Андрей Пермяков (А. Ю. Увицкий) родился в 1972 году в городе Кунгуре Пермской области. Окончил Пермскую государственную медицинскую академию. Кандидат медицинских наук. В настоящее время проживает во Владимирской области, работает на фармацевтическом производстве. Стихи, проза, критические статьи публиковались в различных журналах и альманахах

Автор двух книг стихов и трех книг прозы. Лауреат Григорьевской премии (2014), премии журнала «Новый мир (2020).

АНДРЕЙ ПЕРМЯКОВ

*

Главы из книги

Книжка получилась в два приема. Я написал ее в 2011 году, а спустя девять-десять лет передописал. Просто начал снова бывать в краях, где ходил по старым городам. Многое оказалось совсем не таким, каким представилось на первых свиданиях.

Почти всегда интересней объяснять на примерах, по ходу. Так и поступим. Вслед за исходным текстом буду добавлять рубрику «Взгляд из 2020 года». Или просто «Из 2020 года». Или как-то еще. Но «как-то еще» — нечасто. Обычно все-таки «Взгляд». Так что, увидев в начальном тексте явный бред, не спешите впадать. Исправлюсь в пояснении.

IV. НОВОСИЛЬ

Скрытый город Новосиль

Федералка М-3 убегает к югу вдоль Мценска, едва-едва его не касаясь. Там я тоже планировал быть, но чуть позже, буквально через несколько часов. А к Новосилю следует поворачивать влево. Точнее, это человеку влево, а машине с трассы — сначала вправо, делая затем нырок с разворотом под мост.

С моста поворачивали к Новосилю редкие машины. И почти все — с московскими и подмосковными номерами. Это в плане автостопа очень хорошо. Москвичи и тут не совпадают с обитателями прочей России. Остальные чаще всего подбирают голосующего человека в своем крае или области, а за пределами игнорируют. В Подмосковье наоборот: от МКАДа можете уходить час или более, да и то повезет вас иногда какой-нибудь приезжий, спешащий домой и оттого радый попутчику. Зато вне своего региона москвичи начинают реагировать на голосующих.

Результат совпал с ожидаемым. Поснимал еще с небольшого холма реку и окружающий пейзаж с ранним пастухом, поднял руку, тут же словив симпатичную «мицубиси» с московским, естественно, номером. Водитель ехал чуть за Новосиль, к родителям. Заднее сиденье его машины содержало средних размеров телевизор, а также прочие вещи, отжившие городской век.

Вокруг синели долгие поля льна. Никогда его столько не видел. Смотришь вправо и представляешь совсем иное время. То самое. Но Александр быстро нарушил картину патриархальной идиллии:

— Чего там в этом Новосиле смотреть? Верблюдов?

— Каких верблюдов?

— Ну, каких… Горбатых. Там поп в позапрошлом году двух купил. Убегали, говорят, несколько раз, кусаются.

— А зачем ему верблюды?

— Не знаю. Может, свадьбы катать.

Я думал, что верблюды в последний раз приходили сюда с войсками хана Ахмата. Хотя прошлой зимой случилось ехать автостопом в Санкт-Петербург. И не обычным путем, по трассе М-10, а через Истринский район, объезжая заторы в районе Солнечногорска. Водитель оказался сильно нерусским и разговор был односторонним: он все понимал и жаждал общения, но отвечал редко, только когда получалось. Говорю, говорю разное, а потом:

— Верблюд!

Он очень обиделся. Начал уже:

— Сам ти-ы…

И, обернувшись влево, увидел. Под снегом, на морозе ходили во дворе двухэтажного дома сразу трое. Коричневатые, облезлые немного. Снег у одного на горбу лежал. Получалось немного похоже на высокую гору Килиманджаро с ледяной пустыней сверху.

Пока я зимних верблюдов припоминал, Саша расспрашивал дальше:

— Ты и про страусов не слышал?

— Вообще слышал, конечно, а про местных нет.

— У них ферма там. Большая вроде.

По нынешним временам и страусы в наших широтах делаются обычны. У дочкиного класса недавно была экскурсия на другую их ферму, в Подмосковье. Всем понравилось, перьев увезли. Но ферма — это ж немного народу. Спрашиваю:

— А так где люди работают?

— Консервный завод есть.

— Овощи?

— Зачем? Морская рыба.

Картинка отчетливо поплыла: цветущий лен — это, конечно, хорошо и национально, однако страусы, верблюды, завод по консервации даров моря обыденны, допустим, в Марокко, а в Орловской области пока изумляют.

Впрочем, город поначалу оказался слишком даже никаким. Маленькая автостанция — возле нее Александр меня и высадил. Вдоль — улица, явно к реке: по улицам всегда заметно, когда они к реке. Закрытый пока рынок, магазинчики. Понравилось название одного торгового заведения: «Мир разного». У нас любят абсолютизировать: «Мир сантехники», например. Или «Мир канцелярии». Страшновато. А тут философия. В общем, верная. Мы ведь действительно живем в мире разного. Более удачное название, пожалуй, видел только в Рязани: «Планета Секонд-хенд».

Улица закончилась средних размеров площадью с фонтаном возле кирпичной стены. Фонтан, конечно, не водоточил. С обратной стороны площади, в двухэтажном здании с признаками свежезавершенного ремонта, располагалось крылечко о пяти ступеньках. Над крылечком — деревянный навес с резной надписью «Сказка». Просто сказка и все, без пояснений. Двери в сказку были заперты. И не по причине раннего часа, а вообще. Я потом специально проверил.

Дошел, не торопясь, к реке. Петухи орут, разноцветные курицы гуляют самоуверенно. Вдоль лобастого берега заметны остатки вала. Направился туда. Правда, вместо сторожевой башни высилась кирпичная будка электроподстанции с мешаниной расходящихся проводов.

В Москве эти выходные, 23 — 24 июля, оказались вроде самыми жаркими за все безжалостное лето, а тут, хоть и на юге, погода выдалась переменной. Ночью даже немного померз на трассе. Утром сделалось теплей, но чуть капал дождь, видимость оставалась унылой. Оглянулся. И тут возникло чувство, какого не случалось больше в любых других поездках этого лета. Долгий-долгий, высокий берег. Очень высокий и крутой. В основном заросший травою, кроме редких проплешин бурого от дождевой воды песка. Остатки вот этого самого вала, овраг. И домики дальше. Отсюда не видно, какие, но точно одноэтажные, серые. При ярком солнце все было б, наверное, по-другому. А так — не разобрать, какое время. Может, совсем древнее. Или относительно недавнее. Например, семнадцатый век, когда тут стоял «Передовой полк Украинского разряда».

Нечто похожее чувствуешь в Великом Устюге, когда смотришь от паромной переправы вверх по течению. Но там сознательно устраивали Соборное дворище и другие заведения гражданского и церковного свойства на изгибе реки. И на противоположной стороне Дымковская слобода, да совсем вдалеке Гледенский монастырь добавляют ощущение преувеличенно-настоящей Северной России. Это не в упрек, конечно: старые мастера умели создавать среду, в отличие от тех, кого долго и сознательно учили зодчеству поздней, когда многое уже переменилось.

А тут, в Новосиле, впереди поля. Далеко так, разные. И Зуша делает излучину. Ее тоже надолго видно. Начать хорошие и правильные раскопки, так на любом холме можно найти поселения. Только они вымерли, а Новосиль остался. И почему сюда художники не ездят?

В общем, поубавилось у меня иронии к городу.

Тихо здесь

При ближнем рассмотрении Новосиль все ж скромен. С архитектурой — общая беда городов нашего Юго-Запада. Старинные дома разрушены войной. Собственно, немцы простояли здесь лишь полтора месяца, но фронт проходил рядом до лета сорок третьего года. Хватило. Свои до и после войны тоже постарались. В Никольской церкви, выстроенной в самом начале девятнадцатого века, было ПТУ. Сейчас службы идут и одновременно — стройка. Оттого с батюшкой говорить застеснялся. Нечего занятого человека отвлекать. Не узнал про верблюдов.

Город, кажется, потихоньку переключает себя на обслуживание приезжих. Действительно, машин с московскими номерами тут очень много, хотя до столицы больше трехсот километров. Да и автовладельцы из региона с номером 57 тоже часто пришлые: из самого Орла или других районов области. Это заметно по чуть неуверенному поведению.

Бегает газелька. Маршрут, похоже, один: «Район пятиэтажек — Заречье». В принципе, через весь город. Для населения в три с половиною тысячи человек нормально. Можно приехать на остановку Парк культуры, прогуляться немного и фотографировать остатки бывшей ГЭС. Но это для любителей промышленной разрухи; найти подобное легко и в иных местах. Хотя Зуша тут действительно красивая, вполне широкая: метров, наверное, тридцать.

