Балакин Алексей Юрьевич — историк литературы. Родился в 1968 году в Ленинграде. Окончил филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Кандидат филологических наук, научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Автор книг «Близко к тексту: Разыскания и предположения» (СПб., 2017), «Разыскания в области биографии и творчества И. А. Гончарова» (М., 2018; 2-е изд. 2020). Живет в Санкт-Петербурге.

Алексей Балакин

*

Об одном текстологическом казусе в мемуарах И. Д. Якушкина

Знаменитый английский филолог-классик Альфред Эдвард Хаусмен опре-делял текстологию как «науку находить в тексте ошибку и искусство эту ошибку исправлять»¹. Но если для классиков и медиевистов предложение и обоснование конъектур — дело вполне обыденное и к нему так или иначе вынужден приобщиться каждый, то для текстологов новой литературы удачное исправление испорченного (или кажущегося таковым) места в тексте сродни уникальной операции над безнадежным пациентом, в которого она вдохнула новую жизнь и молодость. Поэтому так всем и памятны остроумные поправки от отечественных классиков текстологии, которые кочуют из учебника в учебник, неизменно вызывая восторг у впечатлительных студентов.

Однако не все конъектуры выдерживают проверку временем. Находятся новые источники, под другим углом перечитываются известные — в результате чего казавшиеся испорченными места обретают новые смыслы и необходимость конъектур отпадает сама собой. Ниже пойдет речь именно о таком случае.

В 1953 году в журнале «Новый мир» видный исследователь декабристского движения М. К. Азадовский напечатал большую и весьма критическую рецензию² на новое издание записок И. Д. Якушкина, подготовленное С. Я. Штрайхом и вышедшее за два года до того в недавно организованной серии «Литературные памятники»³. Место в популярном и влиятельном издании было представлено Азадовскому как извинение за опубликованный там несколько ранее некорректный отклик на выпущенный им сборник мемуаров братьев Бестужевых⁴. К слову, в том же номере была напечатана неожиданно ставшая знаменитой статья Н. К. Гудзия и В. А. Жданова «Вопросы текстологии», которая вызвала скандал в самых высоких инстанциях и была подвергнута жесткой критике в печати⁵.

Азадовский невысоко оценивал Штрайха как историка русского освободительного движения и как публикатора. В его письмах к Ю. Г. Оксману тех лет встречаются весьма уничижительные характеристики как личности этого исследователя, так и его работ; судя по ответным письмам, с подобными оценками Оксман был вполне солидарен⁶. Разумеется, на журнальные страницы эта неприязнь не проникла, хотя больше половины рецензии было посвящено недочетам и ошибкам комментария Штрайха, который, по мнению Азадовского, «представляется недостаточно организованным, а порою и просто случайным. Есть много лишнего и вовсе ненужного, и наряду с этим иногда отсутствует самое необходимое»⁷. О Штрайхе-текстологе рецензент почти ничего не сказал, ограничившись фразой: «Тексты заново выверены по подлинникам, однако встречаются досадные недосмотры»⁸. Позднейшие исследователи показали, что с текстологической точки зрения издание Штрайха не выдерживает никакой критики: вопреки заявлениям публикатора, записки печатались не по рукописи, а по одному из предыдущих изданий⁹, письма же были прочитаны с многочисленными ошибками¹⁰. Но у Азадовского не было цели подробно разбирать качество текстов критикуемого издания, он лишь высказал два упрека, один из которых звучал так:

В тексте заметки о К. П. Ивашевой читаем: «Ивашева умерла не от того, как сказано в „Былом и думах”, что силы в ней были потрясены ссылкой в Париж и пр.». С. Я. Штрайх в примечании к данной странице «поправляет» Якушкина, указывая, что Герцен «не упоминает о ссылке Ивашевой в Париж». Конечно, не упоминает, но и Якушкин не мог написать такую явную нелепость, как ссылка в Париж из Сибири! Ясно, что при первой публикации этой заметки¹¹ была допущена ошибка (или просто опечатка), и надлежало тщательнее проверить это место по рукописи (впрочем, и без обращения к рукописному тексту легко догадаться, что речь идет не о Париже, а всего лишь о Туринске — городе в Тобольской губернии, в который были направлены на поселение Ивашевы и где К. П. Ивашева скончалась)¹².

Авторитет и харизма Азадовского были столь велики, а предложенная им конъектура казалась настолько бесспорной, что попала как пример удачного исправления испорченного текста в учебники по текстологии. О ней вспоминает С. А. Рейсер в своих книгах «Палеография и текстология нового времени» (1970) и «Основы текстологии» (1978), которые до сих пор являются одними из базовых для обучающихся этой дисциплине:

В рецензии на новое издание «Записок...» декабриста И. Д. Якушкина (1961<sic!>) М. К. Азадовский обратил внимание на совершенную нелепость фразы о том, что силы К. П. Ивашевой (урожд. Ле-Дантю) были «потрясены ссылкой в Париж». Царское правительство в Париж, как известно, ссылать не могло, да едва ли бы такая ссылка могла для француженки быть особенно страшной. И без обращения к рукописи очевидна конъектура: «в Туринск». Именно в этот городок Тобольской губернии и была отправлена Ивашева¹³.

Напомним, что предложенная Азадовским конъектура относится не к запискам Якушкина, а к его замечаниям на ту главу «Былого и дум» (ч. I, гл. III), где рассказывалось о судьбе Ивашева и его невесты. Вот соответствующий фрагмент текста:

Ивашева умерла не от того, как сказано в «Былом и думах», что силы в ней были потрясены ссылкой в Париж и пр., чего никогда не бывало; в это время она вполне развилась и окрепла, но она простудилась и скончалась от воспаления в груди. Муж умер ровно через год от удара¹⁴.

