*
ЕДИНСТВЕННО
ВЕРНЫЙ ЗАЗОР
Сергей
Уханов. Базель. М., «Центрифуга; Центр
Вознесенского», 2021, 114 стр.
Черт, почему все-таки
именно Базель?
Начиная читать
четвертый сборник известного питерского
стихотворца, я загадал, что швейцарского
топонима, вынесенного в название книги,
в текстах ее не встречу. Так и вышло.
Сергей Уханов не
любит объяснять себя и свои произведения.
Кажется, ему все эти разъяснения с
читателем — хуже некуда. И, если по
стихам судить, человек он — максимально
закрытый, застегнутый на все пуговицы.
С первыми его
сборниками у меня и вовсе незадача
вышла, совершеннейший конфуз: честно
говоря, я их совершенно не понял. И оттого
не принял: мне ведь важно понимать если
не чужие, то хотя бы собственные действия.
Принципиальна осмысленность того, что
творится вокруг. А если я не понимаю,
для чего читаю, то зачем тогда все это
нужно?
Сборники Уханова
«Дерзкий язык» (2009), «Черная молофья»
(2011) и «Фьють» (2014), последовательно
изданные «Kolonna Publications», обескуражили
меня тотальной закрытостью. Принципиальным
скрытничаньем. Когда непонятно, с какой
вообще стороны всунуться и чем оценивать.
В каких мерить граммах.
Густой замес образов
(визуальных и метафорических, фонетических
и даже пунктуационных), фразеологических
экспериментов и сращений, порой
переходящих в автоматическое письмо и
даже в глоссолалию, выдавали истовую
взволнованность автора, совершенно не
заинтересованного в читательском
понимании.
Набрасывая, текст
за текстом, строфа за строфой, строка
за строкой интеллектуальные и эмоциональные
реакции, Уханов демонстративно
отворачивался от потенциальной дешифровки
всего того, что приготовлено. Понимайте,
мол, как хотите. Ответственности редакция
за ваши интерпретации не несет.
шифруй широкий
недосмысл
в зачаточных полях
столпотворенья
На какую полку
щедрот большого каталога этого автора
следует определить? Да и вообще, что это
по жанру было? Стенограмма чувств?
Мгновенные ментальные вспышки или же
полароидные снимки эмоций, бережно
перенесенные на бумагу? Точнее,
сконструированные Ухановым эквиваленты
ментальных и городских территорий,
умственных пространств, возникающих
внутри его головы, его утра, его квартиры,
его рабочего офиса? Хроники хроника?
Работа над диагнозом? Над ошибками?
Вопли разочарования или очарования?
Шепоты и крики влюбленного пиита или
же лирический дневник с развитием
подспудных лейтмотивных линий? Фейерверк
выплесков и идей, подобных романам, где
говорят не люди, но идеологические
позиции? Первый черновик становления
текста, которому еще лишь предстоит
сбыться, наполнившись конкретикой
читательского внимания? Эмоциональные
провокации?
Книгами и подборками
своими Сергей Уханов отказывался
отвечать на главный читательский вопрос:
из какой точки все это написано? Точка,
она же кочка, кочка зрения, направляет
восприятие в ту или иную сторону,
подсказывая (хотя бы самые общие) границы
восприятия.
Такая точка
необходима для базовой прагматики
чтения, ибо объясняет читателю, зачем,
собственно говоря, ему следует читать
эти тексты: чтобы, вслед за автором,
пройтись дорогой его дискурса и таким
образом обогатиться опытом чужого
проживания и решения конкретных явлений
жанрового, а то — эмоционального спектра.
Ибо под тем же самым
названием, ничего не говорящим «Базелем»,
может быть зашифрована хроника хоть
подъема, хоть упадка или же история
любовного наваждения. Ну, или рассказ
о вживании в плоть большого города. Или
же беглая пробежка по волнам работы
всех органов чувств.
Нет и не может быть
(для меня) чистого
чтения, даже
если поэтический сборник или подборка
в журнале невелики объемом, они занимают
и отнимают время. Вот почему вопрос «из
какой точки все это написано?», несущий
в себе еще более важный и конкретный
подвопрос «зачем мне нужно тратить себя
вот на это», должен вроде учитываться
даже самым радикальным автором,
разрушающим языки общепринятых конвенций.
