МАРИЯ
ГАЛИНА: HYPERFICTION
Гибель
титанов
Яков
Эммануилович Голосовкер покинул Киев
в 1918 году, в смутное время (кто читал
«Белую гвардию» Булгакова, тот помнит),
молодым, но уже вполне сложившимся
человеком — в 28 лет. И прожил он, в отличие
от многих своих сверстников сравнительно
долгую жизнь (1890 — 1967), хотя испытания,
которые прилагаются пакетом к судьбе
большинства его сограждан, не миновали
и его.
Поначалу
все вроде складывалось неплохо. В 1919 —
1920 направлен Луначарским в Крым для
обеспечения охраны памятников культуры.
После возвращения читал лекции по
античной культуре в различных вузах
столицы, в том числе — по приглашению
В. Брюсова в созданном им Высшем
литературно-художественном институте
и во Втором МГУ. В конце 1920-х годов слушал
в Берлине лекции знаменитого
филолога-античника Виламовиц-Мёллендорфа.
В 1930-е годы занимался переводами
древнегреческих лириков, немецких
романтиков (Гёльдерлина и других), Ницше
(для издательства «Academia»), писал работы
по философии, теории перевода, истории
литературы, художественные произведения.
Был близок с В. Вересаевым, Б. Ярхо, С.
Кржижановским.
Дальше
— хуже. Сначала «зарубили» сделанные
им переводы Ницше и Гёльдерлина по
причине «использования данных авторов
в интересах нацистской пропаганды в
фашистской Германии». Затем — арест в
36-м, оказавшийся прямым следствием его
работы в издательстве «Academia» — директором
издательства был «тот самый» Лев
Борисович Каменев, расстрелянный в
1936-м по делу «Антисоветского объединенного
троцкистско-зиновьевского центра».
Голосовкер, впрочем, отделался сравнительно
легко — три года лагеря в Воркуте (звучит
диковато, но годом позже приговоры уже
пошли другие). Затем три года ссылки
(хотя и неподалеку от Москвы, в городе
Александрове). Затем — возвращение в
Москву (вроде бы исхлопотанное Фадеевым)
и полная бесприютность — жил по чужим
домам, вернее, по чужим переделкинским
дачам. Тут его постиг еще один удар —
свои рукописи Голосовкер хранил на даче
Отто Юльевича Шмидта, старого друга и
соученика по Второй Киевской гимназии.
Дело в том, что сестра Голосовкера
Маргарита (уж не знаю, важно ли в дальнейшем
контексте, что она именно Маргарита)
была замужем за знаменитым полярником.
Но дача сгорела, а вместе с ней и архив
писателя. Это был уже второй
пожар, уничтоживший его рукописи. Отметим
это.
И
все же отъезд из Киева — тремя годами
позже за ним последует его ровесник
Михаил Булгаков — наверняка спас его
от бедствий гораздо худших — и 1918-го, и
1941-го…
Параллель
с Булгаковым не случайна — уже оказавшись
в Москве, Голосовкер в 1925 — 1928 гг. пишет
книгу, которая под названием «Сожженный
роман» (изначально — «Запись неистребимая»)
выходит в «Дружбе народов» только в
1991 году (№ 7). Перемена названия прямо
указывает на судьбу рукописи —
друг-художник, которому автор, предчувствуя
арест, доверил свои бумаги, сжег ее в
37-м вместе с другими работами Голосовкера.
Это и был тот самый, первый огонь.
Сам
Голосовкер пишет об этом с яростью и
отчаянием:
«В
первый год моей каторги — 1937 — инфернальный
художник, хранитель моих рукописей,
собственноручно сжег их перед смертью.
Безумие ли, страх или опьянение алкоголика,
или мстительное отчаяние, та присущая
погибающим злоба — ненависть к созданному
другими, или же просто ад темной души
руководили им — итог один: вершинные
творения, в которых выражены главные
фазы единого мифа моей жизни, погибли».