Комментируя это место, Штрайх пишет: «Герцен не упоминает о „ссылке” Ивашевой в Париж, о смерти ее от потрясения»¹⁵ — и приводит два свидетельства о реальных причинах ее смерти.

Поправка Азадовского убедительно выглядит на малом фрагменте текста. Однако выше Якушкин еще раз упоминает о «ссылке в Париж», и это уже не выглядит случайной ошибкой:

М-mе Ledantu жила гувернанткой при сестрах Ивашева с своей дочерью Камиллою; молодой кавалергард, бывши в отпуску, от нечего делать за ней ухаживал; жениться же на ней, как он сам после рассказывал, ему не приходило на мысль; она также в то время не помышляла быть его женой, а потому тут и не замышлялось никакой mesalliance и не было никакой необходимости ссылать невинную в Париж; родившись в России, она никогда в него и не заглядывала¹⁶.

Кроме того, в Туринск Ивашеву не ссылали: она с 1836 года жила там с мужем на поселении, причем, по словам того же Якушкина, им «доставлялись всевозможные удобства жизни»¹⁷. Во всяком случае, жизнь в этом городке была значительно лучше, чем в Петровском заводе, где отбывал наказание Ивашев и куда в 1831 году приехала его невеста. В этом контексте утверждение, что силы Ивашевой были якобы потрясены переездом ее с мужем из крепости на вольное поселение, представляется совершенно абсурдным.

Все это заставляет внимательнее присмотреться к тексту «Былого и дум». Там действительно нет ни слова о «ссылке», но глухо упоминается, что после амурной истории с Ивашевым-сыном Камилла некоторое время жила в Париже:

В старинном доме Ивашевых жила молодая француженка гувернанткой. Единственный сын Ивашева хотел на ней жениться. Это свело с ума всю родню его; гвалт, слезы, просьбы. У француженки не было налицо брата Чернова, убившего на дуэли Новосильцева и убитого им; ее уговорили уехать из Петербурга, его — отложить до поры до времени свое намерение. Ивашев был одним из энергических заговорщиков; его приговорили к вечной каторжной работе. От этой mésalliance родня не спасла его. Как только страшная весть дошла до молодой девушки в Париж, она отправилась в Петербург и попросила дозволения ехать в Иркутскую губернию к своему жениху Ивашеву. Бенкендорф попытался отклонить ее от такого преступного намерения; ему не удалось — и он доложил Николаю. Николай велел ей объяснить положение жен, не изменивших мужьям, сосланным в каторжную работу, присовокупляя, что он ее не держит, но что она должна знать, что если жены, идущие из верности с своими мужьями, заслуживают некоторого снисхождения, то она не имеет на это ни малейшего права, сознательно вступая в брак с преступником. <…> В крепости ничего не знали о позволении, и бедная девушка, добравшись туда, должна была ждать, пока начальство спишется с Петербургом, в каком-то местечке, населенном всякого рода бывшими преступниками, без всякого средства узнать что-нибудь об Ивашеве и дать ему весть о себе. <…> Наконец пришло позволение, их обвенчали. Через несколько лет каторжная работа заменилась поселением. Положение их несколько улучшилось, но силы были потрачены; жена первая пала под бременем всего испытанного. Она увяла, как должен был увянуть цветок полуденных стран на сибирском снегу¹⁸.

Однако все встает на свои места, если обратиться к первоначальной публикации этой главы в «Полярной звезде» (1856, кн. 2) — а именно на нее писал свои замечания Якушкин. Там есть небольшие, но принципиальные для нас расхождения с окончательным текстом книги Герцена. Вместо «ее уговорили уехать из Петербурга» стоит «ее уговорили уехать в Париж», а предпоследняя процитированная фраза звучит так:

Положение их несколько улучшилось, но силы были потрачены; жена первая пала под бременем всего испытанного с того дня, как ее услали в Париж, чтоб спасти от нее аристократическую родословную — до тех пор пока дружба и покровительство разбойника сделались ей не нужны¹⁹.

Как видим, все на месте: и подорванные силы, и ссылка в Париж. Казавшаяся бесспорной поправка не выдерживает проверки источниками. И не важно, автограф ли Якушкина сохранил нам фразу про «ссылку в Париж» (так считал Штрайх²⁰) или «список или запись рукой неустановленного лица» (по мнению В. И. и И. В. Порох²¹) — в правильности текста нет никаких сомнений.

О том, что предложение Азадовского ошибочно, писал в комментариях к переизданию его трудов А. А. Ильин-Томич²², который попытался объяснить эту ошибку тем, что он был дезориентирован неточными указаниями Штрайха. Однако Ильин-Томич, как и его предшественники, цитировал окончательный текст «Былого и дум», не сравнив его с редакцией «Полярной звезды» (хотя ссылка на нее стоит), что оставляло место для сомнений и альтернативных трактовок. Видимо, понимая это, он сам завершил свой экскурс фразой: «Впрочем, этот вопрос надлежит уточнить, дождавшись более надежного (в текстологическом отношении) издания мемуаров декабриста»²³.

Такое издание появилось спустя буквально два года: в упомянутом выше иркутском издании мемуаров Якушкина, подготовленном гораздо более тщательно, чем «Литературные памятники»²⁴, без какой-либо текстологической рефлексии стоит «Париж». Либо его редакторы пропустили замечание Азадовского, либо решили не заострять внимание на промахе уважаемого предшественника. Во всяком случае, не может не радовать, что в читательском обороте присутствует правильный текст, а вот пример исправления Парижа на Туринск следует вычеркнуть из учебников по текстологии.