Лапшина
Елена Евгениевна родилась в подмосковном
Фрязине. Окончила экономический факультет
МЛТИ. Пишет и публикуется с начала 2000-х
годов. Автор четырех стихотворных
сборников. Живет в Москве.
Елена
Лапшина
*
DAGUERREOTYPE
*
* *
Вот,
гляди: буква Д — это Будда,
Т
— тоскующий Сын об Отце.
Человек
— угловатая буква —
умалится
до точки в конце.
То
локтями — за злачный ли, сочный,
то
баюкая руку в руке,
мы
стоим — кто заглавный, кто строчный —
всяк
живой в этой тесной строке.
Мёртвый
что — он меж буквиц пробелом —
в
назывном ли ему, в наживном…
Неопознанный,
белый на белом,
обнажённый,
в шкафу выдвижном.
*
* *
Это
звёзды смотрят с вышек,
молод
месяц-атаман.
Из
тумана кто-то вышел
и
опять ушёл в туман.
Как
загонщик на охоте,
связкой
бронзовой бренча,
будто
ищет-не находит
подходящего
ключа.
Будто
сходства не заметил
между
сыном и отцом.
Из
тумана вышел петел
с
перевёрнутым лицом…
*
* *
Там
— то приливы, то отливы,
земля
и сущее на ней.
А
здесь — не веточка оливы —
паучья
весточка верней, —
где
остаются в одночасье —
и
скорбный труд, и жизнь взаймы.
А
мы тут — в праздности и счастье,
как
будто посреди чумы,
облюбовавшие
виварий,
урвавшие
сиамский рай —
тварь,
прилепившаяся к твари,
в
ковчеге, канувшем за край, —
разбитом,
гнилью оплетённом…
И
мы глядим со дна его
на
звёзды в небе полудённом,
не
понимая ничего.
*
* *
Вот
было ж ума до хрена-то: с мороза размякнешь
душой,
а
в комнате дух маринада, беседа хрустит
черемшой.
Подсядет,
пошутит про имидж мажор со слезою в
горсти.
Дрожащую
стопку подымешь, и страшно к губам
поднести.
А
там и подавно растаешь, и выпьешь, и
снова нальёшь.
И
удержу больше не знаешь: смеёшься,
пьянеешь и пьёшь!
А
дальше — что будет, то будет… В рассвет
перегаром дыша,
не
Бог, так убогий осудит. Такая вот
хрень-черемша.
*
* *
Так
примиренья ждёшь за все свои разлады,
как
сдачи — эконом, как мелочи — бармен,
как
непрощенье ждёт немедленной расплаты.
Прощенье
— ничего не требует взамен.
Желанья
одного — для всепрощенья мало
(по
скудости любви — душевный инвалид).
И
вроде бы с тех пор полжизни миновало,
но
корку сковырнёшь, а там ещё болит.
Живуч
его рефрен, но чаще — обещанье,
неисполнимый
долг, неумолимый стыд.
Прощенье
от ума согласно на прощанье.
Затем
и говоришь, мол, Бог тебя простит…
Daguerréotype
…Куриной
слепоты минутный вздор —
в
глазах темнеет, в памяти двоится:
тот
детский коммунальный коридор,
где
всё чужое, зримое на ощупь,
кромешное,
глядящее в упор,
страшит
и изнутри себя боится,
и
этот вот — сквозящий — коридор.
И
лишь лепечешь: кто ты? покажись…
Но
суть вещей и наделённых телом —
как
зеркало, запомнившее жизнь, —
двойничествует
чёрным или белым.
И
как на отраженье ни смотри,
но
видишь — и снаружи, и внутри —
не
то, не так, не зреньем искажая…
И
вот оно: не нега — негатив,
и
замираешь, плечи обхватив.
Оно
не лжёт, но вслушайся в ответ,
когда
в инфарктной панике финальной
из
ниоткуда замерцает свет —
тревожный,
инфракрасный,
инфернальный…
*
* *
Когда
мы были с Богом наравне —
с
тех пор, как мы менялись баш на баш с
Ним,
минула
жизнь и, выросший во мне,
Бог
перестал быть детским и домашним.
Он
отдалялся, так неудержим, —
то
опекал, то упрекал сурово.
Он
стал непостижимым и чужим,
как
взрослый сын, ушедший из-под крова...
*
* *
Берём-ка,
берём-ка
капризного
ребёнка,
катим
под горку
в
кроличью норку!
Кролик-кролик
смеётся
до колик —
норка
маловата,
говорит:
«Не надо
вашего
ребёнка!
Вы
катите с горки
до
мышиной норки».
А
в мышиной норке:
горкою
— корки.
Мышка
не рада,
говорит:
«Не надо
вашего
ребёнка!
Вы
катите с горки
к
муравьиной норке!»
Муравьёв
много —
спешат
на подмогу!
Говорят:
«Давайте
вашего
ребёнка!
Возьмём
на закорки,
донесём
до норки.
Дело
ведь не в росте —
заходите
в гости!»
*
* *
Анне
Гейжан
Чуть
отойдёт нестойкое наше лето,
запечатлённое
памятью ли, айпадом, —
на
языке у мирного стихоплёта
крутится
«ветер», вертится «листопадом».
Много
ли надо — сладить стихотворенье? —
жги
идиомой, как и во время оно!
Ветер
подует — ветреница взметнётся,
слово
красивое вырвется: «анемона».
Всякое
лыко в строку, и станет речью,
бывшее
жизнью, бренное, золотое!
Только
оно и вправду — летит навстречу,
сквозь
пролетает, тает… Да мы за то и
любим
его, как ласточку на ладони,
не
привыкая, — временная жилица.
Но
подыши ещё, посвищи, а то не…
Анечка,
что там? — август ещё продлится?..
Романс
вприсядку
Да
нет, конечно, не останется —
ни
от тебя, ни от меня.
Весь
этот журавлиный танец-то:
подпрыгивая,
семеня...
Глядишь,
а дитятко всё тешится,
ерошит
пёрышки: а вдруг?..
Живи,
покуда сервер держится —
залог
бессмертья, милый друг.
*
* *
Что
ни сыщешь всяко разно —
всё
проносишь мимо рта:
лето
красное напрасно,
осень-мытарка
мертва.
Сколько
вьюги ни отмеряй,
снега
сколько ни отвесь —
всё
становится потерей:
жил
да был да вышел весь.
*
* *
Что
сон, то покойник, то ищешь покинутый
дом,
то
надо остаться, но в сумерках едешь и
едешь…
Бессонная
жизнь утекает своим чередом:
капкан
на неё не поставишь, в стакан не нацедишь.
И
узы не вечны, и нити её не прочны,
и
стрелки (от слова «стреляют») её не
точны.
Исчислившим
беги её не за то ли расплата,
что
детское время казалось и было ручным,
пока
умещалось на малой шкале циферблата.
Так
тикала полночь, а время пришло и ушло,
когда
мы по дури ходили туда в самоволку…
А
помнишь, Хаврошечка лезла в коровье
ушко —
как
нитка в иголку?
Родная
юродка, челночницей в этой/иной —
с
верблюжьей повадкою, льнущая ниткой
льняной
(лицо
ли, изнанка пестрит узелками на память),
—
я
здесь и не здесь, разделённая сном и не
сном,
спешу
за иголкой в безвременьи этом сквозном
—
всё
ближе бликует, всё чаще и чаще мелькает…
И
даже не скажешь: «Я сделала всё, что
могла», —
а
нитка короче, и кажется жалом игла,
и
будто сибирская Лета меня окликает…