Березин
Владимир Сергеевич родился в 1966 году в
Москве. Прозаик, критик. Автор нескольких
книг прозы и биографических исследований.
Постоянный автор «Нового мира». Живет
в Москве.
Владимир
Березин
*
СМЕРТЬ
СПАНИЕЛЯ
(«Муму»
Тургенева)
Живи,
но помни, что однажды в дом
К тебе
судьба войдет с метлой,
Тогда
скули себе, виляй хвостом —
Судьба
глуха, как тот немой.
Не
зарекайтесь, люди, от чумы,
Сумы,
тюрьмы и участи Мумы...
А.
Кортнев
В красной
рубашоночке,
Хорошенький
такой.
Народная
песня
Есть множество
памятников Муму. В Гомеле Герасим стоит
в лодке по-середи бассейна, а собака
ждет своей участи у его ног. В Петербурге,
на Садовой улице, она лежит около двух
гигантских сапог, а сверху над ней
нависает дворницкий фартук. Экскурсоводы
говорят, что она ждет Герасима, пока он
пьет в кабаке. Это несколько удивительно
— зачем дворнику идти пить босым? В
башкирском Салавате Муму лает на метлу
в руках дворника. Такие же памятники
есть в Белгороде, Балашихе и еще где-то.
Во французском Онфере
Муму сидит у воды, и у ней — русалочий
хвост. На сопроводительной табличке
написано «Муму и всем жертвам любви».
Муму — один их самых
знаменитых символов России, вырвавшийся
за пределы литературы. Вообще, всю
историю нашей страны можно описать в
образах двух бородатых мужиков на лодках
— Мазая и Герасима. В них все — от
блаженного мира до революций.
Довольно
много произведений русской литературы
было написано в местах заключения (или
хотя бы было задумано там). Тургенев
сочинил свой рассказ «Муму», сидя под
арестом на съезжей в Адмиралтейской
части весной 1852 года (он месяц сидел там
за нарушение цензурных правил, впрочем,
вполне невинное), а потом, видимо,
дописывал в ссылке, то есть в своем
имении Спасское-Лутовиново. Что и
говорить, «Что делать?» писалось в
условиях несколько более суровых, а про
русскую литературу следующего века и
говорить не приходится. Рассказ этот
долго не печатали, и переиздания
сопровождались долгой (и поучительной
для потомков) перепиской. Товарищ
министра просвещения Авраам Норов в
письме в цензурный комитет замечал, что
«...щекотливое содержание этой повести,
а еще более тон, в каком описывается
рабская зависимость крепостных людей
от прихотей и своенравного произвола
помещицы, легко может повести читателей
низшего сословия к порицанию существующего
в нашем отечестве отношения крепостных
людей к своим владельцам, которое как
одно из государственных учреждений не
должно подлежать осуждению частного
лица».
Этому
вторит Герцен: «...сумел даже миновать
двойную цензуру и все же заставить нас
дрожать от бешенства при изображении
этого тяжкого, нечеловеческого страдания,
под бременем которого падало одно
поколение за другим, без просвета
впереди, не только с оскорбленною душой,
но и с искалеченным телом».
В советской школе
суть рассказа Тургенева сводилась к
его «антикрепостнической направленности»
— слово «антикрепостнический» какое-то
ужасное, скучное и трескучее, как прежние
уроки литературы.
Нет, рабство
отвратительно, и русское крепостное
рабство тем паче. Записного патриота
может радовать только то, что в России
оно было отменено на пять лет раньше,
чем в США. В остальном тут гордиться
нечем.
Но рассказ о немом
московском дворнике несколько сложнее,
чем памфлет против крепостного права.
Замени тут крепостные
отношения на семейное подчинение или
офисное рабство, читатель, и ты увидишь,
что сюжет не изменится. В этом и сила
хрестоматийных русских рассказов, из
них при желании можно вывести множество
правил человеческих отношений, подобно
тому, как один сыщик из капли воды делал
вывод о существовании Атлантического
океана.
Первая загадка этого
рассказа Тургенева в том, что он не
прочитан настоящим образом. Все сводится
к процедуре казни несчастной собаки —
это как если бы «Анна Каренина» сводилась
к гибели женщины под колесами поезда,
а несколько сот предварительных и
десятки последующих страниц превратились
в прах.
