КНИГИ:
ВЫБОР СЕРГЕЯ КОСТЫРКО
*
Мишель
Уэльбек. Серотонин. Роман. Перевод с
французского Марии Зониной. М., «АСТ»,
2020, 320 стр., 5000 экз.
Это
хороший роман, и можно только посочувствовать
Уэльбеку, вошедшему в литературу
«Элементарными частицами», почти сразу
же ставшими современной классикой; с
ними-то и сравнивают каждый новый роман
писателя, и, увы, исключительно в пользу
первого. Что, на мой взгляд например,
несправедливо — на самом деле мы имеем
дело со своеобразной сагой, начатой
«Элементарными частицами»; автор
прощается с бытовой культурой «традиционной
Франции». Прощанием с классическими
для ХХ века формами французской литературы
и стал первый его роман. Новый роман —
продолжение этой саги.
Повествование
«Серотонина» составил монолог его
героя, Флорана, почувствовавшего к своим
сорока шести годам, что жизнь его
закончилась. Ему так и не удалось наладить
с ней контакт и держится он исключительно
на антидепрессантах — знакомый врач
по-дружески сообщает Флорану, что
вообще-то наилучшим для него выходом
было бы самоубийство. Фабулой романа
стала история побега Флорана (безуспешного)
из своей как бы вполне сложившейся жизни
— жизни высокооплачиваемого специалиста,
к тому ж богатого наследника, живущего
со своей юной, сексапильной, сверхотзывчивой
в постели японкой в вознесенных над
Парижем апартаментах самого уродливого,
то есть самого модного дома-башни.
Собственно, с японки и начинается сюжет
— перечисленными выше ее достоинства
и ограничиваются, все же остальные
качества подруги для Флорана — в
абсолютном минусе, да и постельная
«отзывчивость» сожительницы наводит
на него ужас, поскольку любовные их
отношения свелись к сексу, в котором не
осталось даже капли эротики. И Флоран
делает решительный шаг — без каких-либо
объяснений с подругой, распрощавшись
перед этим и со своей службой, он покидает
свою квартиру и селится в крохотном
номере одной из гостиниц бескрайнего
Парижа. Освободившись от всех обязательств,
он тем самым освобождается и от последних
связей с внешним миром. Теперь он проводит
время в воспоминаниях, перебирая эпизоды
своей жизни в поисках того момента, что
перечеркнул нормальное ее течение. Но,
оглядываясь назад, он видит «лишь руины».
Любовь к женщине, то есть то, что было в
молодости радостью, обещанием счастья,
да просто обостренным ощущением текущей
в тебе жизни, превратилось в полную свою
противоположность — безлюбый секс,
форму купли-продажи. Отсюда предельная
заниженность лексики, когда герой
касается этой — главной в романе —
темы. Характерен эпизод, в котором Флоран
берет с полки том маркиза де Сада, смотрит
на него с некоторым недоумением и
брезгливостью и, не раскрыв, ставит на
место — для Флорана сексуальные ужасы,
которыми с отроческим воодушевлением
упивался сперва автор этой книги, а
потом и его читатели, не идут ни в какое
сравнение с ужасом «обычных» взаимоотношений
мужчины и женщины.
Одной
из внутренних опор для Флорана была его
профессия — воспитанник конца ХХ века,
меломан, плейбой, хорошо образованный
человек, знающий, кем были Пруст, Томас
Манн, Гоголь, местом своей учебы вполне
осознанно выбирает АГРО (сельхозинститут,
по-нашему) и становится толковым
специалистом. Для него, еще чувствующего
обаяние традиционных форм французской
жизни, естественно почувствовать —
пусть и слабое, но — воодушевление при
виде зеленых полей или стада коров.
Однако Флоран работает экспертом при
правительственных учреждениях, а значит
деятельность его так или иначе включена
в государственные программы «оптимизации»
сельского хозяйства Франции, которые
разоряют ее фермеров. С этой темой в
романе связан сюжет друга Флорана,
бывшего однокурсника, крупного и при
этом нищего аристократа-землевладельца,
пытавшегося — безуспешно — заниматься
фермерством. Итоговая констатация
Флорана: «Профессиональная жизнь — это
б...дь в квадрате».
