КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ
Война детей
Одним из фаворитов оскаровской гонки 2020 стал фильм «Кролик Джоджо» (6 номинаций) режиссера Тайка Вайтити, так и не вышедший в российский прокат по причинам, которые представители прокатной компании «ХХ Век Фокс СНГ» «не смогли прокомментировать». Точнее, причины понятны: «Кролик Джоджо» — (траги)комедия про Гитлера и его юного друга Джоджо, точнее, про юного нациста Йоханнеса (Джоджо) Бетцлера и его лучшего друга Гитлера, снятая с той отвязанной амбивалентностью, что в головах нашего идеологического начальства граничит с кощунством. А ведь — подумать только! — всего 12 лет назад по нашим экранам победно шествовал отечественный шедевр «Гитлер капут» Марюса Вайсберга (2008), открывавшийся фарсовой сценой расстрела еврея, и никого из начальства это особо не парило. Но все меняется…
«Кролик Джоджо» — это, конечно, не «Гитлер капут!», трэшевый киносборник анекдотов «про Штирлица». В основе фильма Тайка Вайтити — качественная проза известной бельгийской писательницы Кристины Лёненс, роман «Небо в клетку» (на русском вышел под названием «Птица в клетке»; перевод Елены Петровой, М., «Иностранка», 2020). Герой романа — австрийский подросток, участник Гитлерюгенда, изуродованный на сборах случайным взрывом гранаты, в один прекрасный день обнаруживает у себя в доме молодую еврейку, которую прячут его родители. Он влюбляется в нее до потери пульса, скрывает, преданно кормит, поит и дрочит на нее до конца войны, а когда война заканчивается, врет, что победили нацисты и продолжает держать взаперти, пока девушка от него не сбегает. Потеряв смысл жизни, герой продает дом, потом часть купленной взамен дома квартиры и в итоге оказывается в такой же примерно клетушке без окон, в какой держал свою жертву. В общем, клетка у человека внутри; слепая аддикция запросто превращает спасителя в тюремщика, а затем — в узника, и победить фашизм оказывается реальнее, чем зависимость, комплекс неполноценности, невроз, несвободу и прочих внутренних демонов, превращающих жизнь человека в ад.
Ничего этого, надо сказать, в фильме Тайка Вайтити нет. Никаких психических надломов, никаких роковых любовей! Начать с того, что герою на начало действия не 15, а 10, и вместо печальной love story перед нами яркие, будоражащие приключения Малыша и Гитлера. Гитлер тут выступает в роли imaginary friend типа Карлсона: кокетливый мужчина с брюшком в униформе со свастикой (его играет сам Тайка Вайтити), всегда готовый беситься, орать, плясать, утешать, рассуждать на отвлеченные темы вроде «телепатических атак», коим евреи злокозненно подвергают арийский ум. Ну, и слинять немедленно, если запахнет жареным. Гитлер — Друг № 1, альтер эго и при том — Кумир, воплощение «Величия», «Силы» и «Правоты», волшебный помощник, без которого малыш Джоджо, не умеющий сам завязать шнурки, рискует не справиться с превращением из ребенка в мужчину.
А предстоит ему именно это.
Рубашка-хаки, галстук, вязаные гетры, повязка со свастикой, испуганный взгляд на себя в зеркало — Джоджо ждет воскресный лагерь юнгфолька. Лишь поорав и попрыгав перед зеркалом вместе с Фюрером, он обретает присутствие духа, и вот уже восторженно несется по улице навстречу приключениям, под музыку в духе «Битлз», вертолетом разбрасывая вокруг: «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!»
