КНИГИ: ВЫБОР СЕРГЕЯ КОСТЫРКО

_*

Мишель Уэльбек. Серотонин. Роман. Перевод с французского Марии Зониной. М., «АСТ», 2020, 320 стр., 5000 экз.

Это хороший роман, и можно только посочувствовать Уэльбеку, вошедшему в литературу «Элементарными частицами», почти сразу же ставшими современной классикой; с ними-то и сравнивают каждый новый роман писателя, и, увы, исключительно в пользу первого. Что, на мой взгляд например, несправедливо — на самом деле мы имеем дело со своеобразной сагой, начатой «Элементарными частицами»; автор прощается с бытовой культурой «традиционной Франции». Прощанием с классическими для ХХ века формами французской литературы и стал первый его роман. Новый роман — продолжение этой саги.

Повествование «Серотонина» составил монолог его героя, Флорана, почувствовавшего к своим сорока шести годам, что жизнь его закончилась. Ему так и не удалось наладить с ней контакт и держится он исключительно на антидепрессантах — знакомый врач по-дружески сообщает Флорану, что вообще-то наилучшим для него выходом было бы самоубийство. Фабулой романа стала история побега Флорана (безуспешного) из своей как бы вполне сложившейся жизни — жизни высокооплачиваемого специалиста, к тому ж богатого наследника, живущего со своей юной, сексапильной, сверхотзывчивой в постели японкой в вознесенных над Парижем апартаментах самого уродливого, то есть самого модного дома-башни. Собственно, с японки и начинается сюжет — перечисленными выше ее достоинства и ограничиваются, все же остальные качества подруги для Флорана — в абсолютном минусе, да и постельная «отзывчивость» сожительницы наводит на него ужас, поскольку любовные их отношения свелись к сексу, в котором не осталось даже капли эротики. И Флоран делает решительный шаг — без каких-либо объяснений с подругой, распрощавшись перед этим и со своей службой, он покидает свою квартиру и селится в крохотном номере одной из гостиниц бескрайнего Парижа. Освободившись от всех обязательств, он тем самым освобождается и от последних связей с внешним миром. Теперь он проводит время в воспоминаниях, перебирая эпизоды своей жизни в поисках того момента, что перечеркнул нормальное ее течение. Но, оглядываясь назад, он видит «лишь руины». Любовь к женщине, то есть то, что было в молодости радостью, обещанием счастья, да просто обостренным ощущением текущей в тебе жизни, превратилось в полную свою противоположность — безлюбый секс, форму купли-продажи. Отсюда предельная заниженность лексики, когда герой касается этой — главной в романе — темы. Характерен эпизод, в котором Флоран берет с полки том маркиза де Сада, смотрит на него с некоторым недоумением и брезгливостью и, не раскрыв, ставит на место — для Флорана сексуальные ужасы, которыми с отроческим воодушевлением упивался сперва автор этой книги, а потом и его читатели, не идут ни в какое сравнение с ужасом «обычных» взаимоотношений мужчины и женщины.

Одной из внутренних опор для Флорана была его профессия — воспитанник конца ХХ века, меломан, плейбой, хорошо образованный человек, знающий, кем были Пруст, Томас Манн, Гоголь, местом своей учебы вполне осознанно выбирает АГРО (сельхозинститут, по-нашему) и становится толковым специалистом. Для него, еще чувствующего обаяние традиционных форм французской жизни, естественно почувствовать — пусть и слабое, но — воодушевление при виде зеленых полей или стада коров. Однако Флоран работает экспертом при правительственных учреждениях, а значит деятельность его так или иначе включена в государственные программы «оптимизации» сельского хозяйства Франции, которые разоряют ее фермеров. С этой темой в романе связан сюжет друга Флорана, бывшего однокурсника, крупного и при этом нищего аристократа-землевладельца, пытавшегося — безуспешно — заниматься фермерством. Итоговая констатация Флорана: «Профессиональная жизнь — это б...дь в квадрате».

Большинство критиков отмечают уэльбековскую игру со стилистикой множества знаковых в современной литературе произведений, игру ироническую, часто саркастическую. Уэльбека, конечно, можно счесть законченным циником. Однако «Серотонин» можно читать и как роман-вопрошание. Вопрошание истовое, горестное, даже как бы наивно-беспомощное: почему? Почему так? Почему нам не дается «нормальная жизнь»? Почему нарушение нормы причиняет нам такую боль? И откуда тогда в нас это вот представление о норме жизни? И зачем нам дано это представление, если оно способно сломать жизнь? Естественно, что автор не знает ответов на эти вопросы, иначе не садился бы за писание этого романа, — в последнем абзаце Уэльбеку пришлось потревожить фигуру самого Иисуса.

Елена Некрасова. Пешком по Тихому. Роман-путешествие. М., «Проспект», 2020, 280 стр., 1000 экз.

