*
ЗОЛОТЫЕ
КРЫЛЬЯ, ЗОЛОТЫЕ КОГТИ, СОБСТВЕННЫЙ
УЧЕБНЫЙ КУРС
Елена
Михайлик. Экспедиция. Поэма. Ozolnieki,
«Literature
without
borders»,
2019, 112 стр. («Поэзия без границ»).
Книга
стихотворений Елены Михайлик открывается
посвящением: С. Ю. Неклюдову, научному
семинару «Фольклор и постфольклор:
структура, типология, семиотика» в РГГУ,
лаборатории теоретической фольклористики,
а также — «прочим действующим лицам».
Эти последние и будут говорить и
действовать на страницах книги, а иной
раз у них будут и лица.
Эти
пересказы мифов, возникающих в народном
сознании — независимо от того, знакомы
ли обитатели степей и островов с Куном,
Фрэйзером и Фрейдом или не знакомы. Свод
оригинальной мифологии был недавно
создан Марианной Гейде. Истории Гейде
— оригинальные, дикие, самобытные,
вырастающие из бездн персональных
архетипов, как боб из зернышка — до
небес. Истории Михайлик прорастают из
энциклопедии мифов, из научных докладов
и публикаций, из знания, разъятого и
препарированного под микроскопом
исследователя, — и оттого не менее
оригинальные и самобытные.
Читать
эти стихотворения лучше со словарем.
Броселианд, ламантины, дацан, хангаруда,
рамфоринхи, даман, виман, ракшасы,
Эрешкигаль (эту я помню!), бидонвиль,
Жеводан, игбо… Время здесь сплетено в
клубок, тысячелетия слились воедино,
нео-протерозой начнется вчера. Яблоко
одновременно лежит на земле, падает и
висит на ветке. Клод Моне отправляется
в Рим, чтобы исполнить просьбу жены
императора Ливии Августы расписать ее
спальню кувшинками — «зеленый и синий,
/ листья, воздух и свет». В буддийском
монастыре на стене изображен больной
вертолет. Фреска, «говорят, третьего
века. — Преувеличивают. / Самое раннее
— седьмого».
В
статье Алёши Прокопьева «Мерцающее
авторство»
приводится деление поэтов-переводчиков
на poeta faber (поэт умелый), poeta doctus (поэт
ученый) и poeta vates (поэт-пророк). Поэт
романтической парадигмы, которую
наследует акмеистская традиция, которую
наследует современная русская традиционная
поэзия, — это пророк. Елена Михайлик в
этой трактовке — несомненно поэт-ученый.
А
все так легко начиналось! Первая строка
первого стихотворения сборника,
«Фольклористка из города М.», напоминает
зачин лимерика — или вводную научного
отчета. Страшные сказки, рассказанные
в пионерском лагере после отбоя... Белые
тапочки, красная рука, отдай мое сердце…
«Гробы на колесиках, черные простыни,
/ Ленин в фартуке белом»… Красная рука
здесь действительно появляется, мирная
красная рука, гуляет, отдыхает, любуется
резными наличниками.
Между
историей из современного фольклора и
читателем этих стихотворений расположен
посредник, а то и два. Во-первых,
исследователь фольклора, антрополог,
переводчик с языка «той стороны» на
человеческий. Фольклористка из города
М. запишет историю шамана-секретаря
райкома в полевой блокнот. Потом напишет
статью, сделает доклад на конференции.
И во-вторых — друг исследователя,
рассказчик и поэт, напишет стихотворение,
обобщая, доводя до абсурда, скрещивая
пространства и выворачивая целое
наизнанку, «и он спрягает Будду с Гераклом
и колонизаторов с Гамкрелидзе / и шумом
всадников и знамен, / стадами ракшасов
и почему-то твистом…» — выбирая
перекрестки истории, мифологии и,
разумеется, языков. Знание языков
открывает странные замки и засовы.
Перед
читателем этой книги — энциклопедия
небывалых существ, записанная с
дотошностью исследователя и со страстью
поэта. Медуза Горгона помогает определить,
кто потрошит погодные зонды на
коммунистической Кубе. Жеводанский
волк-оборотень печет пирожки и угощает
ими, скажем, Элли из Канзаса. Офелия,
утонув, становится русалкой и, по приемным
родителям, грозным тайфуном. Вернее,
генеалогия такая: Офелия — утопленница
— русалка — беженка, иммигрантка,
альбиноска — лягушка, подхватившая
стрелу, — принцесса с розовыми волосами.
Вышла замуж, родила ребенка, приглашает
родителей в гости, внука понянчить.
Обычное дело.