Лагерь — пространство инициации — в «Кролике Джоджо» мало отличается от любого лагеря скаутов, такого, к примеру, как в «Королевстве полной луны» Уэса Андерсена. Большая поляна, помост из неошкуренных бревен, домик на сваях, толпа детей в хаки… Припонтованный начальник в темных очках, лениво грызущий яблоко в процессе наставления юношества (Сэм Рокуэлл в этой роли типажно очень похож на Эдварда Нортона в роли вожатого в «Королевстве…»). Только зовут начальника капитан Кленцендорф (капитан К), и он — ветеран восточного фронта, где потерял глаз, так что одет, соответственно, в нацистскую форму; и галстуки у детей черные, а не желтые, вместо пятиконечных звезд — свастики, а в программу тренировок помимо умения ставить палатку, рыть окопы, укрываться, маскироваться, бросать гранаты, стрелять из ружей входит, к примеру, сожжение книг или убийство кролика.
Задание — свернуть шею маленькому, теплому, беззащитному кролику — Джоджо позорно проваливает, за что получает обидную кличку «Кролик Джоджо» и подвергается остракизму. Одиноко страдает в лесу под деревом: он изгнан, он хуже всех, у него ничего не вышло, ему никогда не стать достойным солдатом Фюрера! Однако друг Гитлер тут же приходит на помощь: «Не парься! Кролики мне тоже нужны!», и Джоджо, восстав из пепла, несется обратно в лагерь (Гитлер, пританцовывая, сопровождает его на подвиг), прямо на бегу выхватывает у капитана К взведенную боевую гранату, швыряет, попадает в дерево, и, отскочив, граната разрывается точно у его ног.
«Так делать не надо», — меланхолически замечает капитан К. Смешно.
Размытые кадры, «скорая», больница, все склоняются над ним в ужасе. «Разворотило, как на картине Пикассо», — отмечает наставница юнгфолька — жирная арийская свиноматка фрейлейн Рам (Ребел Уилсон). Но вот в туманном дверном проеме возникает изящная фигурка в шляпке набекрень, в красной юбке — мама, Роза Бетцлер (Скардетт Йохансон). Подходит, смотрит на него, произносит сочувственно: «Львенок ты мой!»
Для нее он — не кролик. Он — львенок, а она — львица. И она растит из него льва. Не дает сидеть дома, жалеть себя. Едва Джоджо встал на ноги, заставляет выйти на улицу: «Там опасно?» — «Чрезвычайно! Пошли!», и приводит вновь в тот же трижды проклятый юнгфольк. Сходу бьет промеж ног капитана К и требует: обеспечьте ребенку занятие! Это самый парадоксальный момент фильма. С мамой все понятно: она работает на Сопротивление, раскладывает листовки, прячет в доме еврейку, презирает рейх и поддразнивает Джоджо, обзывая его «говнофюрером». Так зачем же она снова сдает его в это нацистское логово, тем более что он легко мог откосить по ранению? Ну, во-первых, она понимает, кто такой капитан К, знает, что его отношение к рейху немногим лучше, чем у нее, а во-вторых, страшно сказать, она уважает убеждения своего глупого сына. Его фанатизм, его восторженность, его увлечение… Обесценить, унизить все это значит бесповоротно его сломать. Так пусть уж лучше расклеивает листовки, разносит повестки и собирает металлолом, думая, что делает великое дело. Чтобы вырасти львом, львенок должен оставаться внутренне неповрежденным.
Собственно, первые 20 минут картины, вся эта история про лагерь и то, как лучший друг Фюрера не смог убить кролика, чуть не убил себя и заработал на лице кучу шрамов, — всего лишь преддверие инициации.
Настоящее испытание для маленького нациста — встреча с ужасной, коварной, непостижимой и притягательной юной жидовкой по имени Эльза (Томасин Маккензи), которую Джоджо однажды обнаруживает за фальшстенкой в комнате покойной сестры. Друг Фюрера потрясен. Он не понимает, что делать. Выдать — навлечь неприятности на себя и маму. Убить? Но ей — 16, она старше, сильнее и один за другим отбирает у Джоджо все ножи, какие только находятся в доме. Как с ней бороться, как победить, если она снова и снова укладывает тебя на лопатки? У Гитлера-Карлсона нет идей, он тоже в растерянности. Но Джоджо все же находит достойный выход. Да, он не выдаст Эльзу, но он будет ее изучать. С ее помощью он разузнает все тайны евреев и напишет книгу «Йо-хо-хо, жиды»: как с ними бороться, как их различать. Однако проклятая девица и тут обводит его: он просит нарисовать дома, в которых живут евреи, а она рисует его портрет — весь в шрамах: «Да, да, там они и живут — у тебя в голове!» Вот гадина!