Нет, все не так. Это
довольно длинный рассказ, и происходит
там вот что.
В Москве, на Остоженке
живет старая барыня. В ней угадывается
мать писателя Тургенева, а в барском
доме — дом, в котором сейчас музей. Это
особая часть Москвы, обращенная к реке.
Город не город, деревня не деревня, а
барские дома, с садами, спускающимися
к воде. Герцен вспоминал, как по Арбату
звенели колокольчики — это коров гнали
в Лужники на выпас. У тургеневской барыни
в городском доме среди положенного
имущества — петухи да гуси.
В юности я жил там
неподалеку и каждый день ходил по этим
улицам — тогда они оставляли впечатление
чего-то провинциального. Зачатьевский
монастырь с бензоколонкой под стенами,
особняк, принадлежащий разведке, какие-то
посольства. Улица звалась Метростроевской
— в память о том, что первая ветка
метрополитена строилась здесь открытым
способом, прямо посреди улицы. Но главное
— низкие домики, пыль, трава да кусты.
Сейчас, наоборот, это самое дорогое
место в городе. Стекло и бетон, колокольный
звон вновь плывет над переулками, где
не осталось прежних домов-коротышек.
Дом тургеневской
матери отреставрировали, и поставили
два памятника — один Тургеневу, а другой,
разумеется, Муму. Убийце тут памятник
не ставили.
История дворника
вполне документальна, известно даже
имя этого человека — Андрей. Правда и
то, что он обладал невиданной физической
силой. Он щеголяет в красных рубахах, и
все узнают «тургеневского немого»,
когда он приезжает с бочкой к водоразборному
фонтану в Александровском саду. Но в
данном случае знание о прототипах ничего
не прибавляет к конструкции рассказа
— разве что дворник Андрей барыню
боготворил и ни в какую деревню от нее
не бегал. Итак, здесь, на Остоженке, 37,
совершается превращение человека.
Из деревни выписывается
крепкий и чрезвычайно работоспособный
мужик. Росту ему почти два метра. Это
глухонемой одинокий человек, который
быстр и аккуратен в работе. Ему покупают
красную рубаху и сапоги. В городе ему
не нравится, но он работает так же
ответственно, как в деревне. Беда приходит
тогда, когда он начинает испытывать
симпатию к прачке. Но прачку барыня
хочет отдать замуж за бессмысленного
человека, пьющего сапожника. Немой
смиряется, и, только когда через год
совсем уже спившегося сапожника ссылают
в деревню, дворник провожает их до
Крымского брода, то есть до современной
станции метро «Парк культуры». Он дарит
чужой жене платок, купленный ей еще год
назад, до ее свадьбы. И тут же, у воды,
обнаруживает щенка, барахтающегося в
тине.
Судьба отняла у него
женщину и, будто в насмешку, дарует
собаку. Это особая пара — красавица и
чудовище. Деликатная собака и великан.
Важно, что они оба — бракованные.
На всяких
школьных викторинах любят задавать
вопрос о породе собаки. Даже в «Записях
и выписках» Гаспарова есть место: «„Какой
породы была Муму?” — Никто не помнит.
Испанской породы, спаниель. А обычно ее
представляют более плебейской, стилизуя
под Герасима. (Кажется, Р. Лейбов.)».
Говорят также, что
это кавалер-кинг-чарльз-спаниель, но я
бы не стал умножать сущности. Глянешь
в какие-нибудь справочники, так и
обнаружишь, что стандарт этой породы с
длинным именем прописан в 1928 году, и та
ли эта «собака испанской породы» —
вовсе не ясно. Проще остановиться на
том, что щенка топили соседи, как лишнего
в помете, бракованного. Первая смерть
спаниеля не состоялась, его моют, кормят,
и он живет при доме. Но вот приходит
время, и собаку замечает барыня. Собака
ей нравится, она хочет ее погладить, но
Муму рычит и скалит зубы. Это переменяет
отношение к ней. От собаки велено
избавиться, и тут обычно память упускает
поворот сюжета: от собаки пытаются
избавиться дважды.
Но, перегрызя веревку
в чужом доме, она возвращается. И вот
после этого ее топят окончательно.
Герасим возвращает реке то, что она дала
ему когда-то, будто Стенька Разин приносит
жертву Волге.