Большинство
критиков отмечают уэльбековскую игру
со стилистикой множества знаковых в
современной литературе произведений,
игру ироническую, часто саркастическую.
Уэльбека, конечно, можно счесть законченным
циником. Однако «Серотонин» можно читать
и как роман-вопрошание. Вопрошание
истовое, горестное, даже как бы
наивно-беспомощное: почему? Почему так?
Почему нам не дается «нормальная жизнь»?
Почему нарушение нормы причиняет нам
такую боль? И откуда тогда в нас это вот
представление о норме жизни? И зачем
нам дано это представление, если оно
способно сломать жизнь? Естественно,
что автор не знает ответов на эти вопросы,
иначе не садился бы за писание этого
романа, — в последнем абзаце Уэльбеку
пришлось потревожить фигуру самого
Иисуса.
Елена
Некрасова. Пешком по Тихому.
Роман-путешествие. М., «Проспект»,
2020, 280 стр., 1000 экз.
В книгу
эту читатель «Нового мира» уже имел
возможность заглянуть — журнал печатал
(2019, № 3) несколько глав из нее. Поэтому
пересказывать сюжет не буду, просто
короткая справка о содержании: автор
отправляется в плавание на яхте по
Тихому и Индийскому океанам в компании
яхтсменов-любителей (увы, должен
оговориться, что речь идет о мире до
пандемии). Панама, остров Пасхи, острова
Самоа, острова Кука, Таити, архипелаг
Ваунату, остров Танна, Австралия,
Восточный Тимор и так далее и так далее,
то есть автору посчастливилось увидеть
экзотические земли, населенные не просто
людьми других национальных культур, но
и как бы людьми других веков, увидеть и
написать потом книгу, опираясь на ее
дневниковые записи. Перед нами путевая
проза с ударением на обоих словах: с
одной стороны, «путевая» — с богатейшей
фактографией, а с другой — проза
художественная, с богатством авторских
интонаций, с прописанностью образов
спутников, с энергетикой острых
микросюжетов путешествия, да просто с
выразительностью морских пейзажей…
Ну а
отклик мой на эту книгу вызван не столько
увлекательностью повествования о
«загранице», сколько сюжетом сугубо
отечественным. Я помню, как в свое время
мы читали зарубежную прозу и смаковали
чисто бытовые подробности, что-нибудь
типа «…в ту осень, решив сделать паузу
в своих исследованиях, я на два месяца
оставил надоевший Париж (Лондон, Мадрид,
Амстердам и т. д.) и поселился в небольшом
приморском отеле на юге Португалии».
Это как?!! Что это значит, он «решил»? А
как же на работе — отпуск за свой счет?
Да и какую же это надо иметь зарплату,
чтобы вот так сорваться на два месяца
в Португалию? Но самое главное — виза!
Кто разрешил? Где собеседование с
партийцами-ветеранами в райкоме партии,
которые, собственно, и будут решать,
поедешь ты куда-то или нет?
И вот
проза отечественная, но человека уже
другого поколения, другого образа жизни.