Самое трогательное во всей этой коллизии то, что в ее основе — автобиографические мотивы. Новозеландский режиссер Тайка Вайтити — сын представителя коренного народа маори и еврейки по фамилии Коэн. Так что от имени папы на этой сцене выступает десятилетний мальчик с воинственными фантазиями и шрамами на лице (намек на традиционные татуировки маори), а от имени мамы — наглая девица, которая вовсе не сидит взаперти, а расхаживает по всему дому в штанах с подтяжками, издевается, чуть что, дает сдачи и никак не позволяет себя укротить. Ну, и сама идеальная мама-львица, любящая, невозможно красивая, «главная», способная сыграть и за себя, и за папу. Чудная сцена, где Скарлетт Йохансон, мазнув себе сажей под носом и накинув фашистский мундир, изображает вернувшегося с фронта отца, рычит на Джоджо: «Как ты обращаешься с матерью?!»
Роза и Эльза в картине — двуединое воплощение Женственности: пленительной, отважной, непокоряющейся и катастрофически уязвимой. Ближе к финалу Розу повесят. Когда-то она научила Джоджо, что любовь — это бабочки в животе. Потом он испытал это чувство, влюбившись в Эльзу: в кадре — живот Джоджо, в животе — бабочки. И перед тем, как увидеть маму на виселице, он будет идти по площади за порхающей бабочкой и прямо на уровне своего носа столкнется с парой свисающих щегольских, красно-белых маминых туфель. Первым делом он машинально завяжет на них шнурки, как она учила, потом задохнется, потом обнимет, потом бессильно осядет на землю. Затем кинется убивать Эльзу — понятно же, кто во всем виноват! А после они помирятся и Джоджо ее отпустит.
Это — финальная точка инициации. Война окончена, все позади: последние бои, бессмысленные расстрелы. Джоджо при помощи капитана К, облаченного в роскошный «дембельский» мундир с лиловой бахромой и плащом, отчетливо напоминающий «плащ маори», — чудом удается спастись от смерти. Он приходит домой и на вопрос Эльзы: «Кто победил?» — отвечает, поколебавшись: «Мы», — как и в романе. Эльза верит, сникает. Но долго Джоджо все-таки не выдерживает. Перелистав свой альбом: «Йо-хо-хо, жиды» и наткнувшись на картинку: он и мама на велосипедах, как тогда, на прогулке, когда она рассказывала ему про бабочек в животе, Джоджо берет в руки пустой лист бумаги и через стенку зачитывает Эльзе фантастический план побега. Та соглашается. Они стоят перед входной дверью; Эльза — в мамином костюме, в маминых туфлях: «Там опасно?» — «Чрезвычайно! Пошли!» И первое, что Эльза видит на улице, — машина союзников под звездно-полосатым флагом. Тут она залепляет Джоджо пощечину, а потом, так и быть, приглашает его танцевать: «Что делает человек, когда обретает свободу?» — «Он танцует».
«Кролик Джоджо» фильм вовсе не про фашизм и победу над ним остального прогрессивного человечества. Он — про мужское и женское. Но это не феминистская агитка, где мужское приравнивается к нацизму. Едва ли ни самый отталкивающий персонаж в фильме — женщина, фрейлейн Рам, жирная арийская Родина-мать, подарившая рейху 18 детей и бестрепетно отправляющая всех их — и своих, и чужих — на убой. А один из самых симпатичных — капитан К, Дон-кихот в нацистском мундире, спасший жизнь Джоджо. Это кино про то, что естественное взаимодействие мужского и женского — не война, не плен, не покровительство, не зависимость, но танец. И результат нормально пройденной инициации — вовсе не готовность рожать или убивать, а способность предоставить любимому человеку свободу.
