Лекманов Олег Андершанович — филолог, литературовед. Родился в 1967 году в Москве. Окончил Московский педагогический университет. Доктор филологических наук, профессор НИУ ВШЭ. Автор многочисленных статей и монографий. Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».

Олег Лекманов

*

Об одном лейтмотиве поэмы Александра Блока «Двенадцать»

1

После классической статьи Д. Е. Максимова «Идея пути в поэтическом сознании А. Блока»¹ общим местом стало представление об особой роли в блоковском творчестве лейтмотива движения человека в пространстве и во времени.

Возникает этот лейтмотив и в первых шести строках поэмы «Двенадцать» (1918), задающих основные темы блоковского текста (торжество стихии, «черный вечер» европейской цивилизации, Божье присутствие в мире) и окидывающих современное состояние «Божьего света» взглядом как бы из космоса (здесь и далее курсив в цитатах везде мой — О. Л.):

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер —

На всем Божьем свете!

(7)²

В следующих шести строках «Двенадцати» план показываемой в поэме современной действительности укрупняется до революционного Петрограда января 1918 года, и к наблюдению о невозможности из-за буйства стихии удержаться «на ногах» стоя добавляется наблюдение о трудности удержаться на ногах в движении:

Завивает ветер

Белый снежок.

Под снежком — ледок.

Скользко, тяжко,

Всякий ходок

Скользит — ах, бедняжка!

(7)

Затем берется еще более крупный план, и читатель видит отдельные фигуры, которые предстают живыми иллюстрациями к наблюдениям о трудностях, испытываемых пытающимся передвигаться человеком: «Старушка, как курица, / Кой-как перемотнулась через сугроб» (7); «Вон барыня в каракуле / К другой подвернулась: / — Уж мы плакали, плакали... / Поскользнулась / И — бац — растянулась!» (9); «Один бродяга, / Сутулится...» (9).

Особое внимание обратим на неуверенное передвижение по зимнему городу священника, который в старое время шел по намеченному маршруту твердо и прямо, а теперь — ощупью и зигзагообразно:

А вон и долгополый —

Сторонкой — за сугроб...³

Что нынче невеселый,

Товарищ поп?

Помнишь, как бывало

Брюхом шел вперед,

И крестом сияло

Брюхо на народ?

(9)

₂

В первой главке поэмы сказано, казалось бы, очень ясно: «Всякий ходок» (то есть — любой, без каких бы то ни было исключений) «скользит — ах, бедняжка». Однако на двенадцать красногвардейцев, появляющихся во второй главке, это правило не распространяется. Они не скользят. Сначала безо всяких уточняющих эпитетов говорится, что красногвардейцы «идут» по Петрограду: «Гуляет ветер, порхает снег. / Идут двенадцать человек» (11), причем это «идут», с одной стороны, вписывается в тот же ряд, что и движение стихии («гуляет» — «порхает»⁴ — «идут»), а с другой — пока еще неброско противопоставлено движению стихии своей не легкомысленностью, организованностью. Очень скоро читателю становится понятно, что идут двенадцать если и не строевым шагом, то в ногу: «Революцьонный держите шаг! / Неугомонный не дремлет враг!» (12)

Это движение всех вместе, в едином строю, в унисон (вспомним зачин революционной песни: «Смело, товарищи, в ногу»)⁵, по-видимому, и помогает двенадцати не только удержаться на ногах, но и не скользить при ходьбе⁶. Они проходят по главкам поэмы заодно со стихией, но только воплощают стихию организованную, печатающую «револьюционный» шаг. Еще две важнейшие характеристики шага двенадцати, данные в поэме, — это «мерный» («Раздается / Мерный шаг» (18)) и дважды — «державный» («...Вдаль идут державным шагом <...> ...Так идут державным шагом» (19, 20)). «Мерный», ритмизованный, упорядоченный шаг в итоге становится «державным», то есть — победительным, обуздывающим не только старый, продуваемый ветром мир, но и самый этот вселенский ветер. Сравните с прозвучавшим в январе 1918 года суждением давнего блоковского оппонента Дмитрия Мережковского, в котором слова были подобраны похожие, а акценты расставлены совершенно по-иному. В газетном отчете сообщается: «Внимание публики сосредоточилось на выступлении Д. С. Мережковского. Поэт говорил о том, что он выступает с тяжелым чувством, когда как бы невозможно говорить, а в особенности читать стихи. Ведь это мерное слово, а мерность в настоящее время мы потеряли. Слово бессильно, когда наступило озверение»⁷.

Заметим, что как только единству «мерного шага» двенадцати в поэме начинает что-нибудь грозить, как только единство двенадцати распадается на отдельные личности («Андрюха», «Петруха», в черновике поэмы еще и «Васька» (131)), то хаос вырывается из-под контроля и двенадцать апостолов революции принимаются действовать как двенадцать разбойников. Отсюда в десятой главке «Двенадцати» возникает связанное с лейтмотивом шага предупреждение о необходимости держаться всем вместе, на близком расстоянии каждому от каждого: «Не видать совсем друг друга / За четыре за шага» (18).