И только после этого
он уходит в деревню. Герасим бежит из
барского дома, как Лев Толстой из Ясной
Поляны.
Его было объявляют
в розыск, но приходит письмо деревенского
старосты, где говорится о появлении
глухонемого на родине, затем умирает
старая барыня, и всем как-то становится
не до Герасима.
Это какое-то
удивительное состояние персонажа,
которого многие критики соотносили с
русским народом вообще. А счастье
русского человека наступает в тот
момент, когда начальству «стало не до
него».
Прежде всего — вопрос
«Зачем Герасим утопил Муму?» Этот вопрос
непрост: с одной стороны, зачем убивать
самое дорогое тебе существо, если хочешь
устроить потом бунт на коленях, вернее,
побег с места службы? Отчего тогда не
остаться? Или отчего не сбежать с собакой,
прижимая спаниеля к груди?
Вопросы эти сродни
знаменитым «Кто виноват?» и «Что делать?»
Отчего, кстати, Анне Карениной нужно
убивать себя? Почему бы ей не устроиться
на фабрику или в контору?
Верно одно: Герасим,
после того как внешняя сила отняла у
него любовь, сам убивает самое дорогое.
Он перерождается, хотя внешне тот же —
так же крепок телом, живет в деревне,
только женщин и собак не терпит подле
себя. Пока у Герасима есть хоть что-то
дорогое, он не может решиться на бунт,
а вот когда он сам помещает себя в
сердечную пустоту, то обретает свободу.
Свобода эта не бог весть какая — уйти
в родную деревню, но иной он не знает.
Иногда считают, что
Герасим — это образ внутреннего народа,
пока безмолвствующего, согласно
пушкинскому тексту.
Есть
известное письмо Аксакова Тургеневу,
где он говорит: «Мне нет нужды знать:
вымысел ли это, или факт, действительно
ли существовал дворник Герасим, или
нет. Под дворником Герасимом разумеется
иное. Это олицетворение русского народа,
его страшной силы и непостижимой
кротости, его удаления к себе и в себя,
его молчания на все запросы, его
нравственных, честных побуждений... Он,
разумеется, со временем заговорит, но
теперь, конечно, может казаться и немым,
и глухим...»
Народ и
власть говорят на разных языках. Шкловский
так обращался к уже мертвому поэту
Хлебникову: «Прости нас за себя и за
других, которых мы убьем. <...> Государство
не отвечает за гибель людей, при Христе
оно не понимало по-арамейски и вообще
никогда не понимало по-человечески.
Римские солдаты, которые пробивали руки
Христа, виновны не больше, чем гвозди.
А все-таки тем, кого распинают, — очень
больно».
Арамейский был в те, упомянутые и древние
времена бытовым языком, в противовес
высокому языку империи.
Народ чаще всего
мычит. В особо отчаянные времена он
переходит на язык молчания.
Левиафан забывчив.
Когда обнаруживается пропажа дворника,
барыня гневается, потом плачет, потом
велит отыскать Герасима во что бы то ни
стало, а потом начинает уверять, что
никогда не приказывала уничтожать
собаку, и наконец дает такой нагоняй
дворецкому, что тот целый день трясет
головой.
Смерть спаниеля была
напрасной.
Люди постоянно делают
глупости, хуже, если они при этом
распоряжаются чужими жизнями.
Но у этой истории
есть оборотная сторона.
Русская литература
долго говорила о русском мужике как о
сильном и немом Герасиме, который таит
в душе нежность. Смерть спаниеля
превращалась в опосредованную жертву
— так вышло из-за крепостного права, и
даже барыня сожалела о случившемся. Но
сильный трудовой человек сильнее всего:
«…тяжелый деревенский труд развил в
Герасиме сознание собственного
достоинства, сознание честно выполняемого
долга. Отсюда „торжественная важность”
его осанки, его строгий и серьезный
нрав, любовь к порядку и аккуратности,
презрительно-гордое отношение к
нетрудящейся барской челяди. <...>
Имея немного дел по
должности дворника, Герасим от скуки и
безделья не находил себе места. Тяжелая
немая тоска по родной деревне, по любимой
полевой работе грызла его сердце, гнала
куда-нибудь в уголок, где он „бросался
на землю лицом и целые часы лежал на
груди неподвижно, как пойманный зверь”.