Неактуальность
Несовременность
Несвоевременность
Преходящие ценности
Уходящая натура
Рушащиеся миры
Мигающей мишуры
Уханов начал
творческую эволюцию с того, что снял
все эти вопросы. Возможно, ненамеренно,
но как последовательный модернист в
каком-то там питерском поколении. Он
эту прагматику чужого человека попросту
не заметил, возникая на читательском
горизонте со своим собственным пониманием
роли и места поэтического высказывания.
Допустим, оно
сопровождает людей (автора и потребителей
его текстов) облаком сиюминутного
настроения, синтезированного как тот
или иной парфюм, подходящий/не подходящий
к нынешнему времени года и суток.
Дискурсивная
подсказка априори становится необходимой,
когда автор исповедует contemporary poem — как
по аналогии с contemporary dance или с contemporary
art’oм можно обозначить актуальные
способы стихосложения, претендующие
на расширение выразительных (и каких
угодно) средств. Когда критерии творения
и авторской репрезентации становятся
неочевидными.
«Написание
авторское», синтаксис демонстрирует
своеволие, необъяснимые, неповторимые
способы построения наррации и прочие
вольности («а я так вижу») требуют от
читателя абсолютного доверия к поэтическим
построениям рискованного, раскованного
экспериментатора, а не спекулянта и
графомана.
Виршеобразная
contemporary poem требует контекста, предуведомлений
и детальной, предварительной
(предпубликационной) работы, чего Уханов
избегает, почти демонстративно оставляя
читателя один на один с текстами, словно
бы вырванными из почвы и подвешенными
в облаке тотальной неопределенности.
Что ж, суггестия —
один из важнейших приемов современного
творчества, но она ведь тоже не работает
в бесконтекстном пространстве, нуждаясь
в жестах отталкивания от конкретных
традиций. Или же, напротив, притяжения
к ним.
как просто тискать
цитаты из текста
как просто определять
двойные стандарты
как сложно несется
к логическому
исходу
смешенье всего со
всем:
исуса-как-акробата
человечьих
добродетелей
и частного лица —
кураторки ани
на девятом месяце
тяжелопротекающей
беременности
Ведь правом «я так
видеть» отныне обладает не только
писатель, но и читатель. В ситуации,
когда культурное предложение намного
превышает потенциальный спрос (такая
диспропорция — основа свободолюбия
contemporary poem), потребителю может быть
интересно лишь то, что он выбрал сам,
или же то, к чему он имеет непосредственное
отношение. Поэзия своего города, родного
региона, школа средней школы, квартала,
подъезда, этажной площадки, земляков,
ровесников, однофамильцев… или же та,
к которой по каким-то личным психологическим
свойствам склонен: одна субъективность
(субъектность) порождает другую, тем
более если невозможно объять необъятное.
Это теперь почти
закон потребительского спроса, практически
судьба. Сегодня каждый сам назначает
поэзией (музыкой, живописью) то, что
кажется или не кажется ему поэтическим,
поэтичным, «идеологически правильным»
(вот как у феминисток) или не очень.
Единой поэзии более не существует.
Впрочем, отсутствие
общего поля — это не только про литературу
вообще и поэзию в частности, это ведь
про всю нашу нынешнюю жизнь. Если мыслить
о ней, конечно, в современных категориях.
Простор для спекуляций и подтасовок в
такой ситуации открывается бесконечный,
конечно, и с этим ничего не поделать.
Можно только просвещать, убеждать или
идти в полнейший отказ, назначая ценностью
нечто на особицу.
Собственно, для
меня ухановские «Дерзкий язык» и особенно
«Фьють» как раз и выходили про возможности
и границы герметичного высказывания.
Вот оно размещено перед тобой мертвым
грузом, и лишь от личного читательского
желания зависит, вдохнется ли жизнь в
книгу с подобным подходом, ну, и насколько
она, под чужим вдохновением, способна
ожить.