Вообще, административная жизнь и скромные достопримечательности городка сосредоточены на улице Карла Маркса и в ее окрестностях. Даже та самая Никольская церковь имеет адрес ул. Карла Маркса, 29. Православная церковь на улице имени немецкого атеиста — это нормальный градус абсурда, привычный.

Тут многое с течением времени делается памятником самому себе. От Администрации, расположенной все на той же улице Карла Маркса, в сторону берега уходит аллейка, обсаженная крепкими и хвойными деревьями. В конце — непременный кряжистый солдат белого цвета и погасший Вечный огонь у его ног. И аллея, где трава пробивается между кривоватыми плитками, и памятник выглядят точно надпись на стене: «Здесь были восьмидесятые». В городе много осталось от тех спокойных времен.

Например, вывеска на музее. Белые буквы на синем фоне, укрепленное алюминиевыми держателями стекло. Возле входа в музей установлен «Дивизионный миномет образца 1943 г. Калибр 160 мм. Масса мины 40,5 кг. Дальность стрельбы 5500 м». Так написано на другой табличке, каменной, белого цвета. Увы, но дверь в музей оказалась заперта. Когда музей закрыт в субботу около полудня, он, вероятно, совсем не работает. Нет, дверь там слабенькая, деревянная, можно, к примеру, поломать, но это ни к чему: на втором этаже расположена охранная контора. А музей интересный, наверное. Был.

Рынок, проснувшийся часов в семь утра, к девяти окончательно наполнился торгующими. Однако внутрь, за ограду из железных прутьев, туда, где расположены резные и деревянные лавки, людей не пустили. Торговля шла на высоких бетонных бордюрах. Наверное, так надо. Милая барышня с черными волосами предложила не задорого два пластиковых ведра черешни. Спасибо, тебе, добрая фея. Но лучше поищи автовладельца — десять килограммов ягод в рюкзаке все-таки слишком прекрасны для нашей грешной земли.

Кафе «У нас не кормят»

Возле автостанции обнаружил кафе. Открытое, вопреки все еще раннему часу. Впрочем, открытым оно было лишь формально. Две девушки в синей униформе, почти синхронными движениями напоминавшие японских роботов-хозяев, выметали с крыльца остатки вчерашней свадьбы — сдувшиеся шарики, битые фужеры.

— Здравствуйте. Вы, наверное, сегодня не работаете?

— Да, у нас обслуживание. Второй день свадьбы.

— А где-то еще в городе кафе есть?

— Есть в центре. Но там не кормят.

Ответ поверг меня в глубокий кризис. Жизненный опыт подсказывал: или кормят, или не кафе. Пошел узнать об этаком вот чуде. К сожалению, девочки в синей форме сказали правду. Заведение формата «Шапито» под желтым пологом только-только открывалось в половине одиннадцатого.

— Здравствуйте. У вас чего съесть можно?

— Ничего нельзя. Пиво вот есть и водка.

— А закусить?

— Ну, вот только колбаски маленькие если. У нас вообще закуску с собой носят.

Попрание общепитовских норм добавило городу шарма. Впрочем, колбаска немного испугала. Восемнадцать граммов сомнительного мяса обошлись первому за сегодняшний день клиенту в 30 рублей. Это получается 1700 за килограмм: цена хамона в «Ашане»¹. Люди, выпускающие такую колбасу, наверное, живут хорошо.

Смотрел на слабый дождик сквозь дверь, пил пиво. Нет, все-таки чудесное место этот Новосиль: верблюды, страусы, завод по консервации морской рыбы, запертые двери в Сказку, кафе, где не кормят. И будущее вполне ясное: скорее всего, на ближайшее время городок станет центром большой дачной провинции. Очень уж хорошо вокруг. А дальше всякое может случиться. За предыдущие ж века случалось.

Тут надо было принимать решение. Или, говоря словами умных научных руководителей, «ограничивать объем исследования». Вообще, Новосильское княжество получилось не само собой, а выросло из княжества Глуховского. Но Глухов пробыл столицею мало: чума или сходная зараза опустошила город еще до окончания XIII века. Князья переехали в Новосиль. И здесь держались долго, сколько могли. Больше века. Благо местность с пригодным обороне берегом дозволяла. Потом и отсюда пришлось отступить «жити в Одуев от насилия татарского». Впрочем, отошли с почетом: все годы пребывания в составе Великого княжества Литовского Новосиль пользовался правами столицы удельного княжества. В сущности, подданство ограничивалось выплатой «полетнего», дани то есть, да участием в походах. Хотя отношение к окраине в Вильне было соответствующим. А потом еще и католики сделались главною силой. В общем, к Москве Новосиль отошел не подобно многим, а действительно по доброй воле.

Короче, надо было решать: ехать в Глухов или нет. Вроде бы и столица одного из Верховских княжеств, а вроде бы и Украина теперь. Решающим аргументом стала отдаленность этого города от Оки. Не поехал туда. А, наоборот, отправился в Мценск. Самым обычным образом, без всякого автостопа, на рейсовом автобусе. Езды-то тут всего ничего.

Взгляд из 2020 года на Новосиль

Книга миновала серединку, и пора убивать интригу: отчего Москва Москвой стала, а тутошние городки Москвой не стали. Мы ж не детектив сочиняем. И вообще не сочиняем. Хотя придется. Историки вот не сочиняют, историки расследуют. Думают. Поэтому именно у них получаются лучшие детективы. Станислав Николаевич Келембет в работе с названием «Великие князья Черниговские: Монгольский период (1246 — 1372 гг.)» честно пишет: «…мы вынуждены констатировать неутешительный факт, что в летописях за огромный, более чем 150-летний период — с 1246-го по 1401 гг., — не упомянуто ни одно лицо с титулом князя Черниговского». Засим следует длиннющий увлекательный рассказ на пятьдесят страниц о тех неупомянутых князьях. Автор анализировал разные синодики, сопоставлял факты, некоторых правителей нашел. Вроде бы.

Хорошо, когда остаются материальные следы. Тут опять услышит доброе коллега по фармацевтическому производству и, в отличие от меня, профессионал в части истории, а паче того — нумизматики, Саша Казаров. Есть у него среди прочих работы, где через изучение монет восстановлены, к примеру, междоусобные дела ордынских ханов начала XV века. Круто.

Но XV век, даже и самое начало его, для нашей книжки поздноват. Из главы о городе Белеве мы помним: тогда на землях Верхнеокских княжеств, сделавшихся весьма слабыми, воевали меж собой Литва, Москва и шатающаяся Орда. Внутри себя три высокие стороны тоже бились, но все равно оставались сильнее верховских правителей. Шанс был упущен раньше. Прикинем, когда именно.

Возвращаемся обратно в 1246 год. Там произошло почти все и сразу. В Орде убили черниговского князя Михаила Всеволодовича (совершенно точно) и отравили владимирского князя Ярослава Всеволодовича (вероятно). Назло схожести отчеств, братьями князья не были и погибли в разных Ордах: Михаил на Волге, а Ярослав — в Каракоруме.

Снова: каждый из этих князей заслужил по огромной книге и по двум телесериалам, но нам и княжествам Верховским они интересны в прикладном аспекте. Ярослав вообще лишь фактом, что по его смерти сын, Михаил Хоробрит, бросив московское княжение, бывшее тогда совсем невеликим, пошел воевать стольный Владимир. Завоевал, но через год погиб в битве с литовцами на Протве — это около границы теперешней Новой Москвы. Владимирский престол поделили его братья, а Москвой побрезговали: очень была она тогда маленькая, бедненькая и неудобная к защите. Московское княжество стало выморочным. Наверно, помянутый не раз 1246 год — предел московского падения.

Дальнейшее возвышение Мономаховичей с периодическими их отступлениями описано подробно и много где. Скажем, в каждому известном, многотомном, но прекрасном цикле Дмитрия Балашова «Государи московские». Почему их вечные братики-соперники Ольговичи, правившие в Чернигове, ничего подобного не содеяли, исчезнув, — тоже знать хочу. Разбираюсь вот, сколь Бог разума дал.

Хотя управляемое Ольговичами Черниговское княжество было в том же 1246-м еще вполне. Конечно, при настоящем своем расцвете, века за полтора до событий, оно вовсе цвело. От Чернигова до Мурома, принадлежавшего черниговским же князьям, восемьсот пятьдесят километров. Примерно как от Парижа до Барселоны, или от Парижа до Эдинбурга, или от Парижа до Флоренции, или почти от Парижа до Берлина. То есть Черниговское княжество было большим и хрупким европейским государством, а Москва — райцентром.