В этих
скупых, но ярких и правдивых сценках
Тургенев показал, до какого тяжелого,
почти безвыходного состояния доводились
крепостные крестьяне помещичьим
самовластием и произволом, когда их
жизнь, лишенная всяких радостей, даже
радости настоящего труда, превращалась
в обездоленное, кошмарное существование».
Одним словом, дай глухонемому работнику
свободу — и все наладится.
Прошло несколько
десятилетий, и оказалось, что русский
мужик не только нежный внутри глухонемой
дворник, что работает за семерых.
В столетнюю годовщину
со дня рождения Тургенева и спустя 66
лет после появления на свет и гибели
знаменитого спаниеля Блок напишет:
«Почему дырявят
древний собор? — Потому, что сто лет
здесь ожиревший поп, икая, брал взятки
и торговал водкой.
Почему гадят в
любезных сердцу барских усадьбах? —
Потому, что там насиловали и пороли
девок: не у того барина, так у соседа.
Почему валят столетние
парки? — Потому что сто лет под их
развесистыми липами и кленами господа
показывали свою власть: тыкали в нос
нищему — мошной, а дураку — образованностью.
Все так».
У Максима Горького
есть такая заметка «О русском крестьянстве».
Там он пишет:
«В юности моей я
усиленно искал такого человека по
деревням России и — не нашел его. Я
встретил там сурового реалиста и хитреца,
который, когда это выгодно ему, прекрасно
умеет показать себя простаком. По природе
своей он не глуп и сам хорошо знает это.
Он создал множество печальных песен,
грубых и жестоких сказок, создал тысячи
пословиц, в которых воплощен опыт его
тяжелой жизни. Он знает, что „мужик не
глуп, да — мир дурак” и что „мир силен,
как вода, да глуп, как свинья”.
Он говорит: „Не бойся
чертей, бойся людей”. „Бей своих —
чужие бояться будут”.
О правде он не очень
высокого мнения: „Правдой сыт не будешь”,
„Что в том, что ложь, коли сыто живешь”,
„Правдивый, как дурак, так же вреден”.
Чувствуя себя
человеком, способным на всякий труд, он
говорит: „Бей русского — часы сделает”.
А бить надо потому, что „каждый день
есть не лень, а работать неохота”.
Таких и подобных
афоризмов у него тысячи, он ловко умеет
пользоваться ими, с детства он слышит
их и с детства убеждается, как много
заключено в них резкой правды и печали,
как много насмешки над собою и озлобления
против людей. Люди — особенно люди
города — очень мешают ему жить, он
считает их лишними на земле, буквально
удобренной потом и кровью его, на земле,
которую он мистически любит, непоколебимо
верит и чувствует, что с этой землей он
крепко спаян плотью своей, что она его
кровная собственность, разбойнически
отнятая у него. Он задолго раньше лорда
Байрона знал, что „пот крестьянина
стоит усадьбы помещика”. Литература
народолюбцев служила целям политической
агитации и поэтому идеализировала
мужика. Но уже в конце ХIХ столетия
отношение литературы к деревне и
крестьянину начало решительно изменяться,
стало менее жалостливое и более правдивое.
Начало новому взгляду на крестьянство
положил Антон Чехов рассказами „В
овраге” и „Мужики”.
В первых годах ХХ
столетия являются рассказы лучшего из
современных русских художников слова,
Ивана Бунина; его „Ночной разговор” и
другая, превосходная по красоте языка
и суровой правдивости повесть „Деревня”,
утвердили новое, критическое отношение
к русскому крестьянству. <…>
В заключение этого
невеселого очерка я приведу рассказ
одного из участников научной экспедиции,
работавшей на Урале в 1921 году. Крестьянин
обратился к членам экспедиции с таким
вопросом:
— Вы люди ученые,
скажите, как мне быть. Зарезал у меня
башкир корову, я башкира, конечно, убил,
а после того сам свел корову у его семьи,
так вот: будет мне за корову наказание?
Когда его спросили:
а за убийство человека разве он не ждет
наказания, — мужик спокойно ответил:
— Это —
ничего, человек теперь дешев».
У работящего мужика
в руках оказалась не метла, а винтовка.
И тут не только Муму, тут вся прежняя
Россия вдруг булькнула куда-то, и нет
ее больше.
Только круги по воде.