Малышев Игорь Александрович родился в 1972 году в Приморском крае. Получил высшее техническое образование. Прозаик, драматург, поэт. Работает инженером на атомном предприятии. Автор восьми книг прозы и ряда пьес. Финалист многих литературных премий. Живет в городе Ногинске Московской области.

Игорь Малышев

*

* * *

Спокоен, как шлем спартанца,

Я люблю каждый па того танца,

Что танцует мировая история.

Мы ещё хлебнём с нею горя, и ты, и я.

С бритвой, зажатой в безупречно белых зубах,

Озарена факелами, жирно коптящими мрак,

Изящна, как месть потерявшей стыд королевы, —

Девственница, гетера, мадонна, крестьянка, мегера.

Мечутся в темноте бешено-красные лоскуты.

Ниткой задев, она обрушивает мосты.

Ест детское мясо, не признавая поста.

Бритвы опасной не выпуская из алого рта.

Стоит ли кому бояться её поцелуя?

Не стоит. Так искренне теперь никто не целует.

Одного только взгляда её добивались столь многие!

Не отворачивайся, когда танцует мировая история.

* * *

Дмитрию Кирсанову

И когда мы с тобою будем больше не мы, а сны,

Давай-ка, дружище, встретимся на иголке той самой сосны.

Ты помнишь, конечно, помнишь. На самом, на острие.

Наговоримся вволю. Можем и выпить, вполне.

Поговорим и выпьем. Выпьем и снова нальём.

Нам завтра не на работу, мы завтра не за рулём.

Может, споём чего-то? Нам ли, бесплотным, не петь!

На острие просторном, будто купола твердь.

Ты захвати гитару, станем пить и гулять.

Пьяными голосами будем синиц пугать.

В этом лесу огромном, торжественном, как собор,

Каким только может статься зимою сосновый бор.

* * *

В наших лесах кто-то играет в шахматы

Деревьями. Абсолютно невероятные,

Если мы подходим к ним с точки зрения человека.

Тут каждый ход занимает от полувека до века.

Этот дуб простоял здесь четыреста лет,

А берёза через полста ушла, и теперь там осина.

Очень медленно и невероятно красиво

Кто-то играет в шахматы в наших лесах.

* * *

Принцесса укололась веретеном,

Долго ворочалась, но поняла, что не уснуть.

Она завязывает волосы узлом,

Надевает дорожные башмаки и отправляется в путь.

Проходит комнатами дворца,

Где все спят: мухи, коты, родители и прислуга,

И только слепая лошадь всё во дворе

Ходит и ходит, и не сбивается с круга.

Принцесса выходит за ворота,

Щёлкает по носу уснувшего по стойке смирно гвардейца,

Уходит всё дальше и дальше,

И её кончается детство.

Принцесса отправляется в путь

И слушает точки-тире в эфире.

А что ей ещё оставалось

В этом уснувшем навеки мире?

* * *

Река, расскажи, каково это быть рекой?

Это как дождь, но идёшь вдоль?

Всё время падать и забыть про покой?

Река, расскажи, каково это быть рекой?

Как отражать звёзды, зная, что не достать

Никогда, никогда, никогда их, и стать держать?

Да, я хочу стать рекой и луну отражать,

И в лодки с засыпающими рыбаками теплом дышать.

И кувшинки. Как же я хочу кувшинки качать!

Хвостом бобровым созвездия разрушать.

И плыть, плыть… Как же я хочу не уставая плыть

И снежинки ловить берегами. Будто губами ловить.

* * *

Не сразу, а через четыре часа

Услышал он голоса.

Сидел он тогда в лесу,

Держал осу за косу.

Голоса говорили, что пора собирать шишки,

Есть корешки и бояться бурого мишки.

Потом сказали, что Юпитер отклонился от курса

На толщину сосновой иголки, а медведь на латыни «урсус».

Голоса говорили, что хариус помнит солнце

В каждый из дней его, с точностью до волоса.

Куманика не любит спать и засыпает всегда неохотно.

А папоротники не любят охотников и мешают всегда охотникам.

Сокол знает все гнёзда в округе на сто километров.

Любит все ветры, но южный считает своим ветром.

Медведя любит трясина, и он не боится трясины.

А нет в лесу никого, кто был бы сильнее трясины.

Если договориться с мышами, то можно собрать звёзды.

Те, что упали в поле, а потом в мышиные гнёзда.

Но это ужасно трудно, мыши не очень-то разговорчивы.

Знают себе цену и ужасно, ужасно настойчивы.