И когда сыновья Михаила Черниговского, ставшего затем, разумеется, святым Михаилом Черниговским, поделили его владения, удел каждого оставался тоже вполне немалым. Больше нынешней Московской области. Олег взял себе Брянск и Чернигов, Мстислав — Карачев, Юрий — Тарусу, а Семен — Глухов и Новосиль. Все четыре имени — скорее консенсус, чем исторический факт. За десять лет, минувших от моего первого знакомства с Верхнеокскими землями, про те края вышло много хороших книг. Первым был Александр Шеков, защитивший кандидатскую аж в 1998-м, а книгу, так и названную — «Верховские княжества» — выпустивший в 2012-м. Раз был первым, на него и сошлемся, пусть отвечает. Хотя скажу опять: вроде имена первых удельных князей теперь не оспариваемы.

Катавасия начинается дальше. В синодиках помянуты сыновья Семена, тоже князья: Михаил, Александр, Всеволод и Роман. Только получается, что правили они, сменяя друг дружку, чуть не полтора века. Так-то бы подумать доброе — мол, были ведь герои-богатыри, жили по сту лет, руководили справедливо и тихо. Но увы. Коротко глянув на историю тех лет, поймем, что вряд ли.

Николай Дмитриевич Квашнин-Самарин, изучая те же самые синодики, нашел совпадающие имена и постановил: у Семена Михайловича, первого князя Новосильского, был сын Михаил, у того — сын Семен, а уж вот этот Семен породил четырех братьев. История вроде непротиворечивая, по времени сообразная. Кстати, сам Квашнин-Самарин исчез без следа в революцию.

Но попробуем все-таки хоть чуточку разобраться, отчего тут столько князей пропало без следа, а Москва стала Москвой, расположившись именно на месте Москвы.

Выморочный удел-деревеньку Москву князь Александр Невский завещал младшему сыну Даниилу: так спокойнее, да и помирать молодой отец не собирался. Но помер. И Даниил, будучи двух лет, начал править. Братьям его, Андрею и Дмитрию, достались княжества солиднее. Пока во Владимире управляли дядья, племянники сидели тихо. Потом, конечно, передрались. Дрались двенадцать лет: с 1281-го до 1293-го. Чуть раньше начались первые беспорядки в Орде: темник Ногай откочевал поближе к Черному морю и время от времени воевал с кем придется, активно привлекал наших. Время от времени монголы ходили воевать с Литвой, тоже через русские земли. Потом Литва мстила тем краям, откуда приходил враг. Завершилась беда Дюденевой ратью: ханский брат Тудан пожег четырнадцать русских городов, а городишек — без числа. Говорят, целью было свергнуть князя Даниила и поставить на его место князя Андрея. А настоящей целью — ослабить Ногая.

Зачем так надо было делать и как это все устроено, я не знаю и вообще человек аполитичный, гражданский. Типа выхухоли.

Про детей Александра Невского Дмитрий Балашов написал книгу «Младший сын». Этим сыном был, конечно, Даниил Московский. Он миротворствовал — насколько умел. А что еще делать младшему брату? Приходится.

Сказы о Дюденевой рати фольклористы собирали во Владимирской области вплоть до XIX века. А в землях Верхней Оки не собирали: там была не одна рать, а несколько десятилетий мясорубки с пожарами. И территория княжества таяла: сперва оставили Глухов, вновь ставший Диким Полем, затем, уже в конце XIV века, и сам Новосиль, пропавший из летописей на целый век. Закрепились в Одоеве. Оттуда пошли князья Белевские, Одоевские и Воротынские. Из Белевских получился Василий Андреевич Жуковский, из Одоевских — Владимир Федорович Одоевский, о нем дальше, а Воротынские, те самые «Природные и Рюриковой крови» из драмы А. С. Пушкина «Борис Годунов», прекратились еще в XVII веке.

Конечно, просто так Новосильские не сдавались. Из всех верховских князей только они и потомки их напрямую заключали договоры-докончания с правителями Великого княжества Литовского. В одном из таких докончаний, в 1427 году, первый раз объявилось название «Верховские княжества». Формально договоры были равноправными, а неформально — как между США и Гондурасом. Роль Гондураса принадлежала, разумеется, не Литве.

Верховские были для Литвы дальней окраиной. Местом, где хорошо встречать врагов. А за своих тутошних богатырей в городе Вильне не считали и в столицу допускали неохотно. Оттого, вопреки обидам, местное рыцарство часто ехало в Москву. Антон Анатольевич Горский в замечательной книге «Русь: от славянского заселения до Московского царства» хорошо и правильно говорит о причинах возвышения Москвы. Тамошние князья, поглядывая на Великий Владимирский престол и периодически его занимая, не обижали свой маленький удел. Любили, пользуясь случаем, чего-нибудь присоединить. Меж собою не ссорились семь поколений сряду²: от Даниила Московского до Василия Первого. То есть ссорились, но без выноса оконных рам. И хорошо принимали князей, отступавших под натиском совсем уж превосходящих сил. Верховских правителей, например. А будто в Литовском княжестве обижали православных, так, скорее всего, нет. Об этом пишет Михаил Кром, к примеру, в книге «Меж Русью и Литвой». А когда обижали, конечно, так не по причине веры, а от жадности. Обижать стали уже в Речи Посполитой, двумя веками позже.

Так или иначе, но Одоев с Новосилем, державшие свою маленькую независимость дольше прочих, оказались теперь почти самыми крохотными из сохранившихся верховских городков. Только Перемышль, наверно, меньше. Оттого тут, на по-прежнему высоченном и дивной красоты берегу Зуши хорошо порассуждать, как бы все оно выглядело, пойди история по-другому. То есть окажись наш главный Кремль здесь. Тогда б на месте села Вяжи-Заверх располагался стадион «Динамо», на месте Задней Поляны — метро «Савеловская», а вот на месте Лосиноостровского парка был бы Лосино-островский парк. Есть такой топоним рядом с райцентром Новосиль. По расстоянию от центра совпадает, а по направлению — почти совпадает.

Подлинный же город Новосиль за десять лет переменился мало. Только закрыли страусиную ферму, консервный цех, оба кафе. Зато отремонтировали, оригинально раскрасив, Дом культуры и банкетный зал. А фонтан с церковью были хороши и прежде. Музей в оба наши приезда не работал. Говорят, будто иногда он работает. Хотя его воссоздательница, Мария Андреевна Казначеева, умерла. И муж ее, Алексей Васильевич, тоже воссоздатель, скончался еще раньше.

V. МЦЕНСК

Мимо города

Опять вдоль долгих полей льна.

У Мценска, недолго входившего в Новосильское княжество, оказался собственный путь. Литва жизнерадостно прихватила его в самом начале XIV века. Точнее — в 1320 году.

В составе Великого Литовского княжества Мценск пребывал двести лет. Куда более близкие к западным рубежам Мещовск с Мосальском и то раньше обратились к Москве. Больше того. Мценск, опять-таки в отличие от соседей, оказался серьезно включен в Литву: был не столицей удела, но государственным городом под управлением православного наместника.

Впрочем, с православием иногда дела обстояли сложно. Торжественное, хоть и принудительное крещение горожан-язычников состоялось лишь в 1415 году. Через полтысячелетия после обращения в христианство остальной Руси. Впрочем, тут возможна путаница. Литва ж крестилась позже, и, может быть, Мценск попал под раздачу вместе с безбожными землями.

В общем, такое плотное, а по историческим меркам и недавнее пребывание города в составе другого государства непременно должно было в облике этого города хоть чем-то запомниться. Следы этого пребывания я решил отыскать сейчас же, немедленно. Вот прямо из окна автобуса увидеть.

И, так решив, немедленно уснул.

Свадьбы Спасского-Лутовинова

Поспать толком не удалось. От Новосиля до Мценска всей-то дороги час, а сколько еще в окно таращился. Проснулся возле синего и низкого домика. Здесь автостанция такая. Внутри она чуть больше, чем снаружи, но все равно маловата.

Мценск для приезжего — это Спасское-Лутовиново. Усадьба расположена вроде бы рядом, в двенадцати километрах, но автобусов, кроме доставляющих организованные экскурсии, ходит туда мало. Кажется, четыре за весь день. Один из них отправлялся прямо сейчас, минут через десять. Только на чебурек времени осталось. Так себе чебурек, обычный привокзальный.

И Спасское-Лутовиново поначалу не глянулось. Показалось слишком предназначенным путешественнику выходного дня. Этакому типовому — из учебников по индустрии туризма. Перед входом собственно в парк, в центре аккуратнейшего газона, торчит, например, часовенка. Новая и гладкая до зевоты. Кажется, пойдет дождь, с ее стен потечет пена, а само сооружение будет стремительно таять, съезжая набок. Вокруг гуляли непременные курицы. Черные и белые, без промежуточных оттенков.