В четвертой и шестой главках поэмы в роли дезорганизующего двенадцать красноармейцев фактора выступает лихач, везущий Ваньку с Катькой. Его движение в пространстве описано с помощью энергичных, передающих стремительность и стихийность глаголов: «летит» (12, 13) и «несется» (13). Эта стихийность оказывается заразной: единый строй двенадцати рассыпается, они останавливаются (перестают идти «мерным шагом») и начинают вести себя бестолково и лихорадочно, что и приводит к бессмысленному убийству Катьки: «Стой, стой! Андрюха, помогай! / Петруха, сзаду забегай...» (13) и так далее. Однако в финале шестой главки в очередной раз звучит спасительное заклинание: «Революцьонный держите шаг! / Неугомонный не дремлет враг!» (15), и организованный порядок шествия восстанавливается.

Показательно, что чуть запоздалое возвращение «бедного убийцы» в монолитное единство двенадцати описывается в поэме с помощью сначала сбоя, а потом восстановления его строевого шага. Сначала: «Всё быстрее и быстрее / Уторапливает шаг. / Замотал платок на шее — // Не оправится никак» (16). Потом: «И Петруха замедляет / Торопливые шаги... // Он головку вскидавает, / Он опять повеселел...» (16)

«Державный шаг», которым красногвардейцы идут в зачине и в финале двенадцатой, последней главки поэмы, не сливается с «нежной поступью надвьюжной» (20) Христа. Тем не менее именно спасительное движение красногвардейцев строем вперед, по-видимому, способно будет объединить две эти «поступи» в одну. Интересно, что в черновиках поэмы соотнесение «державного шага» двенадцати с «поступью» Христа было сделано еще отчетливее. Там Блок пробовал вариант:

Легким шагом, вьюжным стоном

Снежной россыпью жемчужной —

Сам Господь — Исус Христос.

(139)

Напротив, «буржуй», который «стоит» «на перекрестке» в девятой главке поэмы (глагол «стоит» настойчиво повторен четыре раза (17)), как и «пес», который то «жмется» (17) к буржую, а то упорно «ковыляет» (19) вслед за красноармейцами в финальной главке «Двенадцати», обречены на гибель, как обречен и весь «старый мир» (17). Потому что стоять, ковылять и скользить — это значит в конечном счете не удержаться на ногах под напором стихии, упасть. Чтобы спастись и идти вслед за Христом, нужно двигаться вместе со стихией, но строем.

3

Остается сопоставить сделанные нами наблюдения с тремя прозаическими блоковскими фрагментами, тесно связанными с поэмой «Двенадцать». Первый фрагмент взят из записной книжки Блока от 8 января 1918 года: «На днях, лежа в темноте с открытыми глазами, слышал гул, гул: думал, что началось землетрясение»⁸. Второй фрагмент — из позднейшей блоковской «Записки о „Двенадцати”» (1920): «...во время и после окончания „Двенадцати” я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)»⁹. И, наконец, третий фрагмент — это знаменитый финал статьи Блока «Интеллигенция и революция» (1918): «...дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки. Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию»¹⁰.

В первом фрагменте Блок говорит о том, что слышал хаотический гул стихии (и значимо уподобляет революцию землетрясению). Во втором фрагменте поэт уточняет, что этот шум был «слитным», то есть ритмизованным. В третьем фрагменте шум превращается в «музыку» революции. Сравните в статье Блока выше: «...поток, ушедший в землю, протекавший бесшумно в глубине и тьме, — вот он опять шумит; и в шуме его — новая музыка»¹¹.

Можно предположить, что «мерным шагом» двенадцати в поэме олицетворяются как раз слитный шум и даже «новая музыка» революции. Недаром со строками о «революцьонном шаге» соседствуют в «Двенадцати» прямые цитаты из повсеместно певшихся тогда во время движения строем революционных песен — русского варианта «Марсельезы» (сл. П. Лаврова) и русского варианта «Варшавянки» (сл. Г. Кржижановского):

Вперед, вперед, вперед,

Рабочий народ!

<...>

Вперед, вперед,

Рабочий народ!

(18, 19)

Сравните в припеве «Рабочей марсельезы»: «Вставай, поднимайся, рабочий народ! / Вставай на врага, люд голодный! / Раздайся, клич мести народной! / Вперед, вперед, вперед, вперед, вперед!»¹² и в припеве «Варшавянки»: «Марш, марш вперед, / Рабочий народ!»¹³

Таким образом, с помощью «мерного шага» гул всемирного стихийного землетрясения преобразуется в «слитный шум», а с помощью революционной песни, сопровождающей этот шаг, — в новую музыку революции.