Но
здесь нужно сказать кое-что в оправдание
художника Митрофана Берингова,
путешественника, храброго человека,
ученика Рериха, участника плавания на
ледоколе «Седов» (возможно, отсюда —
через Отто Шмидта — и их с Голосовкером
знакомство; уж не знаю, я ли одна такая
приметливая). Так вот, Берингов сжег
бумаги Голосовкера не из трусости, как
можно было бы подумать и как часто тогда
бывало, скорее в силу душевного
расстройства, поскольку вместе с бумагами
Голосовкера он сжег тогда и свои
собственные работы. Митрофан Берингов
умер в том же 37-м; и хотя в материалах,
посвященных Голосовкеру, можно найти
версию о самоубийстве художника — как
итоге этого уничтожения и самоуничтожения,
согласно семейной истории он умер от
туберкулеза. Похоронен на Новодевичьем
кладбище.
Голосовкер
восстановил роман по памяти. Но так и
не закончил. Не очень понятно, была ли
закончена рукопись в своем изначальном
варианте.
Итак:
«В
апрельскую пасхальную ночь, в годы НЭПа,
в Москве, из Психейного дома таинственно
исчез один из самых загадочных
психейно-больных, записанный в домовой
книге под именем Исус. Его настоящее
имя и фамилия, если таковые у него
когда-либо имелись, не были известны ни
пожизненным жильцам, ни обслуживающему
персоналу, тоже пожизненному, этого
высокого по своему культурному содержанию
Дома»...
«Сожженный
роман» рассказывает о визите Иисуса в
Москву 20-х. Понятно, что до 91-го года
опубликовать его (даже в том жалком,
фрагментарном виде, в каком он дошел до
нас) было, скажем так, сложновато.
Булгакову в этом смысле повезло гораздо
больше — с дьяволом в довоенной Москве,
в отличие от Сына Божьего, цензура еще
кое-как готова была, как ни парадоксально,
примириться — но его литературная
судьба по сравнению с мытарствами
Голосовкера вообще была несравненно
удачливей.
Но
сходство несомненное.
Есть
тут загадочное исчезновение обитателя
дома скорби и загадочная сожженная
рукопись душевнобольного, есть ее
уцелевшие страницы (роман в романе),
есть и намерение «истребить зло злом»,
если уж зло неистребимо добром, — не
парафраз ли знаменитого эпиграфа? Ну
да, я знаю, что вы подумали, однако
Голосовкер, если цитировать культовых
авторов, «успел раньше».
Неизвестно,
был ли знаком Булгаков с опытом
Голосовкера. По крайней мере свой
первый
вариант романа он сжег в 1930 году, когда
«Запись неистребимая» была уже написана.
Напрашивается вроде, что мог — земляки
же, и учились буквально рядом, могли
поддерживать отношения и позже. Но так
ли это на самом деле? Тут мы можем только
гадать.
Здесь
мы вернемся к тому, с чего начали, — к
киевскому прошлому Голосовкера. Дело
в том, что в прошлом году, к юбилею
писателя (ну, просто к относительно
круглой дате — 130-летию) вышел внушительный
сборник статей, посвященных его
творчеству.
И
вот, как пишет автор самой обширной
работы этого сборника, сходство могло
быть вызвано именно общей биографией...
В.
А. Малахов рассматривает пару Булгаков
— Голосовкер в их сходстве и антагонизме;
оба — киевляне, ровесники, оба имеют
отношение к медицине (Голосовкер — из
медицинской семьи, сын врача-хирурга),
оба хотя и в разное время, но уехали из
Киева… Но один — по видимости, успешный
(хотя первоначальный вариант своего
романа сжег),
другой — классический бедолага, чьи
рукописи горели
дважды…
Он и сам себя таким ощущал. И, да, важно
еще вот что: если Булгаков привел в
Москву конца 20-х Сатану, то Голосовкер
— Иисуса. И там, где Сатана торжествует,
Иисус раз за разом терпит поражение.
К
тому же и в этом романе можно усмотреть
отсылки к жизненным обстоятельствам
автора.