Но парк за очень простой и низенькой оградой, учиненной без малейших изысков, очень хорош. Причем хорош лишь собственно в парковой своей части. Церковь, выстроенная в самом начале XIX века, вызывает скорее чувство принужденного восторга: сюда ж Тургенев ходил. И, например, неотлученный еще Лев Толстой. И Афанасий Фет тоже. А так — весьма рядовой для этих мест «кораблик» бежевого цвета. Может, разве, помощнее, поприземистей других.

Сама усадьба очень смешная. Одно слово: новодел. Ни фашисты, ни долгая советская власть здесь ни при чем. Барский дом вместе с пристроями горел часто и тщательно. Первый большой пожар, уничтоживший самые крупные строения, случился еще в 1839 году. Тут даже реконструкция по фотографии исключена: Луи Дагер получил пластинки с видами бульвара дю Тампль годом позже. Хозяева переехали жить во флигель, впрочем, существенно его расширив. При Иване Сергеевиче, кажется, все так и было. Он тут в общей сложности прожил семнадцать лет. Большей частью по молодости. В 1852 году премией за некролог Гоголю ему стала почти двухлетняя ссылка в это вот самое имение. Домик позади главного, ближе к сараям, так и называется: «флигель изгнанника». Писатель жил именно в нем, уступив большой дом управляющему. Может, по скромности, а скорей от нелюбви к возне с переездами.

Отбыв срок, Спасское он не то чтоб совсем разлюбил, но гостить стал реже. Однажды не появлялся целых пятнадцать лет. Завещал недвижимую собственность Полине Виардо: он ей вообще все оставил, даже, кажется, долги. Будучи иностранной подданной, сутяжничать за вступление в наследство дама не возжелала, и через несколько перипетий земли достались уж очень дальним родственникам писателя. Увезли вещи, оставили сторожа.

В 1906 г. все самое красивое в усадьбе погорело еще раз. Остальным сооружениям тоже выпала безблагодатная судьба. Правда, к середине войны, отогнав немцев, тут сделали госпиталь, о чем напоминает братская могила возле дуба, но чаще строения использовали для унылых хозяйственных нужд. Жизнь наладилась к восьмидесятым. Восстановили, насколько смогли, усадьбу, привезли антуражу. Экскурсии водят. Самая долгая — два часа. Этого мало. То есть на экспозицию много: рядовой такой писательский музей с недоказанного происхождения вещами, а на парк мало. В парке, наверное, можно всю жизнь гулять и не надоест. Тургеневу долго ж не надоедало.

Про центральную аллею, обсаженную внушительными липами, отписались все русские классики. Идя по ней, легко играть в постмодерниста: не деревья там, но цитаты. А вот красных клопов-солдатиков литераторы из позапрошлого века не заметили. Или не сказали о них за малозначительностью клопиков. Или не было тут этих насекомых в количествах. Деревья потихоньку стареют, покрываясь в середине стволов многослойными белыми грибами, напоминающими хитро измятые поделки оригами. Тоже краса распада.

Основные дорожки формируют собою цифру XIX. Потому обе окраины парка выглядят диковато: ногами букву Х не прочтешь, кажется, будто тропы расположены в беспорядке. Все равно рано или поздно окажетесь у пруда. Тут можно арендовать лодку, либо гулять вокруг, придумывая в голове сказки про обильные дубы и шатровые ели. Смотреть за ограду. За той оградою совсем другая природа. Та самая, тургеневская. Холмы с редколесьем, ложбинки, к счастью, так и не ставшие оврагами.

К середине дня сделалась жара. Только она сделалась снаружи, вне парка. А тут прохлада и клопы-солдатики. Думал, отправлюсь в Мценск только к вечеру, ночую там. Но тут прибежали невесты. Конечно, женихи тоже прибежали. А также тамады, гости, родственники и все, кому положено быть на свадьбах. Однако невесты бесчинствовали сильнее всех, требуя у свадебных фотографов делать множество снимков. Так-то правильно: день в жизни не из последних. И парк действительно красив, оттого пары, зарегистрировав брак, едут сюда. Кажется, не только из Мценска. Перед воротами среди других стояли два кортежа с исключительно тульскими номерами. Спасское ж лежит почти на границе регионов. Родовое имение собственно Тургеневых, с тем самым Бежиным лугом, это уже Тульская область.

В общем, за невест и их женихов я искренне рад, но шум они издают необыкновенный. Поездка вообще удалась на совпадения во времени. Именно в этот июльский день штат Нью-Йорк разрешил однополые браки, и этих браков было там заключено 550 штук. В Спасском-Лутовинове все обстояло скромнее, традиционней, хотя переполоху не убавляло.

Погуляв еще чуть по верхнему яблоневому саду (их тут два, и второй яблоневый сад неожиданно именуется нижним), отправился на выход. За воротами происходила картинка, на наших свадьбах обычная. Водитель автомобиля «мицубиси» с орловскими номерами и водитель автомобиля «БМВ» с номерами тульскими очень сильно вздорили меж собою. За конфликтом наблюдал водитель третьей машины, принадлежавшей Подмосковью. Глядел с любопытством, своей «тойоты» не покидая. Только стекло опустил вполовину. Суть конфликта от меня ускользнула, да и вряд ли была уж очень важной, скорее причина в жаре и общей свадебной нервозности, но внешние проявления раздора неплохо описываются в терминах безымянного автора совсем иных времен: «бысть межи их, обоих бояр, брань велика и слова неподобные». И дальше: «А от москвич не бысть никоея помощи». В общем, да: старобоярские разборки за малым исключением были столь же важны. Только народу в них участвовало, наверное, чуть больше.

До автобуса отсюда на Мценск оставалось почти два часа, оттого решил прогуляться в направлении трассы. Думал, все равно кто-нибудь подберет. А на крайний случай в четырех километрах от Спасского есть станция Бастыево, где в позапрошлом веке бывали разные знаменитые люди, а теперь ходят электрички.

Сперва шел бодренько, радуясь природе. Лето 2009 года в России оказалось богатым на радуги, следующее от жары и пожаров ничем хорошим не запомнилось, а это, произошедшее в 2011-м, принадлежало бабочкам. Никогда их столько разом не летало. Может, в каких-нибудь абсолютно южных или сибирских областях все обстояло по-иному, но от Орла до Вологды и от Витебска до Перми обилие цветокрылок было замечательным.

Дорога же напоминала свадебный конвейер: часть кортежей еще двигалась в сторону парка, а другие уже спешили на собственно пропой невест. Летели, друг другу сигналили. Могу ошибиться, но, кажется, автостопить свадебные поезда — это декаданс. Обычных же машин в нужную сторону шло за всю дорогу три штуки. Две под завязку полные, а третья не остановилась просто так. Бывает.

На Бастыево расписание оказалось плохим. Со шкурной, конечно, точки зрения: до электрички оставался еще целый час. Чего делать? Потопал дальше, к Симферопольскому шоссе. Пройдя немного, загрустил. Не всем организмом, конечно, а левой ступней. Вот придумал человек Маркес Конверс тебе кеды, так носи их, не выделывайся! Нет же. Отправился в городских мокасинах, дурачок. А в дороге ж город не везде. Трата ног получилась такой: от электрички до позиции на трассе 5 км, по Новосилю еще пять круглым счетом, ну и тут, будем считать, восемь. Сколько еще на трассе простоял. В кедах все это легко и немного, а когда подошва тонкая, пройдя вот эти километры, начинаешь чувствовать всякий камушек. И ведь еще Мценск совсем не посмотрен, жалко ног-то. Ладно хоть на трассе быстро подобрали, не дав совсем раскиснуть.

БАМ и другие

— Тебе в Мценске куда? Я только до бама.

Кудрявый водитель «хонды» говорил с чуть южным акцентом, и я переспросил:

— До бана?

Баном в некоторых городах, в Вологде, например, именуют вокзал.

— До БАМа! Ты не местный, что ли?

Не местный.

Впрочем, БАМ — название у нас тоже распространенное. Так, например, именуется составленный из строительных вагончиков район города Омутнинск Кировской области. Жутковатое место, мутное.

Нет, здешний БАМ оказался славным. Аккуратные многоэтажки, некоторые новые совсем, довольно чисто. Нравоучительные граффити вроде: «Пока ты тут бухаешь, правители продают твою страну за зеленые фантики» и «Пьянство — измена Родине». Место для агитации избрано со вкусом: укрытая зеленой изгородью детская площадка с оборванной качелью сильно провоцировала на распитие спиртных напитков в общественном месте.

Впрочем, по дороге к БАМу водитель успел поругать Мценск:

— Ты в гости едешь?

— Нет. Так просто, на выходные. Ну, город посмотреть и все такое.

— Хы. Чего у нас смотреть-то? Ехал бы в Хотынец. Там Национальный парк, зубры.