Очень многое можно услышать в лесу,

Если как следует вслушаться.

Иногда даже можно услышать,

Что грядёт античеловеческая революция.

* * *

Лето эпохи ковида и интернета.

От Рождества Христова две тысячи двадцать первое лето.

Измучено солнцем, поэтами всеми отпето.

На месть обезумевшей Герды похожее лето.

Лето теней, торфяников, сосен и бересклета,

Страстоцвета, орешника, мяты и опять страстоцвета.

Лето, подобное свету чумной кометы.

Лето жары, некрологов и интернета.

Лето, не верящее ни единому слову и ни одному совету,

В которых мы бились, будто пчела в тенетах.

Прятали лица, конца ожидали света.

Лето эпохи ковида и интернета.

Шторы задёрнуты, девушка не одета.

Пот заливает обитаемое пространство планеты.

Нервы дрожат, и на каждую точку скелета

Сыплется соль ковида и интернета.

Молитва жены о непутёвом муже

Господи, сделай так,

Чтобы жив он остался.

Нет, я знаю, я помню,

Что всё может статься.

Но если все нити всё же

В твоих руках,

Что тебе стоит,

Останови его в двух шагах

От смерти,

Запланированной или нелепой.

Останови, сохрани, будь человеком.

Давай, я отдам за него что-нибудь,

Глаз, руку, палец?..

Я проживу, перебьюсь,

В претензии не останусь.

Но пусть он дойдёт, доживёт до дома.

До моего дома, не до дна морского.

Не до канавы, не до ножа хулигана,

Не до шприца последнего сна наркомана.

Поймай его где-нибудь на полдороги, Боже.

Тебе не трудно, а ему кто ещё поможет?

Не я же с глупой своею молитвой.

Просто я очень боюсь судьбы,

Твоего сумасшедшего с бритвой.

* * *

Старые два пропойцы, какого рожна

Шляетесь тут без цели и родного угла?

Он и она. Но внешне почти бесполы.

Некуда им идти, и потому им воля...

Давай ты будешь Снегурочкой, а я Дедом Морозом?

Ты пахнешь как труп, да и я тоже вовсе не розой.

Да и плевать! Да начхать! Я — Мороз, ты — Снегурка.

А впрочем, давай. Что с тебя взять, с полудурка.

И ходят, и с Новым годом всех поздравляют.

Люди, навстречу идущие, им с радостью отвечают.

И будь ты хоть пьяный, а будь ты вполне тверёзый,

Если ты Дед Мороз, будешь всем Дедом Морозом.

А потом, отодрав изоляцию от теплотрассы,

Уснёте рядом, как два щенка на матрасе.

Дед Мороз и Снегурочка. И ночь темна.

Пусть на трассе не выключат ток тепла.

Никогда не ходите в библиотеки, если не знаете, как оттуда вернуться

Библиотекарша сказала: «Он ушёл вон туда и уже не вернулся.

Приходила милиция. Собака взяла след, но тот оборвался, как нитка пульса.

Я бы никому не советовала ходить туда далеко.

Хотя, если б не дети, наполнила термос свой коньяком!..»

Она смотрит туда, где полки и вздрагивают редкие лампы.

«Там же тени! Я не была там лет десять, и тебе не надо!

Оттуда уже две недели тянет запахом горячего камня.

Я думаю, мальчик сорвался в кратер вулкана.

И те двенадцать, что оттуда уже не вернулись...

Были запахи индейских костров, были парижских улиц.

И я думаю, что пока книги пишутся и сны снятся,

Дети уходят куда хотят и не обязаны возвращаться».

* * *

Ворон столетний на деревенской свадьбе,

Прикован за лапу к ветке трухлявой осины.

Скажи молодым тост, пожелай им счастья.

Но только короткий и непременно красивый.

Будет день и за краем сгорит он неба.

Жить слишком долго — пустую лизать тарелку.

Ты береги его, ты — её, и дай Бог вам хлеба.

Так проживёте счастливей листа на ветке.

Ворон прячет голову в пух подкрылка.

Волнами-волнами стелется меланхолия.

Хочет взлететь в грозовое небо высоко

И там чтоб его непременно убило молнией.

Эмма Хаук

Эмма Хаук, тысяча девятьсот девятый год,

Надпись «любимый, приди».

Место происхождения — сумасшедший дом,

Повторено раз, примерно, тысячи три.

На бумаге живого нет места,

Только живая боль и следы от карандаша.

У меня такое чувство, что здесь истёрлась

Эммы Хаук душа.