«Стемнело
быстро. Мгла вливалась в палату неуловимо,
неощутимо, но с той спокойной уверенностью
в своей необходимости, хотя, быть может,
и ненужности, с какой протекает жизнь
иного очень умного и даровитого человека,
даже, пожалуй, ему на горе, слишком умного
и даровитого, — (что пошляки всех мастей
часто называют заумием), — и оттого
несчастливого, независимо от его удач
и неудач. Такие случаи бывают во все
эпохи историй, именуемые переходными,
которые всегда почему-то переходят и
никак не могут до конца перейти и
организоваться для длительного
гармонического существования». Жизнь
Голосовкера с ее «спокойной уверенностью
в своей необходимости, хотя, быть может,
и ненужности» пришлась именно на такую
— переходную эпоху. Что оставалось?
Писать
без надежды на публикацию, писать просто
так («Что до Голосовкера, то в его жизни,
его судьбе упомянутый фанатизм письма,
не утоленный, не вознагражденный
по-настоящему сознанием достигнутого,
сказывался тем неотступнее, тем жестче,
в конце концов загоняя писателя в им же
самим описанный „психейный дом”.
Булгаков, умирая, хлопотал, чтобы рукописи
его „не забрали”, просил зарыть в лесу.
Голосовкер, отходя, прятал под матрацем
своей койки „пожелтевшие листочки”»).
Голосовкеру
не повезло. Впрочем, как сказать.
«Я
ушел в воображение, как в обетованную
землю…» — писал он в автобиографии,
которую не случайно назвал «Миф моей
жизни».
Жизнь
оказалась слишком жесткой. Слишком
неуютной. И Голосовкер нашел надежное
убежище. Это убежище — мифология.
Античный миф остается неизменным, какие
бы бури ни бушевали на просторах века
ХХ-го. И Голосовкер, отказавшись от
существования здесь и сейчас, уходит в
область, для бурь недоступную. Переводит
древнегреческих лириков, роман Ф.
Гёльдерлина «Гиперион», трагедию «Смерть
Эмпедокла». Но главное — задумывает
величественный, как теперь бы сказали,
проект
«Античная мифология как единый миф о
богах и героях». Первую, теоретическую
часть под названием «Логика античного
мифа» он успел подготовить к концу 40-х
годов (впрочем, вышла она через двадцать
лет после смерти автора, в 1987 году).
Вторая часть должна была стать масштабным
художественным произведением по мотивам
античной мифологии; таким образом
обеспечив как бы двойную оптику —
научно-философского трактата и
художественного текста. Однако вторая
часть эта так и не была написана. Но
черновики ее легли в основу книги,
которая в Википедии поименована «детской
популярной».
Действительно,
вышли «Сказания о титанах» в 1955-м под
грифом Государственного издательства
детской литературы Министерства
просвещения РСФСР, скромным на тот
момент тиражом 30 тыс. экземпляров. Однако
книга эта, честно говоря, совсем не
детская. Историю пишут победители — на
этом, собственно, построен «Последний
кольценосец» Кирилла Еськова —
реконструкция «Властелина колец».
Античная мифология в том виде, в котором
мы ее получили, — торжество Олимпа,
торжество Порядка, низвергнувшего
первоначальный Хаос. Иными словами —
«мифология победителей». Собственно,
на это указывает и автор еще одной статьи
сборника
— Юрий Угольников, который называет
«Сказания…» художественной реконструкцией
не столько мифа как такового, сколько
самой
истории
античного мифа, написанной с точки
зрения проигравших.
Тут,
однако, есть один любопытный момент.