— Орловское Полесье, в смысле?

— Ну да. Я там в позапрошлый год был, и с ребенком потом еще ездили. Он у меня не свой, правда.

И чуть помолчав:

— А ты знаешь, как в Мценске жители называются?

— Амчане вроде.

— Хы. Правильно. Куда все-таки едешь? Ну, в какое место?

— А вот этот БАМ — он далеко?

— Не. Прямо тут, как заедем.

— Ну, ладно. А там перекусить можно где-то?

Утренний чебурек очень скучал в желудке. Тем более случилось прогуляться.

— Есть вроде. У нас молодежь все в «Апельсин» ходит. Так-то в Мценске тоже хорошо. Вон за ежевикой ездил.

Руки шофера выше запястий были покрыты бордовыми пятнами ягод, напоминавшими контуры игрушечных архипелагов.

Кафе «Апельсин» ночью работает ночным клубом, а в дневной своей ипостаси скорее представляет кофейню. Пироженки тут вкусные, чай тоже, но это ж все малосущественное. И суши-бар в пятиэтажке рядом не вдохновил. Роллы из лосося там обыкновенные, но цена у них совсем даже необыкновенная. В плохую сторону необыкновенная. При этом меню на столах старое еще, с добрых времен не суши-бара, но простого кафе. Там все дешево было. Оттого, наверное, и перекинулись на японскую сторону — прибылей ради.

Потому обед (он же оказался ужином) получился традиционным для путешествующего человека: в шашлычной подле местного автовокзала. Азербайджанец, этим заведением владеющий, рассказал, будто его шашлыки — лучшие на всей Симферопольской трассе и знающие люди специально в город сворачивают их съесть. Честно говоря, я знаю двух шашлычников, публично сомневающихся в своем чемпионстве мира. Оба работают в Парке Ветеранов города Вологды. Так и говорят:

— Мой шашлык самый лучший! Ну, может, только во-он у него, около того входа, получше, а у других нигде таких нет!

Кооперация и взаимовыручка. Впрочем, мценский шашлык неплох. Уже вечером сюда приезжал автомобиль с милиционерами. Или с полицейскими — я их пока не очень различаю. Они не безобразничали, а покупали шашлык. В плохое б место не поехали, правда ж?

День понемногу клонился, и надо было предусмотреть пути отхода. Нога, утоптанная в несообразной путешествию обуви, болела. Ничего страшного, но вдруг автостопить не смогу. Покупая домашний квас в полторашке из-под колы, спросил у продававшей дамы:

— А железнодорожный вокзал далеко?

— Ой, совсем далеко! Другой конец города. Это вам на транспорте надо, автобус ждите.

Честно говоря, понятие «совсем далеко» у амчан специфическое. Пеший путь от вокзала до вокзала займет минут сорок. При этом — действительно через весь город. Почти. Еще и крюк приходится делать: мост через Зушу здесь, похоже, один. В остальном — компактный город, разумно устроенный. Кажется, по площади раза в два с половиной меньше Алексина.

Вокзал здесь красивый, голубого цвета. Двухэтажный. Украшения под крышей издалека и сослепу легко принять за резьбу по камню. Однако нет: все из кирпичей. Просто аккуратно покрашено, оштукатурено. И доска мемориальная с правильным текстом. Бывали, дескать, тут в XIX веке знаменитые люди, много и по разным делам. Нормально. Всех известных уроженцев и гостей одной доской не перечислишь.

С поездом случился облом. Точнее, состав сегодня ожидался, но один и через час. А мне б город посмотреть. Кроме того, цена билета была совершенно диковинной. За триста километров дороги в плацкартной сутолоке хотели восемьсот рублей. Автобус, к примеру, всего пятьсот. У нас ведь РЖД монополист, а автобусными перевозками занимается много фирм. Хотя через неделю вот ехал до Брянска, так туда поездом в общем вагоне много дешевле, чем автобусом. В общем, путаница и мракобесие.

Прямо возле вокзала расположены останки Петропавловского монастыря. Грустное зрелище. Все советские годы тут была тюрьма. Распространенное явление. Но здесь церкви сокрушили особенно сильно. Большинство — полностью, Знаменскую, изуродовав страшным образом, вернули православным. Это они могут.

Центр, где теперь пусто

На Протасовой улице мы познакомились с белой собакой. Она сама пришла, стала вилять. Дал ей кусок лаваша. Мы долго играли, будто я хозяин, а она — хозяйская собака. Играли всю Протасову улицу, почти всю улицу Андрея Ревы. До самой горы Самород играли. Можно было б и дальше, но собака через мост не пошла. Ей, видимо, туда нельзя.

Я эту собаку понимаю, сам часто делаю похожую вещь. Например, можно идти с девушкой в кафе и кино или просто гулять. Все будут думать, будто вы с девушкой пара. И самому можно представлять, будто вы пара. Девушка тоже догадывается про игру, улыбается. Очень веселая игра, только грустная.

Хотя мы с собакой хорошо играли. Она даже встречных прохожих обгавкивала и на меня смотрела. Но я ее за это ругал. Говорил:

— Тихо, Медведь, тихо!

Будто ее Медведем зовут, имя такое. Много всего интересного с собакой Медведем посмотрели. Сначала Троицкую церковь. Она, кстати, с этого берега Зуши даже интереснее, нежели вблизи. Все-таки стиль барокко подразумевает богатство, несколько даже избыточное. Издалека храм такое впечатление и производит: кругленький, аккуратный. А при близком рассмотрении все не так радостно, хоть и прилично. Фет здесь венчался когда-то.

Меньше повезло Крестовоздвиженской. Ее, например, довольно рано признали памятником архитектуры, а толку? В конце семидесятых рухнул шпиль. Сам собою, от небрежения. Трапезную ударило бомбой еще в войну. Сейчас храм восстанавливают, частично он уже выглядит, но колокольня еще совсем разломана. И службы идут. Впечатление получается нереальное, будто из фильма про жизнь после большой войны.

Впрочем, обе те церкви стоят на правом берегу Зуши. Там когда-то был посад. Административных и вообще богатых зданий тут долго не строили: боялись. Опасаться приходилось многих. Татарам, понятное дело, все равно. Они атаковали город подряд лет триста — может, потренироваться, может, место приглянулось. Но сильнее всех Мценск жгли соотечественники. В современном путеводителе читаем: «Мценская крепость, построенная на высокой горе Самород, с естественными водными преградами: речушкой Мецна с глубоким каньоном и полноводной рекой Зушей — была наиболее укрепленной и практически недоступной для захватчиков на пути их движения к Москве».

Так-то да, но москвичи тоже не дурни насчет поживиться. В 1491 году Иван III направил сюда Федора Оболенского, кстати, тоже уроженца Верховских княжеств. Город долго сопротивлялся, отчего рука у Феди раззуделась. Все смели. Руины Литва через 15 лет уступила москвичам. Помним: многие города сами просились под руку москвичей из все более впадающей в католичество Литвы. Со Мценском же получилась другая история.

На горе Самород действительно стояла крепость с большим и малым острогами. А под горой — Вознесенский монастырь. В 1695 году, уже при Петре I, город сгорел в очередной раз. И опять до основания. Традиция, видимо, такая. Монастырь восстановили, в отличие от первоначального новый был уже назначен не обороне, но просвещению и хозяйству. Теперь Вознесенская церковь осталась самым древним зданием города. Войну чудом пережила: немцы в ней устроили укрепленный пункт возле переправы через Зушу. Зато потом церковь чуть не уничтожили. По исходному плану Симферопольская трасса должна была идти непосредственно вдоль горы, храм планировали снесть. Помогла хитрость. Церковь выдали за «дом боярина Пушки», предка Александра нашего Сергеича. Тем и спасли. Красивая теперь, действующая, прямо около дороги.

Под церковью, возле опор старого моста, разные люди купались в реке. Я туда ж полез, а собака Медведь стала охранять мою одежду, хоть покушаться на оную и не собирались. Собака, впрочем, никого не покусала, а я чем-то расцарапал ногу. Правую, остававшуюся до того здоровой. В общем, на гору Самород поднялся, хромая на обе.

А там красиво. Когда-то было еще красивее, но в известные годы тут бессмысленно взорвали Николаевский собор. Теперь вот построили часовню с воротами в виде разорванной арки. Там, возле часовни, мальчик с девочкой делали друг другу фотосессию. А я лежал на спине, смотрел крупный, почти распустившийся уже чертополох с похожими на купола бутонами и рассказывал собаке про Мценск. Она слушала, кивала головой. Вот бы некоторым барышням так же научиться. Сил гулять внезапно не осталось. Поэтому долго смотрел в разные стороны. Тут вправду далеко видно. Слева железная дорога, где вот только-только убежал поезд на Москву, а за ней — Георгиевская церковь. Она построена, говорят, «в стиле классицизма». Проще сказать — немного похожа на маленькую копию Исаакиевского собора. Крестик вверху приделали, а восстанавливают медленно.

