Смагина
Евгения Борисовна родилась в Москве.
Окончила классическое отделение
филологического факультета МГУ.
Филолог-библеист, переводчик с греческого,
коптского, древнееврейского, арамейского,
немецкого, французского и других языков.
Работает в Институте востоковедения
РАН, занимается переводческой деятельностью
и преподаванием, кандидат филологических
наук. Автор книги стихов, песен и пьес
«Ученые записки» (М., 2013). Живет в Москве.
Евгения
Смагина
*
ОТ
НАРЕЧЬЯ К НАРЕЧЬЮ
Похвала
полярной крачке
Владимиру
Мельнику и Валерии Куватовой
В час, когда
по пустыне гуляет ветер
и поземка
метет родные поляны,
рассказали
вы нам, что живёт на свете
длиннокрылая
птица широт полярных.
Когда в
Арктике вслед за бессонным летом
на полгода
зима темноту приносит,
эта птаха
летит через всю планету
на полярный
юг, на светлые ночи.
Под крылом
её плещет праздник природы,
и цветёт, и
щебечет самозабвенно —
благодатные
земли, тёплые воды,
изобильных
лесов кудрявая пена.
Но она
изобильем себя не холит,
в благодатных
морях крыла не омочит,
а летит за
экватор, за тропик, в холод,
на полярный
день, на светлые ночи.
Кто-то смотрит
с земли, из комнатки тесной
за полетом
ее следит неустанным —
и склоняется
вновь, упрямый, безвестный,
над строкой,
над палитрой, над нотным станом.
Он богатства
не нажил, славы не просит
и любви не
дождется. Смешным и странным
он слывет —
но труда своего не бросит.
Покружи и
помедли в полёте вольном,
звонким
кликом приветствуй тех, одиноких,
кто навек
променял тепло и довольство
на провидческий
свет, не знающий ночи.
2016
— 2017,
оазис
Харга — Луксор — Каир — Москва
Немного
экологии
На улицах
серо и зябко,
и дождик
сочится с высот.
По Пушкинской
площади бабка
пакетик
с грибами несёт.
…Во время
бесцветное оно
на собственном
опыте мы
открыли
«закон шампиньона» —
процесс
восхожденья из тьмы.
По логике
вечной природы
вершится
«прорыв из-под глыб»:
чем толще
и твёрже преграды,
тем больше
получится гриб.
И вот он
асфальт пробивает —
и вырос,
свершился, возник!
Мы знаем, как
это бывает,
и знаем не
только из книг.
Но чтобы
восстать и исполниться,
гигант-переросток
впитал
всю скверну
и чад мегаполиса,
и газ, и тяжёлый
металл.
Не ешьте!
Не пейте отвара!
Отравят,
задушат тоской
грибочки
Страстного бульвара,
исчадья земли
городской.
…Железные
ритмы грохочут
над толпами,
в сводах пустых,
и постмодернисты
бормочут
чернухой
протравленный стих.
И тьму без
надежд, без просвета
малюют всё
злей, всё щедрей —
но только
ли, только ли это
задумано,
создано, спето
на теплой
груди площадей?
Где
исподволь, не вымогая
ни выгод, ни
славы хмельной,
рождается
песня другая
и дышит
свободой иной.
Поднимется
ветром крылатым,
развеет
моторный угар —
и винным,
сырым, горьковатым
осенней
листвы ароматом
Страстной
освежится бульвар.
Зимняя
песнь гномов
моей
маме
Бела земля,
в небесах черно,
И ели в снегах
до пят,
И белым
мерцаньем глядят в окно
То звезды,
то снегопад.
И вместо
духовных святых высот
Дана нам
простая власть —
Чтоб землю
лепить, ковать небосвод
И воды речные
прясть.
Но кажется,
тем и жива земля
В сплетенье
древесных жил —
Не схваткой
с неведомой силой зла
Загадочных
темных сил,
А просто:
закрыт ледяным замком
В глухих
снегах января,
Сидит Демиург
за своим станком,
Живую весну
творя.
Я буду чертить
и ваять весну,
Ковер травяной
плести,
Леса
воздвигать — а потом усну,
И будет другой
в чести.
А всё, что
творило нашей рукой
Бессмертное
ремесло,
Получит
в наследие род людской,
Познавший
добро и зло.
На
древнеегипетскую статуэтку
Мудрое
слово сокровеннее драгоценного зеленого
камня,
а
между тем мы находим его у рабыни, которая
мелет зерно.
«Поучения
Птахотепа»
Я рабыня. Вон
та, что мелет зерно.
Вся-то жизнь
— от корки до порки.
К ночи так
умотаюсь — в глазах черно,
руки ломит
от зернотерки.
Но и нас
осеняет высокий дух,
и в рутине
труда дневного
я сперва про
себя, а потом и вслух
изрекаю
Мудрое Слово.
Вот пройдет
мимо кухни важный писец
и его на ходу
услышит,
и достойным
сочтет, и в свиток внесет,
и, конечно,
себе припишет.
Не чумичке
безродной такая честь —
понимаю, не
жду иного.
Важно только
одно: отныне ты есть
и не сгинешь,
Мудрое Слово.
В двадцать
пять я увяла, в тридцать умру —
не зажиться
в нашем сословье.
Не начертят
хвалу моему уму
на пустом,
сухом изголовье.
Но, мерцая,
меняясь в людской молве,
возрождаясь
из тьмы былого,
от наречья
к наречью, из века в век
разнесется
Мудрое Слово.
Ты зачем
возвратился — забыл ли что?
И зачем,
посетитель редкий,
неустанно
глядишь и глядишь в лицо
малой глиняной
статуэтки?
Позабудь
экспонаты, в себя всмотрись
в тишине
музейного зала.
Помнишь самый
любимый свой афоризм?
Это я когда-то
сказала.
Размышления
в старом Виттенберге (опыт западничества)
Европейскую
цивилизацию
хоронили не
раз и не два.
Можно только
диву даваться,
как она до
сих пор жива.
Ну, а можно
без разговоров
окунуться в
её уют
и ажурной
тенью соборов
надышаться,
пока дают.
Нам свободы
досталось впроголодь,
вопреки,
несмотря, назло.
С этих круч
наша вольность пробовала
осторожно
встать на крыло.
Распрямись,
не робей в полёте —
может быть,
удержит, спасёт.
Мы хотя и не
плоть от плоти —
дух от духа
этих высот.
Не от них ли
самое лучшее
мы усвоили
с юных лет —
второпях, от
случая к случаю,
через бред
и полузапрет,
и злословие,
и упрёки,
где смешались
желчь и елей,
через косвенные
уроки
осторожных
учителей.
Потому ль,
что вязнут колеса
в бездорожье
родных полей,
и претит
родное холопство,
и чужая
вольность милей, —
что-то главное
и простое
мы вполголоса
повторим,
до последнего
вздоха стоя
за Четвёртый,
за Вечный Рим.
Старый
Виттенберг мирно дремлет,
и ушёл
университет,
только буквы
готики древней
уверяют, что
смерти нет;
и как тень
весны полудетской,
зашагает
рядом с тобой
мудрый призрак
принца-студента
по булыжникам
мостовой.