Яснов
Михаил Давидович родился в 1946 в Ленинграде.
Окончил вечернее отделение филологического
факультета ЛГУ им. А. А. Жданова (1970).
Параллельно работал в издательстве —
прошел путь от грузчика до старшего
редактора. Поэт, переводчик, детский
писатель. Автор десяти книг лирики,
свыше ста книг стихотворений и прозы
для детей, а также многочисленных
стихотворных переводов; основные
интересы — французская поэзия и история
французско-русских литературных связей.
Лауреат многочисленных отечественных
и международных литературных премий.
Михаил
Яснов умер 27 октября в родном городе,
отправив в печать свои новые стихотворные
книги для детей и взрослых. Настоящая
подборка была подготовлена к публикации
при жизни поэта и одобрена им, в нее
вошли его последние стихи. Редакция
«Нового мира» выражает соболезнования
близким, коллегам и друзьям Михаила
Давидовича.
Михаил
Яснов
*
НА
ИЗЛУКЕ КАНУНОВ
*
* *
…башмаки,
подбитые ветром
Из
Верлена
Вот
и поредели наши стаи,
вот
и обмелели наши реки.
Фильмы
нашей молодости стали
фильмами
из фондов фильмотеки.
Постепенно
умерли кумиры
и
маячат там, на горизонте,
наши
и не наши — как Курилы,
на
своем, литературном, фронте.
Постепенно
впали мы в немилость
то
ли к божеству, то ли к природе,
всё
настолько в мире изменилось,
что
пророчеств и не нужно вроде.
Лишь
на смену продранным подошвам
не
приходит то, что пригодится.
Трудно
договариваться с прошлым —
собственно,
нельзя договориться.
*
* *
Я
думаю стихи ногами,
моя
дорога далека.
И
птичий гам, подобно гамме,
разучивают
облака.
Отголосили,
откричали
ольха,
береза и ветла.
И
всё полно такой печали,
что
жизнь становится светла.
*
* *
Жить
на ощупь и наугад —
этот
жребий давно загадан.
Жизнь
не столько идет на лад,
сколько
дышит на ладан.
Просто
жить, замыкая круг,
на
последнюю свечку дунув,
накануне
больших разлук,
на
излуке канунов.
*
* *
Не
от того мне страшно,
что
за окном беда,
а
от того мне страшно,
что
это навсегда.
Не
знаю, отчего так —
всё
грустно и вразброд.
Каких-то
главных ноток
душе
недостает.
И
оттого так скуден,
так
тих и полужив
привычных
этих буден
заезженный
мотив.
*
* *
Меня
все больше окружают вдовы,
оставшихся
друзей — наперечет,
и
если заезжаю в Комарово,
дорога
сразу к кладбищу влечет.
Те
умерли в Москве, а те — в Париже,
но
все теснее родственный союз:
мои
учителя все ближе, ближе,
еще
чуть-чуть — и с ними я сольюсь.
*
* *
Ну
что у нас за страна! Еще хорошо — не
Соседия,
но
трехметровая клюква по-прежнему в моде.
Что
закипело — выкипело. Вот и вся Выкипедия:
живем
в окружении как бы, подобно и вроде.
Вроде
бы надо спасаться. Опять захожу в
подвальчик.
Я
остаюсь при своих, при своем пивном
интересе.
Кто
я теперь? Всего лишь списывающий мальчик,
как
выдумал Миша Векслер в щемящей сердце
Одессе.
Значит
— подобно и вроде. В память о симулякре,
об
этих стихах, рожденных на складе или в
котельной.
Будущее
застряло, словно корабль на якоре, —
во
время такого отлива приближаться
смертельно.
*
* *
Один
был вида страшного, мертвецкого,
второй
по урнам собирал окурки.
Перевожу
на взрослое из детского:
как
часто по дворам ходили урки!
Один
был весь картинками наколотый,
а
у второго голова разбита.
Перевожу
с дворового на комнатный:
«Там
два бандита, мама, два бандита!..»
Мне
в детстве счастья детского не додали.
Так
долго не хотелось просыпаться!
С
тех пор какими только переводами
мне
приходилось в жизни заниматься!
