*

ЗОЛОТЫЕ КРЫЛЬЯ, ЗОЛОТЫЕ КОГТИ, СОБСТВЕННЫЙ УЧЕБНЫЙ КУРС

Елена Михайлик. Экспедиция. Поэма. Ozolnieki, «Literature without borders», 2019, 112 стр. («Поэзия без границ»).

Книга стихотворений Елены Михайлик открывается посвящением: С. Ю. Неклюдову, научному семинару «Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика» в РГГУ, лаборатории теоретической фольклористики, а также — «прочим действующим лицам». Эти последние и будут говорить и действовать на страницах книги, а иной раз у них будут и лица.

Эти пересказы мифов, возникающих в народном сознании — независимо от того, знакомы ли обитатели степей и островов с Куном, Фрэйзером и Фрейдом или не знакомы. Свод оригинальной мифологии был недавно создан Марианной Гейде. Истории Гейде — оригинальные, дикие, самобытные, вырастающие из бездн персональных архетипов, как боб из зернышка — до небес. Истории Михайлик прорастают из энциклопедии мифов, из научных докладов и публикаций, из знания, разъятого и препарированного под микроскопом исследователя, — и оттого не менее оригинальные и самобытные.

Читать эти стихотворения лучше со словарем. Броселианд, ламантины, дацан, хангаруда, рамфоринхи, даман, виман, ракшасы, Эрешкигаль (эту я помню!), бидонвиль, Жеводан, игбо… Время здесь сплетено в клубок, тысячелетия слились воедино, нео-протерозой начнется вчера. Яблоко одновременно лежит на земле, падает и висит на ветке. Клод Моне отправляется в Рим, чтобы исполнить просьбу жены императора Ливии Августы расписать ее спальню кувшинками — «зеленый и синий, / листья, воздух и свет». В буддийском монастыре на стене изображен больной вертолет. Фреска, «говорят, третьего века. — Преувеличивают. / Самое раннее — седьмого».

В статье Алёши Прокопьева «Мерцающее авторство»¹ приводится деление поэтов-переводчиков на poeta faber (поэт умелый), poeta doctus (поэт ученый) и poeta vates (поэт-пророк). Поэт романтической парадигмы, которую наследует акмеистская традиция, которую наследует современная русская традиционная поэзия, — это пророк. Елена Михайлик в этой трактовке — несомненно поэт-ученый.

А все так легко начиналось! Первая строка первого стихотворения сборника, «Фольклористка из города М.», напоминает зачин лимерика — или вводную научного отчета. Страшные сказки, рассказанные в пионерском лагере после отбоя... Белые тапочки, красная рука, отдай мое сердце… «Гробы на колесиках, черные простыни, / Ленин в фартуке белом»… Красная рука здесь действительно появляется, мирная красная рука, гуляет, отдыхает, любуется резными наличниками.

Между историей из современного фольклора и читателем этих стихотворений расположен посредник, а то и два. Во-первых, исследователь фольклора, антрополог, переводчик с языка «той стороны» на человеческий. Фольклористка из города М. запишет историю шамана-секретаря райкома в полевой блокнот. Потом напишет статью, сделает доклад на конференции. И во-вторых — друг исследователя, рассказчик и поэт, напишет стихотворение, обобщая, доводя до абсурда, скрещивая пространства и выворачивая целое наизнанку, «и он спрягает Будду с Гераклом и колонизаторов с Гамкрелидзе / и шумом всадников и знамен, / стадами ракшасов и почему-то твистом…» — выбирая перекрестки истории, мифологии и, разумеется, языков. Знание языков открывает странные замки и засовы.

Перед читателем этой книги — энциклопедия небывалых существ, записанная с дотошностью исследователя и со страстью поэта. Медуза Горгона помогает определить, кто потрошит погодные зонды на коммунистической Кубе. Жеводанский волк-оборотень печет пирожки и угощает ими, скажем, Элли из Канзаса. Офелия, утонув, становится русалкой и, по приемным родителям, грозным тайфуном. Вернее, генеалогия такая: Офелия — утопленница — русалка — беженка, иммигрантка, альбиноска — лягушка, подхватившая стрелу, — принцесса с розовыми волосами. Вышла замуж, родила ребенка, приглашает родителей в гости, внука понянчить. Обычное дело.