Речка Мецна теперь почти незаметна, а Зуша красива. Не сама, конечно — берегами красива. Они тут еще чуть лучше, чем в Новосиле. Интересно, наверное, воевать на таких берегах, весело. Между горой и железнодорожными путями огороды. Совсем обыкновенные. Хорошие, конечно — в конце июля все огороды хорошие, когда без заборов — но обыкновенные. Это вообще интересный феномен: место, близкое тому, где город основали, часто оказывается потом полузаброшенным. Вот и в Новосиле так же. А из самых известных — в Киеве. Там, конечно, не пустырь, но, скажем, Пейзажная аллея совсем не похожа на центр мегаполиса. А урочище Гончары неформалы вообще долго обзывали «мертвым городом». Там старые дома расселили, а на снос денег не хватило. Теперь, да, построили элитные особняки, но и они заселяются слабо. Ибо дороговаты.

На горе Самород можно долго лежать, головой в разные стороны вертя. Только потом все равно стемнеет. Поели мы с собакой Медведем паштета и разошлись. Она снова к вокзалу, я на правый берег.

Мимо города

Джентльмены Мценского уезда

Отчего-то Мценск имеет странную репутацию в интернете. На одном из форумов его вообще обозвали «столицей Орловской гопоты». Воистину — не знаю отчего. Очень спокойный город с доброжелательным населением. Аккуратный парк в центре, стадион, музыка. Кто-то может сказать: ну, конечно. В центре гулял, откуда там хулиганы? Нет, на БАМе тоже спокойно. И в районе вокзала заметил лишь одного сильно пьяного. Он даже поговорить хотел, но не-а. Слишком уж силы, выпивая, не рассчитал. Уснул.

С примечательностями, может, не очень повезло, так сколько всего в войну погибло? Зато в доме по Ленина, 10 жила Катерина Измайлова, та самая Леди Макбет Мценского уезда. Ныне тут УВД. Бывает. Впрочем, Катерина в этом доме не жила. Может, и жила Катерина, конечно, но точно не Измайлова. Измайловым во Мценске принадлежали другие дома, и сведений о бесчинствах этого семейства до нас не дошло. Ну, городские легенды — это ж самоцель.

Недалеко и тоже на улице Ленина есть дом со львами. Только львы не сидят у ворот, а торчат каменными головами из стен. Небольшие такие львы, малопородистые.

Сведения про засилье гопоты, наверное, поставляют жители окрестных поселений. Рабочие города всегда обвиняют в обилии хулиганов. А Мценск, безусловно, город рабочий. Еще валяясь на горе Самород, заметил по окраинам панорамы множество труб. Это, конечно, не очень хорошо: вдруг все разом начнут дымить? С другой стороны, есть, значит, где работать.

Вообще, для города с населением сорок тысяч предприятий не так и мало: Мценский завод коммунального машиностроения, Межгосметиз, ЗАО «Мценский алюминий», мебельная фабрика, мясокомбинат, ликеро-водочный завод и разные фирмы пищевого направления. Про зарплаты сказать не могу. На Метизе вроде высокая, а так слышал лишь разговор суровой дамы по мобильнику из автобуса:

— Не знаю, чего будет. Говорят, реструктуризация. Сократят нафиг или тарифы порежут. Так-то более-менее. Тот месяц пятнашка³ вышла. Для бабы нормально.

Высказал бы последнее предложение я или другой дядечка — нас бы обозвали сексистами. А самим про себя можно: «Для бабы нормально».

Город, получается, работает. Может, за не слишком большие деньги, но, когда есть хоть какие-то зацепки — связи, заказы, производственная база, тогда развиваться можно. Это я точно знаю. Другие люди умеют начинать с нуля, из ничего. Они называются предпринимателями и мне внушают уважение. Нет, начавшие с нуля, словившие денег и снова в ноль все обратившие уважения не внушают и называются другим словом. Я его тут печатать не стану. И кроме того, при чем здесь Мценск?

Вообще, город показался достойным внимания, но все ж не Алексин, например. С другой стороны, тут у меня и знающих провожатых не было. Думал еще на обратном пути пообщаться с водителями, но получилось плохо. Все-таки предыдущей ночью совсем не спал: ждал электричку, потом ехал, потом автостопничал. Короче, примерно на десятой минуте поездки с двумя мужиками, отправившимися на фургончике-«ниссане» встречать в аэропорт Внуково семьи из Египту, услышал:

— Ты вырубаешься, дак спи. Долго ж ехать.

И сразу воспользовался добрым советом.

Взгляд из 2020 года на Мценск и БАМ

Монастырь около вокзала тихонько чинят. Там стройплощадка. Но сначала о другой церкви. Я постеснялся вставить в изначальный рассказ, написанный в 2011-м, одну историю. Сейчас бы тем более постеснялся, не расскажи я сразу же ту историю нескольким людям. Они запомнили. Блин.

Лежим мы с собакой Медведем на горе Самород меж чертополохов. Смотрим на фотографирующуюся парочку, говорим о городе. Вкушаем паштет, глядим на речки и храмы. Сильно поломанную Георгиевскую церковь тоже обозреваем. Она с горы довольно близко. И тут в окнах этой церкви появляются эфемерные буквы. В разных окнах разные буквы. Так бывает у меня. Когда устану, на разных шершавых или выделяющихся поверхностях мерещатся мне буквы и слова. Обычно два-три быстроисчезающих слова. Иногда представляемое имеет отношение к действительности, чаще — нет.

А тут на все четыре видимых окна без перерыва: «мал», «худ», «вера», «мал», «врач», «надо», «мал», «вера». И по кругу подобными словами из трех-четырех букв. Минут сорок. Трясение головой, молитвы, прыгание на одной и двух ногах, а также прочие методы снятия морока не помогали. На бумаге оттенков не передать, но там, на Самороде, все было очень ясным: старшему ребенку грозит беда, его надо отправить к врачу и к священнику-батюшке.

Приехав, рассказал ему сотоварищи все в красках. В тот год сын и друзья поступали в разные московские ВУЗы, живя у нас, отчего дома происходил нескучный шалман. Наилучшее лето жизни — это уж точно. Не поверил, конечно, никто, все закончилось печально.

Картинке можно подобрать рациональное объяснение: мол, наблюдая дите пред собою, сознанием перемен не отражал, а дивные слои психики многое понимали. Потом я устал, и слои устали. Бессознательное начало разговаривать со мной на доступном языке. Чего в жизни не бывает, конечно, однако рассмотреть болезнь в здоровом, как татарский пирожок элиш, организме вряд ли б смогло даже самое бессознательное бессознательное.

Вот так. А город немножко разбогател. Сие хорошо, но удивительно. Помните, лет пять назад у нас приготовили список моногородов, находящихся в уязвимом положении? Мценск, живший всегда от разной металлургии и при разной металлургии, в этот список, разумеется, попал. Назло целям перечня, большинство моногородков за минувшие годы обеднели еще сильней. Но Мценску полегчало.

И полегчание то сперва сделалось приметным не по внешнему облику города. Мы оказались в Мценске на девятое мая 2019 года. Шли причитающиеся случаю действия. Может, чуть интереснее, нежели в большинстве иных городов, но в целом — обычные. Компании, прогулки, шашлычок в парке с очередями, пиво. Колесо обозрения. Средних размеров очередь в двухэтажное кафе. Однако чувствовалось во всем этом расслоение. Имущественное, сравнительно мягкое и начавшееся вовсе недавно.

Конечно, не в порциях шашлыка и количествах пива чувствовалось — это пока сущности доступные. В нетрезвых диалогах, в играх детей, в общении дамских компаний. Не люблю и не умею рассказывать о чувствах и намерениях, зато опыт начинающихся и состоявшихся перемен имею большой. Впечатление сглаживали молодые люди старшего школьного возраста. Таких модных причесок я не видел даже в Капотне. Может, салон открылся и делал рекламу себе через дешевые парикмахерские услуги. Но пацаны — частность. В целом чувствовалось тут нечто сильно неравномерное.

В тот приезд мы поселились на задворках мценской районной больницы. Она тут большая, старинная, говорят — неплохая. Лицом и парком своим учреждение выходит на улицу Карла Маркса, а тылом на Тургенева, где автовокзал. Тут, в бывшей поликлинике, между автостоянкой и моргом, сразу за большим киоском птицефабрики с вывеской «Ваши яйца тут!» разразилась гостиница.

