мир», 2018, № 11.
Дарья Сухоева.
Осмысление феномена кинематографа в
творчестве В. Ф. Ходасевича периода
эмиграции: от 1920-х к 1930-м гг. — Научный
электронный журнал «Артикульт» (Факультет
истории искусства РГГУ), № 31 (2018, № 3,
июль-сентябрь) <http://articult.rsuh.ru>.
«В течение почти
двух десятилетий Ходасевич не раз бывал
в кинематографе. В „Камер-фурьерском
журнале”, который он вел с 1922 года по
1939 год, есть около шестидесяти упоминаний
о посещении кинематографа с 1922 года по
1938 год в Германии, Италии и Франции. В
автобиографии „Курсив мой” Н. Н.
Берберова говорит об их с Ходасевичем
периоде жизни в Сорренто, когда они
вместе с семьей М. Горького посещали
кинематограф каждую неделю. Ходасевич
был знаком с деятелями кинематографа,
что также зафиксировано в „Камер-фурьерском
журнале”».
«Ходасевич пишет
„Балладу” („Мне невозможно быть
собой”)» в 1925 году, статью „О кинематографе”
— в 1926 году, а уже в 1927 году появляется
звуковое кино. Ходасевич не упоминает
об этой вехе развития кинематографа ни
в публицистической прозе, ни в лирических
произведениях, ни в письмах, но не видеть
звукового кино он не мог, поскольку
бывал в кинематографе».
«Важно отметить,
что именно в 1930-е годы отношение Ходасевича
к кинематографу несколько меняется,
что видно по рецензии на роман В. В.
Набокова „Камера обскура” (1934). Писатель
дает кинематографу новое определение:
это не идиотство, не развлечение, не
примитивное зрелище, но — лжеискусство».
Человек или машина?
Отвечают Лев Оборин, Александр Марков,
Инна Булкина, Илья Риссенберг, Наталия
Черных, Геннадий Каневский, Юрий Цаплин,
Алексей Огнев, Денис Ларионов, Богдан-Олег
Горобчук. — «Контекст» (Литературный
журнал современных литературных
практик), 2018, № 1.
Говорит Лев Оборин:
«Такой текст, как „iPhuck 10”, кроме
того, показывает, что игровая передача
авторства алгоритму позволяет списать
на него все огрехи, к которым обычно
предъявляют претензии: общение с
алгоритмом обессмысливает критику
текста, вызывая к жизни критику структуры
самого порождающего механизма или
вообще критику его онтологии».
«Переводя вопрос в
плоскость конкуренции, мы должны
заподозрить у машины еще и честолюбие,
литературные амбиции. Чтобы мы говорили
о конкуренции, машина должна захотеть
опубликовать свои стихи: если инициатива
исходит от кураторов, издающих сборник
машинной поэзии, мы сталкиваемся с не
так уж хитро замаскированным человеческим
феноменом».
Говорит Алексей
Огнев: «Кстати, еще в 1978 году ЭВМ
сочинила неплохие стихи, когда в нее
заложили словарь „Камня” Мандельштама.
Этот пример приводит М. Л. Гаспаров в
книге „Метр и смысл”. Стихи такие: „Крик
смертельный рядом, зыбкий. / Тлели в
хрустале глаза. / Шелест мечется с
улыбкой. / Где-то в чаще небеса”. Скорее
футуризм, чем акмеизм, но не бред. Когда
я прочел эти стихи знакомому математику
из „Вышки”, он сказал, что в какой-то
повести Кирсанова робот якобы „сочиняет”
стихи „Сегодня дурной день”…»
Под «повестью» С.
Кирсанова имеется в виду его «Поэма о
Роботе» (1933).
Валерий Шубинский.
Ощущение тайны и потери. Памяти Андрея
Битова. — «Горький», 2018, 5 декабря
<https://gorky.media>.
«Примерно шестьдесят
лет назад в русской культуре произошло
чудо, чудо прорыва и обретения связи с
прошлым и будущим. Но прежде всего — с
подлинным настоящим, с экзистенциальной
глубиной бытия. Эпицентр этого взрыва
произошел в Ленинграде. И породил великую
ленинградскую поэзию… И несостоявшуюся
великую ленинградскую прозу».
«„Пушкинский дом”
— третий знаменитый в XX веке роман о
петербургских филологах. В нем нет
трагического вдохновения вагиновской
„Козлиной песни”, но он гораздо умнее
и жестче каверинского „Скандалиста”.
А по формальной изощренности уступает
мало чему. Чего уж там, Битов был мастер».
Галина Юзефович.
Самый европейский советский писатель.
Памяти Андрея Битова. — «Медуза», 2018, 4
декабря <https://meduza.io>.
«Статья в „Википедии”,
а вслед за ней многие другие публикации
с оттенком легкой снисходительности
описывают Битова как „одного из
основателей постмодернизма в русской
литературе”. <...> Тем не менее здесь
вновь требуется важная оговорка. Описывая
Андрея Битова таким образом, мы как бы
по умолчанию предполагаем, что он всего
лишь привил приемы постмодерна к родным
осинам, адаптировал импортную
интеллектуальную моду к отечественным
культурным реалиям. Но это определенно
не так: роман „Пушкинский дом” писался
во второй половине 1960-х, когда и на Западе
эстетика постмодернизма оставалась
слабо отрефлексированной и почти не
описанной экзотикой, а в СССР не
просачивались даже самые скудные слухи
о ней. Более того, даже по западным меркам
„Пушкинский дом” был текстом в высшей
степени необычным и новаторским — не
столько копирующим актуальные тенденции,
сколько предвосхищающим их».
См. также: Дмитрий
Быков, «Своя воля. Умер Андрей Битов»
— «Новая газета», 2018, № 135, 5 декабря
<https://www.novayagazeta.ru>.
«Я пропустил вторую
половину 1990-х, зачитавшись Ришаром
Сен-Викторским». Интервью с переводчиком
и писателем Романом Шмараковым. Текст:
Мария Нестеренко. — «Горький», 2018, 7
декабря <https://gorky.media>.
Говорит Роман
Шмараков: «Я не думаю, что вырос из
„Карлсона”, лишь на том основании, что
научился, условно говоря, читать Альберта
Великого в оригинале».
«В Средневековье
никогда не знаешь, на что наткнешься. В
римской литературе, в общем, когда идешь
в какую-то сторону, то хотя бы примерно
представляешь, что ты там найдешь. Но
когда заходишь в историю латинского
эпоса XII века и обнаруживаешь там вещи,
выходящие далеко за пределы жанровых
конвенций, вплоть до сексуальной сцены
между Еленой и Парисом, с описанием
позы, с намеком на преждевременное
семяизвержение Париса… в общем, не
этого я ожидал от людей, создававших
латинские поэмы в XII веке».
Составитель
Андрей Василевский
ИЗ
ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»
Февраль
30 лет
назад — в №№ 2, 3, 4 за 1989 год напечатан
роман Джорджа Оруэлла «1984» в переводе
В. Голышева.
50 лет
назад — в № 2 за 1969 год напечатана
повесть Валентина Катаева «Кубик».
55 лет
назад — в № 2 за 1964 год напечатана
повесть Сергея Залыгина «На Иртыше».