Пришёл ли тот, кого ты звала, Эмма?

Гражданский он был, а быть может, военный?

Я смотрю на лист, чёрный от надписей «любимый, приди»,

И до боли хочу знать: он приходил?

* * *

Нашей первой кошке Алисе посвящается

Лисанька-лиса, красивые глаза,

Как там шумит сосна, под которой зарыл тебя?

Лисанька-лиса, холоден ли песок леска,

В котором зарыл тебя в коробке из-под сахарного песка?

Лисанька-лиса, любившая нашего сына больше, чем нас,

Что говорят корни про облака в мерцающих небесах?

Слышно ли про всеобщее воскресение,

Когда после Апокалипсиса ляжет на мир роса?

Лисанька-лиса, мир качается на полюсах.

И, может быть, даже удержится, а может быть, дело швах.

Но если он вдруг не удержится, по дружбе, на небеси

Попроси за нас, ты там местная, за сына хоть попроси.

* * *

Вечер падает. В воздухе

Запахи винограда.

Год грозовой, смутные

Вести из Петрограда.

А тут, в Крыму, плещет море.

И волны целуют гальку.

Всё хорошо, в общем,

И никого не жалко.

Жарится барабулька.

За сыр сто рублей просят.

Персик в саду сорвался

И укатился в пропасть.

Сад на краю обрыва.

Революция в Петербурге.

Всё осыпается, словно

Фреска на штукатурке.

А тут море входит в город

И утопает в гальке.

В парке гуляют пары,

Пары гуляют в парке.

Гольфы детей лазурны,

Зонтики белоснежны.

Над Балтикой снежная буря

Уничтожает прежнее.

* * *

Сердце собачье моё...

Сергей Есенин

Снегопад накрывает площадь моей страны.

Огромный, как плащ Богородицы и злоба волчицы.

Здесь случается только то, чего не может не быть,

И то, что вообще никогда не может случиться.

Пой, моя родина, пой, моя волчица.

Прямо в лицо снегопада.

Будто в ворота ада

И небесного града бойницы.

Всё сойдёт тебе с рук,

И слезинки детей,

И скулёж собачий,

Победивший не ждёт вестей,

А проигравший не плачет.

Что там светится в твоей диадеме, моя родная?

Души предков, и каждая чуть живая.

Но живая. Превозмогая холод,

Моя безжалостная страна

Знает лишь память и голод.

И каждого помнит,

Наращивая смертность.

И каждому верность блюдёт,

Походною случкой греясь.

Водкой заливая раны и мироздания чёрные дыры.

Все мы здесь ненавидимые и родные.

И камень бросим, и последний кус хлеба собаке,

И биться будем, тренируясь к последней драке.

Но тёплое, вроде щенка, будет биться где сердце.

Да, вырастет в сучье-волчье, но, как ни смейся,

Ни богохульствуй спьяну и ни кобенься,

Сердца другого нет. Или просто нет сердца.

* * *

Из мимолётности, из пения жуков

Исходит смысл восходов и закатов,

Волненья рек на горных перекатах,

И сна геологических пластов.

Из писка мыши и биенья крыл

Двух бражников у полуночной лампы

Рождаются пути ночных светил,

Высь пирамид и суета у рампы.

Ночь

Распустила ноченька тёмные косы.

Ноги босы, да и не беда, что босы.

Ступила на гладь пруда и прошла, не тронув.

Тронула холку ворона, и котёнком затих старый ворон.

Ступила в малину, но не обожглась и не укололась.

Ягоды сладкие и, будто кровь, багровы.

Пожалела двух пьяниц на лавке. А кто их ещё пожалеет?

Отвела от них рыщущих милиционеров.

Подула в лицо президенту страны известной.

Сказала, ну что ты, давай, не очень свирепствуй.

Потом колыбельную пела зекам — ворам, убийцам,

Плакала, зная, что придётся и им расплатиться.

Потом устала, легла под яблоню и заснула.

И падали в неё яблоки в Курске и Барнауле.

Старик-водовоз вёз воду, гремела кадка.

Не будите её, ей ведь тоже не очень сладко.

* * *

Тень маятника — самая беспокойная из теней.

Я у нас скорпион, ты почти водолей.

Здравствуй. Это рассвет обходит дозором дома.

Пока ещё осень, но всего два дня и зима.

Одеялом укройся и спи хоть до самой весны.

Сны накануне весны — самые яркие сны.

Расцветёт подснежник, распустится первоцвет.

Будущее есть, это только кажется, что его нет.