Предметом исследования практической фольклористики являются, в частности, истории о странном, и, когда исследование осуществлено корректно, в соответствии с научными критериями, когда объект исследования зафиксирован и принят научным сообществом — тогда он реален, будь он хоть Брунгильда, хоть барабашка. Ходит среди людей, живет под одной с ними крышей, может устроиться на работу, скажем, в исследовательский институт. Все же комфортнее там, где люди тебя понимают.

Шажок за шажком объекты фольклорного исследований сами становятся академическими работниками, руководителями научных исследований, их боятся и обожают, перед ними преклоняются: как перед Учителями, как перед высшими силами. Как отличить их от живых? Есть критерии: например, обведенное черной рамочкой имя в списке авторов научной публикации.

Герои узнаваемы, как бы они ни маскировались для спокойствия и безопасности живых. Пусть Медуза Горгона носит темные очки-консервы и прикрывает волосы хиджабом, и вежливо, очень вежливо повторяет: «На меня — напоминает она, — / не надо смотреть. Не надо».

Узнавание возможно и без имени, кто это был, пришедший с большой волной? «Это был, — плюется, — старая сволочь. / Насильник, убийца / И ненадежный информант». Заповеди научного работника: не убей, не насилуй, не лги при передаче информации. Сразу и не скажешь, что вызывает большее неприятие.

Сущностям тоже нелегко, случается и обманываться. Люди для них схожи, промахнешься на континент, перепутав отца и сыны Гумилевых или двойников, во всем одинаковых и все же — совершенно разных, один — украинец, а другой — еврей. Человек не ошибется, а для морской девы национальность есть феномен наносной и несущественный.

Несколько раз в стихотворениях возникает Австралия, где живет и работает Михайлик. Здесь красиво: «золотые сады по склонам / накрыты полосками пестрой ткани — / от попугаев, летучих лисиц / и прочих обитателей неба». И вот что удивительно. Персонажи мифов разных народов встречаются, когда одни народы поселяются на традиционном месте обитания других (как уже объяснил Нил Гейман в «Американских богах»): китайские воздушные драконы вылупляются в колодцах, выкопанных под наблюдением автохтонной Радужной Змеи. У Змеи интерес академический: заполнить пустующую экологическую нишу, а то до приезда Далайхана здесь не было летающей мегафауны. А теперь уже миллионы лет как есть, и кости лежат в пустынной земле, цельные скелеты предысторической мегафауны.

В другом стихотворении обитатели террариума «перестукиваются по воздуху языком», обсуждая события, произошедшие в «неважном, ненужном, непрочном саду». Кто здесь совпадает, кто отражается в стекле террариума — Лилит, Смерть, Ева, Змей, прекрасный дракон, «единственная в числе»? Да разве скажешь! Они не признаются даже хозяину террариума, кто же «из этих белковых тел / у него девчонку отбил и яблоко съел».

И снова змея, и цветок вечной молодости, фармакон, украденный у Гильгамеша, разделенный (в силу коллективизма змей) со своими и не своими тоже, «попробовали отдать людям тогда», оказалось — более яд, чем лекарство.

И снова сад, да такой, что рассвет над океаном выглядит неуместным: листья повернуты к утреннему прозрачному свету, поздняя звезда сидит на спелом гранате, красные и лиловые цветы, хищные перцы роняют семечки на рукоятку ножа. Этот сад — всего лишь изображение, вышивка. «Всего лишь», как поэма Кольриджа о Ксанаду — всего лишь поэма, как и это стихотворение — всего лишь описание этого изображения. Разве что методы познания запредельного изменились в сравнении с Кольриджем.

Возможно, тот самый сад находится именно здесь, в Австралии, недолгая дорога из города приведет на ферму, можно собирать фрукты, ешьте на месте, кладите в корзину — только не забудьте заплатить на выходе. Вы ведь уже вкусили от яблока, сумеете различить добро и зло. Тогда вам будет нестрашен ирландский морской дух, омофонически (или исторически, или гетероморфно) совпавший с австралийской пастушьей собакой, она же — Цербер.

Объединение сущностей — один из авторских приемов. Другой — доведение мутации до абсурда. От крошечного пересечения, опечатки, минимальной ошибки в коде автор приходит к новой модели мира. Созвучие «Уран-Урал» в стихотворении «Говорит Уран…» позволяет сместить и совместить направления под и над, земное и небесное, статику и динамику — «я небо, я стою, куда хочу», а третьим персонажем в вечной триаде Небо-Земля-Человек выступит «возомнившая о себе железная гусеница» электричка, ползущая под небом, по земле, на запад, «в июне, в этот воздух, в этот запах…».