Предметом
исследования практической фольклористики
являются, в частности, истории о странном,
и, когда исследование осуществлено
корректно, в соответствии с научными
критериями, когда объект исследования
зафиксирован и принят научным сообществом
— тогда он реален, будь он хоть Брунгильда,
хоть барабашка. Ходит среди людей, живет
под одной с ними крышей, может устроиться
на работу, скажем, в исследовательский
институт. Все же комфортнее там, где
люди тебя понимают.
Шажок
за шажком объекты фольклорного
исследований сами становятся академическими
работниками, руководителями научных
исследований, их боятся и обожают, перед
ними преклоняются: как перед Учителями,
как перед высшими силами. Как отличить
их от живых? Есть критерии: например,
обведенное черной рамочкой имя в списке
авторов научной публикации.
Герои
узнаваемы, как бы они ни маскировались
для спокойствия и безопасности живых.
Пусть Медуза Горгона носит темные
очки-консервы и прикрывает волосы
хиджабом, и вежливо, очень вежливо
повторяет: «На меня — напоминает она,
— / не надо смотреть. Не надо».
Узнавание
возможно и без имени, кто это был,
пришедший с большой волной? «Это был, —
плюется, — старая сволочь. / Насильник,
убийца / И ненадежный информант».
Заповеди научного работника: не убей,
не насилуй, не лги при передаче информации.
Сразу и не скажешь, что вызывает большее
неприятие.
Сущностям
тоже нелегко, случается и обманываться.
Люди для них схожи, промахнешься на
континент, перепутав отца и сыны Гумилевых
или двойников, во всем одинаковых и все
же — совершенно разных, один — украинец,
а другой — еврей. Человек не ошибется,
а для морской девы национальность есть
феномен наносной и несущественный.
Несколько
раз в стихотворениях возникает Австралия,
где живет и работает Михайлик. Здесь
красиво: «золотые сады по склонам /
накрыты полосками пестрой ткани — / от
попугаев, летучих лисиц / и прочих
обитателей неба». И вот что удивительно.
Персонажи мифов разных народов
встречаются, когда одни народы поселяются
на традиционном месте обитания других
(как уже объяснил Нил Гейман в «Американских
богах»): китайские воздушные драконы
вылупляются в колодцах, выкопанных под
наблюдением автохтонной Радужной Змеи.
У Змеи интерес академический: заполнить
пустующую экологическую нишу, а то до
приезда Далайхана здесь не было летающей
мегафауны. А теперь уже миллионы лет
как есть, и кости лежат в пустынной
земле, цельные скелеты предысторической
мегафауны.
В
другом стихотворении обитатели террариума
«перестукиваются по воздуху языком»,
обсуждая события, произошедшие в
«неважном, ненужном, непрочном саду».
Кто здесь совпадает, кто отражается в
стекле террариума — Лилит, Смерть, Ева,
Змей, прекрасный дракон, «единственная
в числе»? Да разве скажешь! Они не
признаются даже хозяину террариума,
кто же «из этих белковых тел / у него
девчонку отбил и яблоко съел».
И
снова змея, и цветок вечной молодости,
фармакон, украденный у Гильгамеша,
разделенный (в силу коллективизма змей)
со своими и не своими тоже, «попробовали
отдать людям тогда», оказалось — более
яд, чем лекарство.
И
снова сад, да такой, что рассвет над
океаном выглядит неуместным: листья
повернуты к утреннему прозрачному
свету, поздняя звезда сидит на спелом
гранате, красные и лиловые цветы, хищные
перцы роняют семечки на рукоятку ножа.
Этот сад — всего лишь изображение,
вышивка. «Всего лишь», как поэма Кольриджа
о Ксанаду — всего лишь поэма, как и это
стихотворение — всего лишь описание
этого изображения. Разве что методы
познания запредельного изменились в
сравнении с Кольриджем.
Возможно,
тот самый сад находится именно здесь,
в Австралии, недолгая дорога из города
приведет на ферму, можно собирать фрукты,
ешьте на месте, кладите в корзину —
только не забудьте заплатить на выходе.
Вы ведь уже вкусили от яблока, сумеете
различить добро и зло. Тогда вам будет
нестрашен ирландский морской дух,
омофонически (или исторически, или
гетероморфно) совпавший с австралийской
пастушьей собакой, она же — Цербер.
Объединение
сущностей — один из авторских приемов.
Другой — доведение мутации до абсурда.