В книгу эту читатель «Нового мира» уже имел возможность заглянуть — журнал печатал (2019, № 3) несколько глав из нее. Поэтому пересказывать сюжет не буду, просто короткая справка о содержании: автор отправляется в плавание на яхте по Тихому и Индийскому океанам в компании яхтсменов-любителей (увы, должен оговориться, что речь идет о мире до пандемии). Панама, остров Пасхи, острова Самоа, острова Кука, Таити, архипелаг Ваунату, остров Танна, Австралия, Восточный Тимор и так далее и так далее, то есть автору посчастливилось увидеть экзотические земли, населенные не просто людьми других национальных культур, но и как бы людьми других веков, увидеть и написать потом книгу, опираясь на ее дневниковые записи. Перед нами путевая проза с ударением на обоих словах: с одной стороны, «путевая» — с богатейшей фактографией, а с другой — проза художественная, с богатством авторских интонаций, с прописанностью образов спутников, с энергетикой острых микросюжетов путешествия, да просто с выразительностью морских пейзажей…

Ну а отклик мой на эту книгу вызван не столько увлекательностью повествования о «загранице», сколько сюжетом сугубо отечественным. Я помню, как в свое время мы читали зарубежную прозу и смаковали чисто бытовые подробности, что-нибудь типа «…в ту осень, решив сделать паузу в своих исследованиях, я на два месяца оставил надоевший Париж (Лондон, Мадрид, Амстердам и т. д.) и поселился в небольшом приморском отеле на юге Португалии». Это как?!! Что это значит, он «решил»? А как же на работе — отпуск за свой счет? Да и какую же это надо иметь зарплату, чтобы вот так сорваться на два месяца в Португалию? Но самое главное — виза! Кто разрешил? Где собеседование с партийцами-ветеранами в райкоме партии, которые, собственно, и будут решать, поедешь ты куда-то или нет?

И вот проза отечественная, но человека уже другого поколения, другого образа жизни. О чем эта проза? О том, что автору ее захотелось переплыть океан, и она села в самолет в своей Одессе и перелетела из Европы в Америку, в Панаму, где в аэропорту ее встретил капитан яхты и отвез на судно. Вот и все! Далее автор пишет о чем угодно, о том, как ощущалась ею панамская жара после одесской зимы, какое впечатление произвели на нее обитатели яхты и сама яхта, и так далее, но ни слова о каком-либо потрясении от смены континентов нет и в помине. Автор живет в другом мире, в котором каждый из нас может (если, конечно, финансово потянет) улететь на «два месяца в Португалию». Нет, нам, людям, воспитанным 60 — 70-ми годами, такое тоже можно. Никто не мешает. Мешает только наша «внутренняя психомоторика» — мы ездим за границу, но каждый раз это событие. Иными словами, «граница» так и осталась внутри нас. А у автора этой книги ее уже нет. И вообще, она из тех людей, которые позволяют себе делать то, что вздумается: закончив биологический факультет, стать художником (выставки Некрасовой проходили дома, в Одессе, а также — в Нью-Йорке, Гамбурге, Мюнхене, Праге и др.), потом уйти в кино и телевидение (несколько документальных фильмов для канала «Культура»), заняться литературой (семь книг прозы, одна из которых «Щукинск и города» — вошла в шорт-лист Букеровской премии) и наконец сесть на яхту и переплыть два океана — то есть автор книги принадлежит к той породе «новых русских», для которых наличие внутренней свободы — состояние естественное.

...Вот так бы я написал про эту книгу год назад, сегодня же, увы, вынужден констатировать, что книга эта может читаться нами еще как прощание с тем миром, в котором мы жили до пандемии, и с теми возможностями, что мир тот предоставлял.

Наталья Иванова. Литературный парк с фигурами и беседкой. Избирательный взгляд на русскую прозу XXI века. М., «Рутения», 2019, 480 стр., 2000 экз.

Подзаголовок требует уточнения: в статьях, составивших книгу, речь идет не только о состоянии современной художественной прозы, но и о формах ее бытования, то есть — об особенностях сегодняшнего литературного процесса, в частности о взаимодействии «литературы как искусства» с «литературой как коммерцией». Эта новая для нашей литературы ситуация (вхождение в чисто рыночные отношения) породила множество самых разных явлений, о которых пишет Иванова, таких, например, как «интеллектуальный глянец» или «литература гламура», или то, что названо в книге «процессом упрощения»: это когда сложившиеся отношения широкого читателя и литературы принуждают писателей писать максимально просто о сложном, ну а в идеале писать на языке, которым нынешнее телевидение разговаривает с верной ему аудиторией. Также в книге идет речь о феномене нынешних литературных премий, о подводных камнях современного книгоиздательства, о проблемах новейшей литературной критики. Иными словами, Наталья Иванова выступает здесь не только как литературный критик, но и как своеобразный «антрополог литературы», анализирующий сегодняшнее ее состояние в самых разных своих проявлениях.

Однако основной упор здесь все-таки — на собственно литературе: отдельные статьи автор посвятил творчеству Михаила Шишкина, Владимира Шарова, Евгения Водолазкина. Своим подходом к творчеству Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, Михаила Елизарова и некоторых других делится Иванова в статье «Избирательный взгляд». И кстати, одной из характеристик любого критика является как раз вот это — избирательность взгляда, отбор имен тех писателей, которые, по мнению критика, и есть сегодняшняя наша литература, и наоборот — красноречивое отсутствие отдельных имен в этих перечнях. К названным выше «именам Натальи Ивановой» следует добавить Ольгу Славникову, Романа Сенчина, Марию Степанову, Анну Матвееву, Алексея Слаповского, Александра Кабакова… Разумеется, Иванова пристрастна в выборе имен. Ну а как иначе? Кому на самом деле нужен абсолютно «беспристрастный критик»? Ну а Иванова, слава богу, излишней политкорректностью не страдает. Одной из фирменных черт ее критики следовало бы назвать «темперамент автора». Критик она всегда острый, я бы сказал, «провокативный» (не раз и не два ловил себя на желании поспорить с некоторыми ее построениями, за что и благодарен ей). Стилистика статей, тяготея к краткости, выразительности, афористичности, способна переносить тексты Ивановой из собственно литературной критики еще и в сферу литературной публицистики, несомненным мастером которой она является, или — в сферу филологической прозы.