О чем эта проза? О том, что автору ее
захотелось переплыть океан, и она села
в самолет в своей Одессе и перелетела
из Европы в Америку, в Панаму, где в
аэропорту ее встретил капитан яхты и
отвез на судно. Вот и все! Далее автор
пишет о чем угодно, о том, как ощущалась
ею панамская жара после одесской зимы,
какое впечатление произвели на нее
обитатели яхты и сама яхта, и так далее,
но ни слова о каком-либо потрясении от
смены континентов нет и в помине. Автор
живет в другом мире, в котором каждый
из нас может (если, конечно, финансово
потянет) улететь на «два месяца в
Португалию». Нет, нам, людям, воспитанным
60 — 70-ми годами, такое тоже можно. Никто
не мешает. Мешает только наша «внутренняя
психомоторика» — мы ездим за границу,
но каждый раз это событие. Иными словами,
«граница» так и осталась внутри нас. А
у автора этой книги ее уже нет. И вообще,
она из тех людей, которые позволяют себе
делать то, что вздумается: закончив
биологический факультет, стать художником
(выставки Некрасовой проходили дома, в
Одессе, а также — в Нью-Йорке, Гамбурге,
Мюнхене, Праге и др.), потом уйти в кино
и телевидение (несколько документальных
фильмов для канала «Культура»), заняться
литературой (семь книг прозы, одна из
которых «Щукинск и города» — вошла в
шорт-лист Букеровской премии) и наконец
сесть на яхту и переплыть два океана —
то есть автор книги принадлежит к той
породе «новых русских», для которых
наличие внутренней свободы — состояние
естественное.
...Вот
так бы я написал про эту книгу год назад,
сегодня же, увы, вынужден констатировать,
что книга эта может читаться нами еще
как прощание с тем миром, в котором мы
жили до пандемии, и с теми возможностями,
что мир тот предоставлял.
Наталья
Иванова. Литературный парк с фигурами
и беседкой. Избирательный взгляд на
русскую прозу XXI века. М., «Рутения»,
2019, 480 стр., 2000 экз.
Подзаголовок
требует уточнения: в статьях, составивших
книгу, речь идет не только о состоянии
современной художественной прозы, но
и о формах ее бытования, то есть — об
особенностях сегодняшнего литературного
процесса, в частности о взаимодействии
«литературы как искусства» с «литературой
как коммерцией». Эта новая для нашей
литературы ситуация (вхождение в чисто
рыночные отношения) породила множество
самых разных явлений, о которых пишет
Иванова, таких, например, как
«интеллектуальный глянец» или «литература
гламура», или то, что названо в книге
«процессом упрощения»: это когда
сложившиеся отношения широкого читателя
и литературы принуждают писателей
писать максимально просто о сложном,
ну а в идеале писать на языке, которым
нынешнее телевидение разговаривает с
верной ему аудиторией. Также в книге
идет речь о феномене нынешних литературных
премий, о подводных камнях современного
книгоиздательства, о проблемах новейшей
литературной критики. Иными словами,
Наталья Иванова выступает здесь не
только как литературный критик, но и
как своеобразный «антрополог литературы»,
анализирующий сегодняшнее ее состояние
в самых разных своих проявлениях.
Однако
основной упор здесь все-таки — на
собственно литературе: отдельные статьи
автор посвятил творчеству Михаила
Шишкина, Владимира Шарова, Евгения
Водолазкина. Своим подходом к творчеству
Виктора Пелевина, Владимира Сорокина,
Михаила Елизарова и некоторых других
делится Иванова в статье «Избирательный
взгляд». И кстати, одной из характеристик
любого критика является как раз вот это
— избирательность взгляда, отбор имен
тех писателей, которые, по мнению критика,
и есть сегодняшняя наша литература, и
наоборот — красноречивое отсутствие
отдельных имен в этих перечнях. К
названным выше «именам Натальи Ивановой»
следует добавить Ольгу Славникову,
Романа Сенчина, Марию Степанову, Анну
Матвееву, Алексея Слаповского, Александра
Кабакова… Разумеется, Иванова пристрастна
в выборе имен. Ну а как иначе? Кому на
самом деле нужен абсолютно «беспристрастный
критик»? Ну а Иванова, слава богу, излишней
политкорректностью не страдает. Одной
из фирменных черт ее критики следовало
бы назвать «темперамент автора». Критик
она всегда острый, я бы сказал,
«провокативный» (не раз и не два ловил
себя на желании поспорить с некоторыми
ее построениями, за что и благодарен
ей). Стилистика статей, тяготея к
краткости, выразительности, афористичности,
способна переносить тексты Ивановой
из собственно литературной критики еще
и в сферу литературной публицистики,
несомненным мастером которой она
является, или — в сферу филологической
прозы.