От крошечного пересечения, опечатки,
минимальной ошибки в коде автор приходит
к новой модели мира. Созвучие «Уран-Урал»
в стихотворении «Говорит Уран…»
позволяет сместить и совместить
направления под и над, земное и небесное,
статику и динамику — «я небо, я стою,
куда хочу», а третьим персонажем в вечной
триаде Небо-Земля-Человек выступит
«возомнившая о себе железная гусеница»
электричка, ползущая под небом, по земле,
на запад, «в июне, в этот воздух, в этот
запах…».
Крошечная
описка зафиксирована в другом
стихотворении: в 1867 году французский
историк Жюль Мишле на 268 странице 4 тома
своей «Истории Франции» пропустил букву
в слове «Varangien», как «викинговская
стража», и получил «Varanien», как «вараны».
Описка перекочевала в английское
издание, потом его отсканировали и
загрузили в интернет, и тут уже техника
переформатировала цивилизацию и
«вараний» загрузился в установочный
файл. Отныне на Земле три разумных вида:
люди, муравьи и вараны, причем вараны
заведуют технологиями, финансами и
прикладными исследованиями, а муравьи
— администраторы. Всем трем видам
приходится мириться с мироустройством.
Один лишь автор радуется трансформации
мира в силу мелкой опечатки. Значение
слова, вплоть до единой невинной буквы,
оказалось необычайно важно, важнее
даже, чем у каббалистов, переставлявших
буквы Книги. Хотя мир в целом, мне
представляется, устойчивее к единичным
мутациям.
Небольшой
языковой сдвиг, и английское «забыто»
(forgotten) трансформируется в немецкое
«verboten» (запрещено), английское «forgiven»
— в голландское «verloren» (забыто, пропало).
Языки смешиваются — разумеется, мы
наблюдаем за строительством Башни. И
он, смешивающий языки «по четыре за
смену», красив: огромные крылья, маховые
перья, с горящим мечом, c глазами ночного
существа, он так красив, что «когда он
проходит прямо над нашей башней», все
бросают работу и глазеют, и снимают на
камеры. Первостепенную важность тогда
приобретают переводчики — и трансляторы,
технологии перевода со всех птичьих
голосов. На переводчиках держится
человечество, уже приближающееся к
стратосфере и увлекающее с собой своих
крылатых.
Технологии
всюду, у всех — генетический код, а его
можно «подкрутить», с самого начала
подкручивали, перепрограммировали,
«змеи ведь по сути своей / несложные
существа». Технология на высшей стадии
смыкается, нет, не с магией, с Творением.
Но
и техника ведет себя своенравно. Молодой
вертолет, возмужав и обнаглев, догоняет
и познает птицу-духа, защитника и
покровителя местных жителей. Теперь
гадают, какие получатся детки. Тракторы
собирают себя сами, из разных цветных
кусков, за ночь превращаясь из «сотки»
в «катерпиллар». Одна из самых мощных
исследователей, похоже, нейронная сеть
по имени Светлана Анатольевна, «настоящая
автономная личность», хотя немного
робот — внутри у нее код и законы
роботехники.
Из
стихотворения в стихотворение кочуют
женские сущности (сущность). Имя ей
легион, крылья ее легки и прозрачны, а
предлагать ей выходить из моря и возить
на рогах каких-то блудниц, как золотой
рыбке какой, — это верх наглости. Женское
— хтоническое — могущественное —
технологическое — академическое — и
с чувством юмора. Осталось добавить
один предикат — переводчика: «Переводчик
знает Бхагавадгиту от А до Я, / потому
что иммигранты ею клянутся». Идеальный
переводчик читает и говорит на всех
языках. Кто, как не он(а), переведет живым
с языка Эрешкигаль, с языка «Обширной
Земли-на-той-стороне»? Свои сложности
тоже есть — объект «запихивал мне в рот
Коран, / вместе с вышитым платком, / в
который этот Коран был завернут». И
хорошо, что не Пятикнижие — у него
твердый переплет.
Переводчик
служит, переводчик слышит: «что ты тут
стоишь, что ты тут глядишь, все равно не
выдохнешь — пой». На глаза своему
шестикрылому серафиму попадается не
только романтик, пророк, но и ученый. И
выбора никакого нет, только приказ —
пой.
И
последнее стихотворение, звучащее от
первого, снова женского, лица. Научный
работник, заваленная бюрократическими
процедурами, огорченная небрежным
отношением сотрудников к переходам
границы между мирами. После нечаянного
перехода она использует положенный
сорокодневный отпуск для эволюции к
высшему этапу развития разумного
существа: золотые крылья, золотые когти,
собственный учебный курс. Предназначение
осуществилось. А смерти нет, вариативность
есть, распространенность повсеместная,
а «в природе не существует».
Татьяна
Бонч-Осмоловская
Сидней