Жук Вадим Семенович родился в 1947 году в
Ленинграде. Окончил театроведческий
факультет Ленинградского государственного
института театра, музыки и кинематографии.
Поэт, актер, сценарист, драматург,
режиссер, теле- и радиоведущий. Создатель
и художественный руководитель театра
«Четвертая стена». Стихи публиковались
во многих журналах и альманахах. Автор
восьми поэтических книг. Живет в Москве.
Вадим
Жук
*
ЕДИНИЦА
ЛЮБВИ
*
* *
Чужою
памятью живу,
Как
черенок, не приживаюсь,
К
чужому каменному льву
Плечом
пугливым прижимаюсь.
Чужими
стали берега,
Которым
был родным и милым.
Волн
невысокие стога
Не
для меня сметал ветрило.
Привычную
глотаю взвесь
Размытого
дождями лета.
Влетел
вопрос: Зачем ты здесь?
Но
нет ответа, нет ответа.
*
* *
Отгремело
звонкое монисто
Из
страстей, отчаяний и слёз.
Бродит
не спеша, по организму
Тут
и там рассеянный склероз.
То-то
славно с картою трёхвёрсткой
Обходить
любовно каждый куст,
Собирать
брусники детской горстку,
Да
лисички юношеских чувств.
Худо
ли зелёным этим утром,
Что-то
делать, а не делать вид.
Не
евреем быть, не алеутом,
Просто
единицею любви.
Чтобы
смерть ходила понарошку
В
новом, от Версаче, шушуне.
И
смеялась в тихую ладошку
Жизнь
моя, приснившаяся мне.
*
* *
Где
взять-то белобрысой простоты —
Писать
письмо, творить стихотворенье,
Сажать
сады, мечтать мечты,
Жаркое
жарить и варить варенье.
Уметь
сказать: «Родная сторона»,
Без
злобы, без ухмылки, без запинки.
Вернувшись
на дорогу, где она
Разбилась
на невнятные тропинки.
*
* *
Галдели
деревенские, рядили,
Когда,
чуть недоспавшие с утра,
Нас
конвоиры выводили
С
какого-то случайного двора.
Хозяин
хлопотал лицом кобыльим,
Винился,
прятал глазки в сапоги.
«Пришли,
мол, самой ночью, перебыли,
Откуда
знать, которые враги?»
А
красный, белый, красно-бело-синий
Флаг
развевался над штабной избой,
В
России это было, не в России,
Не
важно. Выводили нас с тобой.
Ни
зла, ни одобрения в народе,
Копалось
солнце в уличной пыли.
Все
просто знали, что таких выводят.
Мы
тоже знали. И не в ногу — шли.
*
* *
А
вдруг я погиб на вьетнамской войне,
Куда
из Кентукки был призван,
И
всё, что вокруг, только кажется мне,
А
сам я в далёкой и влажной земле
Прикинулся
зёрнышком риса.
А
вдруг я как раз Фарафонтов Кандид,
Невзрачный
учитель черченья,
Я
узок и беден, мне завуч вредит,
Мне
прямо в глаза никогда не глядит
Наташа
— училка по пенью.
А
вдруг я голодный и выдранный лис,
Не
ждущий от жизни халявы,
Всей
мордою длинной направленный вниз,
Но
мыши июльские не удались,
А
зайцы хитры и вертлявы.
Бессмертная
— где моя бродит душа,
В
каком обиталище диком?
С
подружкою — дудочкой из камыша,
Отчаяньем,
страстью, отвагой дыша,
Пытаясь
спасти Эвридику?
Насколько
я здесь и насколько не здесь,
Душа
моя, зяблик, невеста.
Я
жив или умер? Я умер не весь?
Господня
пылинка, греховная взвесь,
Вместилище
сил неизвестных.
*
* *
Мы
гуляем в садике с отцом
Незадолго
до его ухода.
Он
всегда держался молодцом
И
сейчас держался превосходно.
Именно,
что он превосходил
Медицину,
госпиталь, погоду,
Словно
сам и сад он посадил,
И
решил свою судьбу и годы.
Ничего
он в жизни не читал,
Из
простой семьи, ума простого,
Но
жило само в его чертах
Благородство
Ганди и Толстого.
Выпрямлены
плечи и спина —
Вот
таким он полюбился маме.
Будто
багровели ордена
На
его залатанной пижаме.
Он
прекрасно знал — пришла пора,
Потому
и не сбивался с шага.
И
ногами листья попирал,
Как
знамёна рейха и рейхстага.
...И
дождик с утра
Тянется
на солнышко народ,
Как
к блесне добыча рыболова.
Это
называется «курорт»,
С
детства ненавидимое слово.
Через
ситечко течёт и льётся
Дождик,
неказист и бестолков,
И
в фаянсе неба остаётся
Тёмная
заварка облаков.
Ненамного
больше богомола
Мелкие
букетики детей,
Девушки
московского помола,
Ждущие
асадовских страстей.
Баловство
нехитрыми стихами.
В
небесах орёл несёт змею.
От
чего, скажи, я отдыхаю,
Всю
проотдыхавший жизнь мою?
*
* *
Когда
я выходил, шатаясь от любви,
Из
устья неказистого проспекта,
День
вздрогнул и себя возобновил.
Явились
очертания. Все «некто»
Приобретали
лица. Было лето.
Среди
листвы таился циферблат.
В
простое желтоватое одета
Летела
бабочка. Её недолгий взгляд
Скользнул
по мне, но не остановился.
Летела
ласточка с расчерченным крылом.
Мышиный
хвостик пыли вился.
Бессмертие
стояло за углом.
*
* *
Воздух
вязок, сгущаются тени,
Возвращаются
в строки стихи...
По
ночам деревянный священник
Отпускает
деревьям грехи.
И
стоят тополя на коленях,
Долу
кроны склоняя свои,
Об
унынии, об изменах
Говорят,
о печальной любви
Не
сложившейся, потаённой.
И
с трудом подбирая слова,
Провинившиеся
клёны
Шепчут
в чёрные рукава.
Утро
робкое замерцало.
И
саднят на боку, на коре,
Наши
— ножиком — инициалы
Процарапанные
в ноябре.