С
тех пор перевожу на человеческий
зверей,
и птиц, и малую былинку,
чтобы
не дать разговориться нечисти,
лелеющей
мечту попасть в билингву.
*
* *
Призывая
интуицию,
для
всего найду антоним:
либо
мы храним традицию,
либо
мы ее хороним.
*
* *
Как
спартанский лисенок, мне в кожу медуза
впилась.
Никому
не сказал. Только молча соперничал с
болью.
Море
— сказочник детства. Ушедшего с будущим
связь
не
кончалась, пока я качался в объятьях
прибоя.
Сколько
раз я смотрел, как ребенок, страстей не
тая,
созидает
миры изо всех своих первых силенок.
Я
нащупаю шрам. Все вернулось на круги
своя.
И
грызет меня зависть, как древний
спартанский лисенок.
*
* *
Я
зачах на харчах домочадца.
Вот
бы мне подфартило опять
до
реки, словно в детстве, домчаться,
до
звезды, как во сне, домечтать.
Что
родится, не раз повторится.
Если
с горней взглянуть высоты —
что
есть жизнь? Перемена позиций
детской
грезы и взрослой мечты.
*
* *
Еще
прощаться рано,
еще
нас не ожег
из
вещего тумана
раздавшийся
рожок.
И
мы, в одном исподнем
встречая
этот час,
поймем:
в лесу Господнем
охота
началась.
Того,
что прежде было,
уже
не будет впредь.
Но
до чего ж уныло
заведомо
скорбеть!
Мой
друг сердечный, здравствуй!
Привет,
осенний лес!
Какой
же ты прекрасный,
бессмертный
свет небес!
*
* *
Когда
расцвел осенний куст
и
тишина созрела в злаках,
глаза
восприняли на вкус
все,
что рука взяла на запах.
Шли
поколенья лет и зим,
но
стал их круг неузнаваем,
и
каждый звук был осязаем,
и
каждый цвет — произносим.
И
восприятие слилось,
перемешалось,
завертелось,
и
в центр поставило, как ось,
души
обманчивую зрелость.
Но
искушенный мир в ответ
стоял
как встарь ему стоялось:
был
звуком звук и цветом цвет,
и
сердце сердцем оставалось.
*
* *
Мир
за окном: кусты сирени,
шум
воробьиных эскапад,
в
морской дали поют сирены,
в
небесной — щедрый звездопад.
А
я, осколков собиратель
и
дальних звуков копиист,
не
знаю, кстати ли, не кстати ль
кропаю
этот чистый лист.
Живет
Господнее творенье,
в
рассвет преобразуя тьму,
и
кажется, что повторенье
совсем
не дорого ему.
Но
мир, воссозданный поэтом,
живет
всей силою своей,
и
эта тьма перед рассветом
в
его руках куда черней.
*
* *
Задержим
вдох, отложим выдох —
а
вдруг судьба войдет в искус?
Как
говорят на панихидах,
у
смерти — безупречный вкус.
И
я подумал: неспроста ведь
загадку
эту не решить:
любовь
и смерть нельзя представить,
их
можно только пережить.
Мои
дела, как видно, плохи —
боль
в голове и в сердце чад.
Синдром
сопутствует эпохе,
как
психиатры говорят.
Мы
не искали соответствий
на
глобусе или в судьбе:
поэту
нужен воздух бедствий —
я
это знаю по себе.
Мне
не поможет заграница,
я
к чуждой речи не привык.
Как
ниточке не алфавиться —
всего
сильней родной язык.
И
как бы ни был он неистов,
напор
цитат, набор похвал,
стихи
для западных славистов
я,
слава богу, не писал.
*
* *
Усни,
печальный поцелуй,
забытый
под подушкой,
и
на французский лад срифмуй
веретено
с лягушкой.
Тогда
потянется клубок,
перебирая
сказки,
а
омут черен и глубок,
и
в нем живут тарраски.
Катись,
драконья голова,
в
глухую чащу леса,
туда,
где все еще жива
бессмертная
принцесса.
Жива,
но спит — как ни горюй,
блуждая
по опушке.
Забытый
всеми поцелуй
достань
из-под подушки...
Постой,
кто машет там рукой,
чей
день волшебный начат?
Смеется
детство за рекой
и
отрочество плачет.