Фашизм — порождение модерна, и первая реакция модернистского, насквозь идеологизированного сознания на этот вселенский позор и ужас — проклясть, откреститься, объявить карантин, обнести стеной, прорыть санитарный ров: тут черное, тут белое, тут правильно, тут неправильно, так можно говорить, а так нельзя, вымой рот с мылом! Тайка Вайтити — махровый, законченный, принципиальный постмодернист, и ему на фашистскую идеологию наплевать. Уже наплевать. Для него — это частный случай сходящей со сцены культуры патриархата с его маскулинным, героическим культом насилия, детская корь (да, в случае с фашизмом — в особо опасной форме), которой человечеству довелось переболеть на пути взросления. Он не оправдывает, не идеализирует, не игнорирует легкомысленно эту дрянь. Просто защита в его системе координат связана уже не с вопросами идеологической антисептики, а с вопросами иммунитета. Свобода, внутренняя целостность, нестесненное творческое воображение и любовь — вот то, что позволяет избегнуть заразы, даже находясь в очаге инфекции.
А что у нас?
Первое, что вспоминается в связи с «Кроликом Джоджо», — поразительный фильм Алексея Федорченко «Война Анны» (2018). Та же Вторая мировая война. Та же ситуация: еврейка в укрытии. Тот же возраст героини, что и у Джоджо, — около 10 лет. И все совершенно другое.
«Кролик Джоджо» — восхитительный бурлеск, сплошная игра, карнавал… Действие происходит в особом туннеле реальности — в голове взахлеб взрослеющего ребенка, полного жизни и наделенного буйным воображением. И сила этого воображения вкупе с любовью, заботой и нормальностью близких образует как бы кокон, мембрану, перекодирующую токсины политического безумия в веселый, сказочный бред, где евреи спят вниз головой, как вампиры, а Фюрер питается единорогами.
В картине Федорченко война на экране состоит из голода, холода, вечного страха и телесной нечистоты. Но в этом нет никакого натурализма. Изысканная кинематографическая конструкция скорее напоминает сон, цепочку всплывающих из темноты и вновь тонущих во тьме сюрреалистических эпизодов.
Сепия, почти монохром с отдельными пятнами цвета. Условная Украина. Голая девочка выбирается из расстрельного рва, вытягивает из-под маминого тела клетчатый лилово-серый платок. Приходит к людям. Добрые люди, накормив, напоив, одев, обув, — честно отводят в комендатуру. Комендатура — в здании бывшей школы, а до этого, видимо, какой-то усадьбы. Там селяне прямо в окно сдают ее знакомому полицаю, и, сбежав от него, девочка прячется в камине за зеркалом. А дальше весь фильм — обрывки чужой дневной жизни глазами ребенка из зазеркалья: кого-то трахают, кого-то допрашивают, какие-то дети играют с утятами в огромном тазу. И ночные вылазки героини за едой, за водой, по нужде и в целях исследования окружающего пространства.