Крошечная описка зафиксирована в другом стихотворении: в 1867 году французский историк Жюль Мишле на 268 странице 4 тома своей «Истории Франции» пропустил букву в слове «Varangien», как «викинговская стража», и получил «Varanien», как «вараны». Описка перекочевала в английское издание, потом его отсканировали и загрузили в интернет, и тут уже техника переформатировала цивилизацию и «вараний» загрузился в установочный файл. Отныне на Земле три разумных вида: люди, муравьи и вараны, причем вараны заведуют технологиями, финансами и прикладными исследованиями, а муравьи — администраторы. Всем трем видам приходится мириться с мироустройством. Один лишь автор радуется трансформации мира в силу мелкой опечатки. Значение слова, вплоть до единой невинной буквы, оказалось необычайно важно, важнее даже, чем у каббалистов, переставлявших буквы Книги. Хотя мир в целом, мне представляется, устойчивее к единичным мутациям.

Небольшой языковой сдвиг, и английское «забыто» (forgotten) трансформируется в немецкое «verboten» (запрещено), английское «forgiven» — в голландское «verloren» (забыто, пропало). Языки смешиваются — разумеется, мы наблюдаем за строительством Башни. И он, смешивающий языки «по четыре за смену», красив: огромные крылья, маховые перья, с горящим мечом, c глазами ночного существа, он так красив, что «когда он проходит прямо над нашей башней», все бросают работу и глазеют, и снимают на камеры. Первостепенную важность тогда приобретают переводчики — и трансляторы, технологии перевода со всех птичьих голосов. На переводчиках держится человечество, уже приближающееся к стратосфере и увлекающее с собой своих крылатых.

Технологии всюду, у всех — генетический код, а его можно «подкрутить», с самого начала подкручивали, перепрограммировали, «змеи ведь по сути своей / несложные существа». Технология на высшей стадии смыкается, нет, не с магией, с Творением.

Но и техника ведет себя своенравно. Молодой вертолет, возмужав и обнаглев, догоняет и познает птицу-духа, защитника и покровителя местных жителей. Теперь гадают, какие получатся детки. Тракторы собирают себя сами, из разных цветных кусков, за ночь превращаясь из «сотки» в «катерпиллар». Одна из самых мощных исследователей, похоже, нейронная сеть по имени Светлана Анатольевна, «настоящая автономная личность», хотя немного робот — внутри у нее код и законы роботехники.

Из стихотворения в стихотворение кочуют женские сущности (сущность). Имя ей легион, крылья ее легки и прозрачны, а предлагать ей выходить из моря и возить на рогах каких-то блудниц, как золотой рыбке какой, — это верх наглости. Женское — хтоническое — могущественное — технологическое — академическое — и с чувством юмора. Осталось добавить один предикат — переводчика: «Переводчик знает Бхагавадгиту от А до Я, / потому что иммигранты ею клянутся». Идеальный переводчик читает и говорит на всех языках. Кто, как не он(а), переведет живым с языка Эрешкигаль, с языка «Обширной Земли-на-той-стороне»? Свои сложности тоже есть — объект «запихивал мне в рот Коран, / вместе с вышитым платком, / в который этот Коран был завернут». И хорошо, что не Пятикнижие — у него твердый переплет.

Переводчик служит, переводчик слышит: «что ты тут стоишь, что ты тут глядишь, все равно не выдохнешь — пой». На глаза своему шестикрылому серафиму попадается не только романтик, пророк, но и ученый. И выбора никакого нет, только приказ — пой.

И последнее стихотворение, звучащее от первого, снова женского, лица. Научный работник, заваленная бюрократическими процедурами, огорченная небрежным отношением сотрудников к переходам границы между мирами. После нечаянного перехода она использует положенный сорокодневный отпуск для эволюции к высшему этапу развития разумного существа: золотые крылья, золотые когти, собственный учебный курс. Предназначение осуществилось. А смерти нет, вариативность есть, распространенность повсеместная, а «в природе не существует».

Татьяна Бонч-Осмоловская

Сидней