При том что рядом,
в пределах ближайшей досягаемости пары
кликов, существуют россыпи вполне
фигуративных, психологически достоверных
стихотворений, с антропоморфным
лирическим героем традиционного, а
порой даже и рифмованного склада. С
достаточно понятной шкалой оценки
качества — стертость привычной гладкописи
легко здесь преодолевается. Причем не
столько формальными кунштюками, сколько
«глубиной проникновения», свежестью
«философских обобщений», точностью
выражения мысли, которой необязательно
быть свежей. Раз уж под Луной вообще
ничто не ново.
Догадка моя состоит
в том, что contemporary poem — один из локальных
подразделов нынешнего стихотворства,
где, подобно другим видам искусства
(необязательно словесного, но и
визуального, пространственного или же,
напротив, размещенного во времени —
вот как музыка или фильмы) происходит
постоянная специализация направлений,
расходящихся друг от друга все дальше
и дальше. Из-за чего стихи для чтения и
тексты экспериментов начинают казаться
едва ли не антагонистически настроенными,
требуя противоположных агрегатных
состояний восприятия. Причем на каждой
такой полке, образовавшейся то ли
стихийно, то ли маркетологически,
заводятся имманентные системы оценки
и учета, собственные штампы, общие места
и текущие звезды. Сойтись этим
непересекающимся полям подчас сложнее,
чем Западу и Востоку. Чем западникам и
славянофилам.
Что это было?
Чистая лирика,
нагота, рим на земле
(Чувствуется
понижение)
Неактуальность,
ересь позавчерашнего дня
(Буквенного
тормошения);
Сцеплены как
кренделя
В непонимании
языковые
И языковые
племена —
Без озлобленности,
Без обделенности,
Без одобрения и
ободрения,
Чистая мишура —
призрачная,
Прозаическая в
своей отрешенности…
Выходит так, что
«Базель», написанный Ухановым после
шести лет молчания, словно бы услышал
все мои недоумения и буквально набит
авторефлексией, начиная с самой первой,
вводной пьесы. Причем размышления о
методе оказываются в таких произведениях
не прелюдией, исчезающей после обозначения
дискурсивного места
действия, но
самой что ни на есть территорией
воплощения: подобные мета-вводные
сопровождают чуть ли не каждый второй
текст сборника, и кажется мне, что дело
в качественных личностных изменениях
Сергея Уханова. В том, что обычно
обозначается как «возраст» и «зрелость»,
постепенно, по мере накопления оттенков,
переходящие в «открытость» и приятие
мира.
Причем работа с
читательским ожиданием в «Базеле»
выносится вовне и начинается заранее:
отчего-то важным было вынести на клапана
книги объяснение: «В
книгу „Базель”
вошли новые стихи Сергея Уханова,
написанные им после длительного перерыва
в октябре — декабре 2020 года».
Шестьдесят текстов
идут сплошняком и, я бы даже сказал,
«внахлест», образуя что-то вроде
нелирического, но бытового дневника
осени первого ковидного года. Даты под
текстами не проставлены, но кажется,
что почти весь нарратив складывался по
хронологическому принципу. По крайней
мере после аннотационных вводных он
воспринимается именно таким,
последовательным образом показывающим,
как быт преобразуется в бытие, подобно
выдоху и пару из рта, отапливая улицу.
Вскрытие приема, заповеданное русскими
формалистами и Юрием Лотманом, тоже
ведь вполне способно претендовать на
метод. На часть биографической части.
И рифма квелая
И пальцем не крути
И запоздалые
Цветы просели
И баба голая
Бодаясь на печи
Большинство текстов
«Базеля» начинаются немаркированным
методологическим введением — узким,
бутылочным горлышком (если по строфике
смотреть) метарефлексии, сквозь которую
читатель как бы проскальзывает в основное
пространство текста, постоянно
стремящегося к расширению. Так, как и
круги ассоциаций расходятся, должны
расходиться схожим образом — от фактурной
амплитуды в центре до плавного и
постепенного рассеивания, обращающегося
в затухание ассоциаций на периферии,
на самых отдаленных своих краях.
Такое стихотворение,
кажется, содержит стенограмму исчерпания
импульса,
проходящего полный цикл от вспышки
повода до затухания. От первейшей
физиологической реакции и возникновения
новых ассоциативных цепочек до перевода
осязательного регистра из грубой
реальности в духовные абстрактности
отвлеченных понятий. В сюжет о поисках
простой и понятной жизни, очищенной от
избыточного интеллектуализма. Понятной
— значит объяснимой. Объясненной хотя
бы в первом приближении. Хотя бы вот
так, как в этих текстах.