На протяжении всей картины девочка не произносит ни слова. О том, что ее зовут Анна, мы знаем исключительно из названия. Закадровой музыки практически нет, только звук шагов, скрип половиц и дверей, лай собак, наразборчивая немецкая речь, иногда украинская… Каждый кадр — операторский шедевр (оператор — Алишер Хамиходжаев); мы видим этот мир через дырку в простреленном зеркале, через потертую амальгаму, в изысканной игре отражений, теней, тусклого света из крест-накрест заклеенных окон и теплого сияния кем-то оставленных ламп и свечей…
Анна (Марта Козлова) — невозмутимый ребенок с огромными глазами на бледном лице — маленьким призраком бродит по заколдованному царству, где война радикально меняет значения всех вещей. Анна пьет воду из тарелки под цветочным горшком, ест сухари, добытые из мышеловки… С предметов как бы слезает культурный, символический слой: ручка-вставочка превращается просто в палку, когда надо разрядить мышеловку, камин — в пещеру, красное знамя — в полог на зеркале, призовой кубок — в сосуд для воды… С наступлением зимы чучело волка становится шкурой, спасающей Анну от холода, а кумачовые лозунги идут на портянки… Ею руководит миллионолетний инстинкт выживания, и она довольно ловко справляется с задачей, извлекая первобытную пользу из любых «наглядных пособий», которыми набито бывшее школьное помещение. Однако это не значит, что символическое ее не влечет. Анна — человек, человеческий детеныш, и она тянет в свое логово какую-то голову из папье-маше, причесывает ее, баюкает… Вырывает картинки из книг… Перебирает клавиши молчащего пианино. Завороженно смотрит кино, которым немцы развлекаются, попивая шнапс… Она даже, сперев бутылку, пробует шнапс — и тогда в этом пространстве впервые возникают звуки, имеющие отношение к музыке…
Анна — человек в ситуации, препятствующей быть человеком. Людям в этих условиях неуютно, причем всем, не только Анне, — немцам, полицаям, девицам-поломойкам… В фильме опасность для героини исходит не от людей: они не замечают ее, столкнувшись нос к носу, готовы принять за алкогольную галлюцинацию или просто игнорируют, не желая брать грех на душу. Главные враги Анны — собаки, овчарки, охраняющие периметр комендатуры. Они натасканы убивать, и с ними никак не справиться. И самый страшный момент в картине не тот, где Анна отчаянно блюет, наевшись крошек, политых крысиным ядом; и не тот, где она мародерствует за покинутым немцами рождественским столом, и прямо на нее выходит ряженый пьяный фашист с бородой из веревок; и не тот, где ее видит пацан-полицай, которого отправили проверить состояние дымохода; и даже не тот, когда какие-то идиоты поджигают камин и Анна задыхается от дыма, застряв в трубе…
Самая страшная сцена, когда в класс с камином приводят собаку, та, учуяв живое, отчаянно лает и рвется, и Анна инстинктивно сбрасывает с коленок ей в пасть пригревшуюся рыжую кошку — единственное родное и близкое существо.
После этого Анна впервые в фильме рыдает. Нечеловеческий мир войны не только угрожает ежесекундно смертью, но и требует от человека пожертвовать в себе человеческим. Анна мстит. Поливает крысиным ядом кусок сахара, подаренный пьяным немцем, кидает в окно. Собака подбирает, скулит, слышен звук выстрела. Враг повержен! Анна хлопотливо увязывает в узел из знамени свои пожитки: голову из папье маше, кубок, украденное яйцо, картинки. Бежит к окну, но там — целая свора собак, живых и здоровых. Война продолжается. Анна тихонько плачет под подоконником, а потом решительно переставляет на карте флажки — из Африки, из Парижа, из Украины — все их втыкает в Германию и одерживает таким образом символическую победу.
«Война Анны» — очень мощный антивоенный фильм, снятый в стране, где, несмотря на победу, война продолжается. Причем с каждым годом ажиотаж вокруг нее все сильнее. Снова и снова в сознании людей воскрешают весь этот морок, призывая испытывать гордость за то, что выжили, сохранили себя в нечеловеческой обстановке. Есть чем гордиться! Остаться личностью несмотря на то, что ты существуешь на правах таракана за плинтусом, несмотря на то, что с тобой в любой момент могут сделать все, что угодно, несмотря на то, что все, необходимое для человеческой жизни, приходится воровать, включая воздух, — да, это подвиг! Привычный, впрочем, для обитателей шестой части суши.
Но все-таки очень хочется, чтобы эта война уже кончилась!