Формально номер был дешевым, а в пересчете на жилплощадь — недешевым. Очевидно, комнатушка площадью метров пять когда-то принадлежала тутошней кастелянше. Она здесь хранила простыни. Или полотенца — простыням не хватит места. Зато высота комнатушки была значительной, дореволюционной. И окно большим, с узким подоконником. На тот подоконник с трудом помещался пластиковый контейнер с шашлыками: порции на девятое мая оказались громадными, а в иное место комнаты контейнер не помещался. Сидели на кровати турецким образом, ели шашлык.

Я не жалуюсь: гостиница была оборудована милым балконом и еще более милой бабушкой-вахтершей в серой кофточке. Бабушка выдавала информацию, дескать, все производство в городе развалилось на отдельные мелкие цеха, те цеха позакрывались, а кто не закрылся работают за копейки.

Так говорят почти везде, и перед следующей поездкой сказанное я проверил. Истина оказалась посередине. Мебельная фабрика закрылась, ликеро-водочный завод закрылся, что диво. Самое большое из металлургических предприятий действительно разделили. Но организовали новые производства. Не только, кстати, металлические и страшные. Теперь здесь есть холдинг «Меркурий», выпускающий продуктовое. Туда хотят главного энергетика за 120 000 рублей в месяц и наладчика за 50 000. На разное железное вакансий меньше, что понятно: старые предприятия укомплектованы почти всегда. Но завод ОЦМ, то есть обработка цветных металлов, желает главбуха. Готов предложить 100 000 рублей. Еще есть завод «Коммаш», где собирают мусоровозные автомобили с хитрыми прессами, машины для мойки улиц и другую пользу. Тоже хотят что-то кому-то платить. Вахту предлагают, но лениво, без энтузиазма. Ибо зачем? Вахту следует набирать в тех местах, где своим платить не хотят.

Вакансии специалистов по впариванию экспресс-кредитов тоже встречаются, однако напомним: на все остальные верховские города, увиденные нами до сих пор, приходилось ровно одно место с окладом жалования в сто тысяч. Дело было в Алексине. Так Алексин и больше Мценска в полтора раза: пятьдесят тысяч населения против тридцати пяти. В общем, ехали ранней осенью 2020 года во Мценск даже с некоторой опаской: вдруг тут все стали богатыми и нам ни на что не хватит денежек?

Началось все здорово и даже чуть волшебно. Спасское-Лутовиново, скажем вдругорядь, прекрасно всегда. Но и цена за ночевку в трехкомнатной квартире получилась невысокой, трехкомнатная оказалась четырехкомнатной, располагалась в том самом дворе с лозунгами про ЗОЖ, где кудрявый водитель высадил меня из автомобиля «хонда» девять годиков назад. Следы от лозунгов на будке чуть сохранились, а детская площадка сделалась иной. Хорошей, но днем в ней гуляли собаки. Машин во дворе много, машины блестючие, дорогие с виду, если новые.

На этом идиллию завершим. То есть мне бы и дальше все нравилось, даже больше, чем прежде нравилось, однако тут началась Люба. Прежде всего в автомойке — той самой, расположенной подле морга и гостиницы, недомыли машину. Мыли, но как-то недомыли, надорвав попутно уплотнитель водительской двери. Затем мы с трудом нашли, куда припарковаться: интересных машин во дворе правда много. Долго ждали хозяйку, оказавшуюся не хозяйкой, но риэлтершей. Она просила еще подождать, дескать, квартира нуждается в уборке, так положено. Предложила, чтоб мы гуляли пока и употребляли пиво.

Затем нас в жилище пустили, и мы поняли, отчего квартирка была столь дешева. Дешевле однокомнатной даже. Тут нет интернета и телевизора. Здесь обитал дедушка. Он, наверное, помер или сделался вовсе стар, уехав к родственникам. Бабушка вот точно померла. Очень же заметно — дедушка или бабушка в одиночестве доживают.

А квартира исходно прекрасная. У нас воспоминания о жилье проснулись. О родительском еще жилье. В серединке восьмидесятых, после Брежнева, но до перестройки, в маленьких работающих городах строили жилье «по немецкому проекту». Кирпичные дома в пять или девять этажей. После хрущевок-брежневок — непривычно большие коридоры. Четыре действительно изолированных комнаты. Санузел припрятан в угол, нарушая незыблемый советский принцип: «вся квартира — вокруг сортира». Кладовка. У меня родители в городе Кунгуре Пермского края обрели такую же новую квартирку в 1984-м. А в 92-м Люба приехала с ними знакомиться.

И здесь, во Мценске, нам сошлось такое же обиталище. Тех же лет постройки. Значит, город работал. Кухня, новая мебелью, удобная, неношеная. С подсветкой. Спальня тоже вменяемая. Одна комната закрыта. Вероятно, она работает кладовкой. Две другие комнаты скромны, мебель где-то ранних девяностых, когда дедушка, съехавший отсюда по неясным, но грустным причинам, был еще молодым дедушкой.

Люба ворчала. Я ж говорю: у нее требования к нашим квартиросдатчикам совпадают с требованиями к иностранным отельерам. Это странно, хоть она, в отличие от меня, напомним, бывала в парижах. Вы ж не будете, к примеру, хотеть от российских эстрадных исполнителей того же звука, какого хотите от зарубежных? Ну, и вот.

Кроме того, у Любы есть эмоции. Я не верю в бескорыстность эмоций, проявляемых человеком, достигшим возраста условных семи лет. Когда некто, превзошедший этот возраст, проявляет эмоции, он чего-то хочет. К примеру, еды.

Отправились в ресторан «Терем». Он довольно новый, а стал еще более новым. Вокруг него устроили гостиницу из отдельных деревянных домиков. Тоже не сильно дорого, рекомендую. Комплекс около больницы, но с парадной стороны.

Меню оказалось симпатичным, недлинным, я приготовился говорить с официантом о прекрасности ресторана и красотах города. Про ресторан получилось, про красоты — не очень. То есть совсем никак. Мои реплики малоинтересны, а ответные соберем в монолог:

— Так-то у нас смотреть нечего, я уехать хочу. Вы у нас первый раз? Не первый? А зачем второй раз приехали? Ну, в смысле, чего у нас смотреть-то? В центре были уже? У нас там ремонт доделывают. Так-то красиво, один раз погулять можно. Я вот техникум закончил на повара — вообще работы нет. Ни одного нормального ресторана. Ой. Этот-то, конечно, отличный. Поработаю и уеду обязательно.

Любе речи молодого джентльмена лились как на душу бальзам. Съев действительно вкусный обед, она запросилась домой. А до центра ж рядом, скажем снова! Минуешь больницу — уже краешек парка, а парк — краешек центра. Время детское, часов пять, осень ранняя, день еще долго останется светлым. Однако нет:

— Ты иди, конечно. Я пока ужин приготовлю…

Куда тут пойдешь. И где логика? В Туле была плохая, грустная квартирка, так гуляли из нее везде. Люба потом сказала, мол, город Мценск напоминает ей жилье, находящееся в состоянии длинного ремонта. Вроде туалетная комната уже более или менее, детская худо-бедно сделана, но идя по коридору непременно измажешься шпаклевкою. А сил на продолжение ремонта нет. Денег тоже нет, но сил сильнее нет. Оттого к финалу ремонта жилье хочется продать, сменявши. Мы свое продавали.

Ужин вышел вкусным. Ходил, ел картошку с грибами, пил пиво. Глядел на медленно темнеющий мир.

Через два окна наблюдался двор с машинами, детишками, собаками трех мастей и передвижениями, а еще одно окошко выходило опять на улицу Кузьмина. Вдоль улицы располагались павильончики, за павильончиками — гаражи, за гаражами — дачи. Хотя дачи уже неблизко. Некоторые из дач напоминали крепенькие загородные дома красного кирпича. Собственно, они и были крепенькими загородными домами красного кирпича.

Я ходил от окошка к окошку, сочиняя жизнь. Обретя эту или сходную квартирку в наследство и обустроив ее, можно ходить на работу. Не директором за 120 000, но и не слесарем. К примеру, начальником цеха за 60 тыр. Люба пусть зарабатывает 50. Детки пускай вырастут, все. Можно вполне жить. Новое жилье без усилий, конечно, не купишь, но его и не надо. А машинку, гараж и дачу — неспеша купишь. Вечерами сможешь пить чай, по вторникам и субботам — пиво, а по пятницам даже водку. В отпуск отправляться на юг. Или в Турцию на юг. Или в Египет на юг. Или даже в Индонезию на юг. Только не часто.

Главное — не быть молодым. Молодым станешь бояться. Автоматизация ж грядет, и на железных заводах всех сменяют на машины. Но тех, кому за сорок, сменять уже не успеют. И вообще: дальше будет дальше. Небось, в 1246 году обитатели столичного Новосиля тоже не предполагали возвышения Москвы. Знать о ней не знали, думаю.