Рассматривать
исключительно
Как вопрос надполового
удовольствия
Попадая в единственно
верный зазор
Между сияющей
телесной и поблекшей словесной —
С расстановкой, с
вопиющей простотой
На грани вострой
третьей и мировой
Далее: пространственная
цитата
Но ее причастным
оборотом смыло —
Обиженная она
утекла за потолок
Под пряные мыслеформы,
форс-мажора провода
Какова новой
витальности ценность-цепь?
Растревоженные,
испуганные, водянистые глаза долу
Психоаналитический
волонтер пал ниц!
Людям не до
мизерабельных нарисованных пальцем в
небе синиц
Нужна единственная
постправда и невероятной витальности
бравада
Остальное — фальшь,
далеко не отрада
А вот анонсированная
цитата — ан нет!
Тайны, «всяческой
неоднозначности»,
Неординарности,
транссексуальности
Иллюзорности и
стыдливости,
«Жизни праведной»
и «неправедной»
Трансгрессивный
свет
Важнейшая тема
«Базеля» — физиология интеллектуальной
жизни, зависимость интеллекта от своих
материальных оболочек и социальной
реальности, влияний извне. Некоторые
стихотворения имеют прозаические
прокладки, вытянутые по горизонтали.
Их Уханов наполняет перечислениями
модных имен, названий и тенденций. Для
того чтобы пробиться к «подлинной сути»,
«услышать внутренний голос», современному
умнику постоянно приходится разгребать
завалы информационного мусора, и это,
с одной стороны, интересная творческая
задача, которую, вот как Уханов, можно
положить в основу внутреннего сюжета.
Но, с другой, мусор
меняет траектории не только каждой
отдельной мысли, но и подчас жизни в
целом, обрушивая на голову чужеродные
цели и желания, неорганичные конкретному
человеку. Важно уметь уйти от конкретики,
перестать чувствовать себя стеной
почета или же информационным стендом,
на котором вывешиваются манифесты
разных школ и течений, а также видов
искусств. Важно найти в себе свойства
ваты (предмета, а не политической
глухослепоты), способной обволакивать
дискомфортные обстоятельства; упаковки,
умеющей «заболтать» драму.
Интимное и крайне
личное оказываются погребенными под
ворохом отпечатков и оттисков современной
жизни. Причем чаще всего негативных,
отталкивающих, чужих. Во-первых, оттого,
что все мы состоим из этих следов
ненужного как рыба из воды («Поэтика
лишнего» — так называлась моя статья
о творческом эксперименте Галы
Пушкаренко).
Во-вторых, важно
отвлекать читателя намеренными помехами,
дабы, недайбог,
он внезапно не прорвался б к сути и тому,
что действительно волнует. Схожий прием
в contemporary poem встречается достаточно
часто, и чем головокружительнее,
изощреннее интеллектуализм, тем сильнее
желание скрыться и скрыть очень
и очень важное.
Схожим образом птицы отвлекают ловцов
от гнезд и птенцов.
Я перечитал «Базель»
по кругу несколько раз, заканчивал и
начинал заново. Надо сказать, что с
третьего примерно раза сборник стал
практически прозрачным для понимания.
Другое дело, что понимание это сложно
выразить в общепринятых формулах —
прозрачность наступает внутри авторских
жестов, имманентных внутреннему контексту
книги, но не поэзии в целом. Сюжет ее
настолько субъективен, что форма с
содержанием совпадают здесь единственно
возможным способом. Видимо для того,
чтобы пройденный круг замкнулся сам,
вновь защелкнулся на замок.
Если не ошибаюсь,
эпидемиологические реалии и обстоятельства
в «Базеле» тоже не упоминаются ни разу.
Если не считать проходных, случайных
строк в середине сборника. В самой его
поверхностной толще: «Московский босс
и его ржавый пес все тебе растолкуют /
От Исуса Назарянина до Мефодья и
основателя локального локдауна / Они
протащат тебя под апокрифические жития
по злачным местам…»
Кажется, это все,
что нужно знать о поэтике Сергея Уханова.
Дмитрий
Бавильский
Челябинск