Автор статьи усматривает в модели
отношений «боги — титаны» сознательные
или нет, но параллели с текущей на время
создания текста политической повесткой
(«…превращение бывших кумиров в сущих
монстров не было в диковинку для тех,
кто наблюдал в 1930-е за судебными процессами
над бывшими руководителями партии, над
старыми соперниками Сталина. Тогда еще
недавно обладавшие огромной властью
вожди, перед которыми преклонялись,
которых славословили в газетах и на
собраниях, объявлялись врагами народа,
оборотнями, шпионами, действительно
чудовищами. Для прошедшего лагеря Якова
Эммануиловича ситуация тем более была
ясна: как не стать монстром, если с тобой
обращаются как с монстром. Сложно не
стать»).
Честно говоря, мне эта трактовка кажется
излишне прямолинейной, что ли; судя по
всему, Голосовкер не столько шел в ногу
со своим временем, сколько старался
убежать от него в чистую и величественную
вечность (вполне понятное желание). Есть
у нас такое свойство — везде вычитывать,
или вчитывать — что в данном случае
одно и то же, — актуальное, сводя узус
к казусу и тем самым упрощая и уплощая
его (гораздо перспективней, с моей точки
зрения, обратный процесс — когда казус
трансформируется в узус, как это, скажем,
произошло с «Ёлтышевыми» Романа Сенчина).
Голосовкера же занимала задача гораздо
более несиюминутная и амбициозная —
создание некоего общего свода античной
мифологии, «единого мифа о богах и
героях»; обломками этого замысла и стали
«Сказания о титанах».
Впрочем,
и сам Угольников пишет об этом: «Античный
миф становится у Голосовкера воплощением
мифа вообще, более того — он был той
каплей, в которой отражается вся мировая
культура и история».
То есть универсальной схемой, которую
можно приложить и к политической ситуации
20-х — 30-х… Почему бы нет?
Краткая
генеалогия, напомню, такова: Гея-Земля
и Уран-Небо (познали друг друга, бесстрашно
пишет Голосовкер и публикует Детгиз)
произвели на свет после нескольких
неудачных генераций (сторуких и прочих
чудовищ, ввергнутых отцом Ураном в
Тартар) могучее племя титанов,
персонифицирующих природные стихии.
Титаны множились и крепли под властью
Урана, покуда младший его потомок Крон
по наущению Геи не оскопил отца алмазным
серпом (лишил его ударом серпа деторождающей
силы, пишет Голосовкер, в этой детской
книжке все всерьез). Крон захватил
власть, вроде поначалу выпустил сторуких
и прочих, но затем не только затолкал
их обратно, но стал последовательно
пожирать и собственных своих детей от
титанши Реи — именно на тот предмет,
чтобы с ним никто не поступил так, как
он со своим отцом. Из этого, понятное
дело, ничего не вышло, Рея, родив Зевса,
спрятала его, он, возмужав, восстал
против Крона (Сатурна)
и титанов-уранидов, но силы были неравны;
тогда в качестве последнего средства
он вывел на свет из Тартара все тех же
многострадальных сторуких и киклопов,
сделав их своими союзниками.
Итак,
мы читаем о тех временах, когда схватка
за власть между Уранидами и Кронидами
уже позади, Крон низвергнут в Тартар и
на Олимпе воцаряется Зевс. После свирепой
титаномахии титаны повержены и низвергнуты
в тот же тартар. Но не все — кое-кто еще
уцелел, и вот их, когда-то блистательных
и могущественных, новый порядок
представляет чудовищами — и они,
пластичные, как брэдбериевский марсианин,
становятся чудовищами.
Итак,
«…в далекой мгле предания среди смутной
для нас массы титанов выступают могучие
образы и звучат безобразные величественные
имена».
Атлант
— прямодушный силач, обитатель счастливой
Аркадии, как все счастливые и прямодушные,
легко позволивший лукавым Олимпийцам
манипулировать собой и, спровоцированный
на бунт, навеки, изуродованный, поставлен
в наказание держать небесный свод
(«Горе, горе тебе, Гора-Человек! Будут
ноги в плечах у тебя. Будут руки в бедрах
твоих!»); что особенно обидно в этой
истории — с Атлантом и его собратьями
помогли расправиться старшие дети того
же Уранова семени — Киклопы, теперь
верные слуги Зевса.
