Хафизов Олег Эсгатович родился в 1959 году в Свердловске. Окончил Тульский педагогический институт. Прозаик, печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов» и др. Автор книг «Только сон» (Тула, 1998), «Дом боли» (Тула, 2000), «Дикий американец» (М., 2007), «Кукла наследника Какаяна» (М., 2008). Живет в Туле.

Роман «Феодор» является третьей частью серии произведений о Ф. И. Толстом-Американце, начатой книгой «Дикий американец» (М., 2007). Вторая часть серии «Дуэлист» была опубликована в журнале «Новый мир» (2019, № 12). Главы из романа «Дуэлист» были также опубликованы в журнале «Сибирские огни» (2019, №№ 1 — 3). Завершающая часть серии романов под названием «Феодор» обладает чертами самостоятельного произведения.

Олег Хафизов

*

ФЕОДОР

Роман

Моей жене Елене

Черновую рукопись своего сочинения автор этих строк передал для ознакомления дочери Ф. И. Толстого Прасковье Федоровне, называемой между своими Полинькой. С мужем сей Полиньки Перфильевым я был довольно короток, да и с самой дочерью Американца водился в детстве по близости наших семей. Мой старший брат даже был увлечен Полинькой и чуть ли не мечтал на ней жениться.

К счастью для всех, планы его расстроились. И со временем Прасковья Федоровна превратилась из пылкой, шальной и своевольной дикарки во взбалмошную, ревнивую и сварливую барыню, кажется, соединившую в своем характере все худшие черты обоих своих родителей, кроме склонности к дуэлям. Для меня как писателя особую неприятность представляла открывшаяся в ней страсть к сочинительству, отягощенная болезненным самомнением непризнанного автора.

Я ожидал от Полиньки многочисленных придирок относительно моей манеры изложения, в которой ее образцом служила мадам де Жанлис, а также относительно тех эпизодов, где ее отец изображен в более-менее неприглядном, то есть, правдивом свете. Как многие потомки знаменитых родителей, она, кажется, считала образ отца чем-то вроде перешедшего ей по наследству капитала, а себя — монополистом в вопросе его применения. Я предвидел, что Полинька не только начнет вымарывать самые яркие куски повествования, но и с бесцеремонностью дилетанта попытается влиять на саму идею сочинения. Уже из предварительных наших разговоров было ясно, что она желает получить причесанный, приглаженный, а следовательно — безжизненный портрет графа. Так, дочь Аттилы или Чингисхана могла бы внушать автору их жизнеописания, что ее папаша был на самом деле никакой не тиран, а душка, только и делавший, что раздававший направо и налево игрушечных медвежат, да угощавший каждого встречного мармеладом.

Я, однако, не мог избежать ее вердикта. Она была одним из последних и наиболее ценных самовидцев моего героя, наблюдавших его не в светской личине, а в домашнем халате, в упор, и даже изнутри. И, в конце концов, подобно своему отцу, она была чертовски умна, наблюдательна и востра на язык.

Перфильев перехватил меня в прихожей и, провожая по лестнице в гостиную, торопливо зашептал:

— Если Pauline будет спрашивать, скажи, что мы вчера засиделись за картами и я остался у тебя, чтобы не тащиться ночью домой!

— Да она никогда и не спрашивает, — поморщился я.

— А вдруг сегодня да и спросит?

— Хорошо, но больше ты меня не приплетай, а то она меня возненавидит.

Мы вошли в гостиную, где как раз происходила сцена, удачно дополняющая мой опус. В присутствии ассистентов и зрителей Перфильевы торжественно купали свою обезьяну, заведенную в память легендарного орангутанга, сопровождавшего графа Толстого в его заморских странствиях.

Впрочем, обезьяна Перфильевых, в отличие от обезьяны Американца, принадлежала к какой-то более мелкой породе, навроде мартышки, и к мужескому полу. Звали ее Тео.

— Васенька, ну где ты пропадаешь, Тео начинает беспокоиться! — попеняла мужу Полинька, с трудом удерживая на руках одетого в купальный халатик морщинистого человечка, порывающегося вырваться и удрать от предстоящей неприятной процедуры.

Мы с Полинькой поцеловались на правах старых знакомых, и когда я достаточно приблизил свое лицо к обезьянке, то Тео поцеловал и меня своими горячими мокрыми губами.

Со времени нашей последней встречи Полинька еще несколько пополнела и, пожалуй, постарела. Как у многих русских людей неславянского происхождения, национальные черты с возрастом стали проступать в ее облике все более явно. Если в юности она была этакая бойкая испаночка, то теперь, вне всякого сомнения, передо мною стояла дородная цыганская матрона из тех, что обычно занимают задние ряды в цыганском хоре и оттеняют своим безобразием красоту юных цыганских танцовщиц. При поцелуе я явственно ощутил на моей щеке покалывание ее усиков.

— Проверь еще раз воду, чтобы Тео не начал чихать, как прошлый раз, — приказала мужу Полинька, отдирая цепкие замшевые ручонки Тео от своих прекрасных густых кудрей, нисколько не поддающихся действию времени.

С угодливостью нашкодившего пса Перфильев засучил рукава сорочки и стал измерять температуру воды в ванне, установленной на табуретах посреди комнаты.

— Ровно двадцать семь — ей-Богу, сам бы принял такую ванну, — воскликнул он, вытирая руки и глядя на меня красноречивым взглядом, перевод которого словно гласил: «Увы, приходится».