«Что
теперь осталось ему, титану? Думы и сны.
И грезит Атлант, Гора-Человек, и думает
думы. Погружает он думы на дно морское.
Возносит их до звезд. И понял Атлант,
что думу можно любить и что с думой никто
не одинок. И, полюбив думу, полюбил он и
звезды, и глубь морей. И чем глубже
понимал, тем глубже любил» — тут я самым
бессовестным образом сама начну вчитывать
— уж очень это похоже на кредо автора,
хотя сам Голосовкер, по крайней мере во
внешней своей биографии, ни разу не
богоборец.
Горгоны
— дочери морского титана Форкия и
титаниды Кето, златокрылые девы, пали
жертвой зависти Афины-Паллады, превратились
в змееволосых чудищ.
Ехидна
— дочь океаниды Каллироэ и сына Медузы
Хризаора (по крайней мере по версии
Голосовкера), красавица-титанида («И
были ее глаза не людскими и не звериными,
и не птичьими, а такими, о которых говорят:
„Вот мне бы такие глаза!” А что за глаза,
не выскажешь, хотя так и стоят они перед
твоими глазами»), жертва ревнивой Геры
и подосланного Герой соблазнителя
Аргуса, в облике чудовища в пещерном
мраке рождает страшному Сатиру Немейского
Льва и Гидру — их потом убьет Геракл,
истребитель чудовищ, а саму Ехидну убьет
Аргус — и сам будет убит богом Гермием.
Старится
и умирает обращенная Афиной в кентаврицу
бессмертная нимфа Харикло. Приходит
конец и всему кентавровому племени —
его истребили полубоги-герои, первый
среди которых — Геракл, невольный
пленник Рока-Ананке. Смертельно ранен
стрелой, пропитанной черным ядом
Лернейской Гидры, мудрый и добрый Хирон.
Все те мужи, что не захотели присоединиться
к Олимпийцам, остались верны древней
Титановой правде. Те девы, что предпочли
своих блистательным, торжествующим и
беспощадным Кронидам.
Ну,
в общем, все как всегда. Победители не
только разделываются с побежденными,
не только унижают их во плоти, не только
ломают их природу, но еще, посредством
нехитрого пропагандистского трюка,
превращают их в нелюдей, достойных своей
участи (а как же иначе?).
Сейчас,
на наш избалованный вкус, «Сказания о
титанах» могут показаться излишне
высокопарными, излишне пафосными — по
сравнению, скажем, с «Героями» печального
насмешника Стивена Фрая.
Хотя в свое время они выглядели рискованным
стилистическим экспериментом. Но дело
даже не в этом, а в некоем общем итоге,
морали, что ли. Что у Голосовкера, что у
Фрая (хотя у Фрая это не так заметно, но
все же…) Торжество Хаоса, породившее
титанов, эту персонификацию стихий и
сырой природной магии, было временем
спонтанных чудес (буквально на каждом
шагу) и неограниченных возможностей;
Новый Порядок планомерно борется с
чудесами, сводя контакт с высшими силами
к ритуалам и общению через «назначенных»
посредников; чудеса истребляются руками
Героев, то есть специально выведенных
именно с этой целью полукровок. Персей,
Беллерофонт и особенно Геракл, истребивший
огромное количество первочудовищ, кого
вроде
бы
нечаянно, как кентавров в эпизоде с
пещерой Фола, кого сознательно — как
лернейскую гидру или немейского льва,
— просто живые инструменты Нового
Порядка в Ойкумене. (Когда и Героев, в
чьих жилах течет божественный ихор,
оказывается слишком много, Олимпийцы
провоцируют Троянскую войну, приведшую
к взаимному истреблению расплодившихся
полукровок со сверхспособностями —
см. роман Г. Л. Олди «Одиссей, сын Лаэрта»,
по стилистике и замыслу явно наследующий
Голосовкеру.)
Тут,
конечно, сама собой напрашивается еще
одна параллель. Но до 90-х Голосовкер не
дожил.