Словом, приложив определенные усилия и угадав с образованием, можно достичь уровня жизни времен финала Леонида Ильича. Минус дефицит, плюс интернет и заграница. Машины и домашняя техника теперь лучше. Но это уже общепрогрессивное влияние: сорок лет минуло все-таки. А так — минимальная разница.

Мне такой вариант мил чрезвычайно: в самом деле ведь бесит каждые два года привыкать к новому телефону, не говоря уж о текстовых редакторах, но Люба, похоже, от подобных размышлений грустит. Поскольку о собственном будущем думать не хочет, но хочет. В масштабах города не хочет, а в масштабах квартиры — хочет. Не одна она такая. И не двое их таких: она и юный официант из ресторана «Терем». Таких много. Оттого население исторического города Мценск, имеющего много преимуществ в сравнении с иными городами Верхней Оки и предлагающего работу, тает почти стремительно. Тоже быстрее, нежели в иных городах Поочья.

Взгляд из 2020 года на Кукшу и святых

По дороге из Мценска в Болхов, сразу после деревни Фроловка, километров пять, не доезжая моста через еще неширокую тут Оку, есть дивное место. Одно из многих дивных мест Верхнеокских краев. Я, наверное, полюбил тутошние пути еще и за сходство с родным Предуральем, где Кунгурская лесостепь, и со ставшим не менее родным Владимирским Опольем. Там тоже: едешь, едешь. Холмы, поля. Вдруг лесок, с виду небольшой. А в леске том — чащоба чащобская с оврагами. Мухоморы.

Здесь, сразу после чуть облезшего памятника святому Кукше, так же. Овраги, мухоморы. А еще церковь, монастырь и святой источник. Монастырь настоящий, затворенный. Внутрь не пускают. Может, только заблудившихся и поломавшихся пускают. Но вряд ли: деревня рядом. Источник в добром здравии, можно купаться. Но мы опять только воды набрали. Сосны красные, церковь красная. Солнечный восход, рассеянный по лесу.

Лес вправду настоящий: пятьдесят шагов от полянки — машины уже не видать. Правда, она у нас болотного цвета, скрытная. Жаба же. Елки старые вокруг, атмосфера. Мы еще время выбрали удачно: раннее-раннее утро.

Люба аж шепотом заговорила:

— Конечно, тут Кукшу убили. Сейчас-то никого нет. А тогда вовсе глушь была, никто не услышит!

Кукшу в городе Мценске любят, мы о нем тоже читали. А я потом еще отдельно читал. И сказал Любе, что Кукшу убили не здесь, тут просто место подходящее, эффектное. Она предсказуемо расстроилась вдругорядь:

— Никому верить нельзя. Сплошной обман. Про святых и то врут.

Сделалась задумчива, пошла обратно к не видимой за елками машине. Я, конечно, за Любой. Пока шли, думал. Думать можно быстро и сразу про все, а излагать надо последовательно. Оттого текст дальше будет дольше, чем созревавшая тогда мысль. Там даже клубочек мыслей был. Все про святых, но разное.

Были такие святые, о ком ничего неизвестно. Кроме имен. Иконописцы долго думали, как таковых изображать. Совещались, делали канон. Про римские времена ясно, но и позже много неизвестных солдат Господних. Мы чуть раньше сказали про сохранность имен и летописей.

Фотокарточек Кукши тоже не сохранилось, но он хотя бы точно жил и точно умер. Более того, немножко пал жертвой собственной популярности. Собственно, известно о нем благодаря письму митрополита Симеона. Тот долго жил в Киево-Печерской Лавре, затем переехал во Владимир. Переезд в те годы был сложнее, нежели теперь. Умер в 1226-м. Плохо, что умер, хорошо, что до Батыя.

Из Владимира отправлял письма своему другу в Киев. Те письма составили позднее «Киево-Печерский патерик». Про Кукшу тоже было: «Волею како премину сего блаженаго и священномученика, тогожде манастыря Печерьскаго черноризца Кукшу, его же вси сведають, како бесы прогна, и вятичи крьсти, и дождь съ небеси съведе, и озеро исъсуши, и многа чюдеса сътворивь, и по многых муках усеченъ бысть съ учеником своим. С нима и Пиминь, блаженныи постникъ, въ единь день скончася, проуведевь свое отхождение къ Господу прежде двою лету, и многа ина пророчьствовавъ, недужныа исцели и посреде церкви велегласно рекъ: £Брать нашь Кукша противу свету убиенъ бысть”. И то рекъ, преставися въ единь часъ с тема святыма».

Смысл красивых, но не очень понятных слов прост — мол, все знают про священномученника Кукшу, черноризца из нашего Печерского монастыря. Он бесов гонял, вятичей крестил, озеро сушил, дождь вызывал и много чудес творил. Его вместе с учеником, мучив, убили, срубив головы. В тот же день блаженный постник Пимен, стоя посредине церкви в Киеве, огласив, что брата Кукшу убили, умер сам.

То есть к финалу жизни Симеона брат Кукша был знаменит. Хотя жил столетием раньше. Это не точно, но в целом — примерно так. Сто лет по тем временам огромный срок. Мы ж видели, как даже сейчас на ровном месте возникают легенды, и еще увидим.

Теперь, уже в XXI веке, Кукшу посмертно назначили покровителем Орловско-Ливенской епархии и города Мценска, приписали место гибели сперва городку Серенску. Там нашли много православных крестов и разного Кукшиных времен. Потом одумались, вроде: зачем крещеным людям убивать крестившего их? Да и название Серенск — такое. Оно ж происходит от имени речки Серены, в свою очередь имеющего неконтролируемую народную этимологию.

Словом, указали местом гибели вот это. Не хуже других. Лучше многих даже. Когда есть место, внятное описание и материальные следы, бреда вкруг духовных дел возникает меньше. А бреда того во всякое время хватает.

В главе про город Белев упоминался Улу Мухаммед, мусульманин, монотеист, который молился Николе как «русскому богу». Ладно, он иноверец. Но Роман Беспалов собрал много интересных материалов о культе Николы именно в этих, Верховских краях. Несколько статей написал. В основном, разумеется, про дни Орды и Литвы, но вот, к примеру, отнюдь не в бояновы времена, а при матушке Екатерине: «В 1781 г. епископ воронежский и елецкий Тихон испытывал на катехизисе Афанасия Михайлова, священника села Лютое, Георгиевское тож, Ливенского уезда (в 7-ми км к северу от ливенского Воротынска). Заключение было следующее: «Поп, уже 70 лет; читать почти не умеет; святителя Николая почитает богом; о Христе Спасителе никакого понятия не имеет. Такое невежество в священнике несносно!»

Сейчас подобное еще несносней, вероятно. Информация ж вся на виду. Но штучки, равные богоникольству, растут отлично. Я не про вовсе ереси или секты. И даже не про семью Николая II — там политика, история, разное. Я, например, про культ Петра и Февронии, внедряемый церковным и светским руководством всякого уровня, и про культ Матроны, происходящий сугубо из народа.

Тут бы их разобрать и отругать, но я не буду. О них и так все знают, кто не знает — прочитать легко. И отругать легко. И всяко обозвать. Хоть и колдунством даже обозвать. Но все равно не буду ругать и обзывать.

По мне все упомянутые люди сделали важную вещь, найдя пределы достижения святости. То есть про Кукшу понятно: апостол вятичей. И столпники понятны. И строители монастырей. Князья-страстотерпцы за веру. Но вот когда человек почти ворожил, а оказался святым — такое надежду дает обычным несвятым людям. Главное ведь цель. Спасение то есть.

Хотя бывают случаи изумительные. Неподалеку от здешних мест в городе Смоленске, часто и разнообразно влиявшем на судьбу Верховских княжеств, правил князь Георгий Святославич. Правил с переменным успехом, будучи иногда свергаем. Смоленск тогда был яблоком раздора меж Литвой и Рязанью. Для чего Рязани далекий от нее западный город, сказать сложно, но специальная литература по теме есть. Напомним: Верховские княжества тогда принадлежали Литве, а направления походов рязанского князя Олега, то с Литвой мирившегося, то боровшегося, непременно шли через приокские места. То есть местным доставалось с нескольких сторон, но сейчас мы от местных на минутку отвлечемся.

Георгий Святославич после долгой борьбы с превосходящими силами Смоленск сдал. Уехал в Новгород, поскольку сразу в Москву по соображениям политическим было нельзя. За Новгород воевал удачно. Через шесть лет ситуация переменилась, и князь-таки уехал на службу к москвичам. Ему в управление дали город Торжок. Не весь, а половинку. Зато со всем уездом и волостями. Вторую же половину города выдали в прокорм давнему-предавнему — со смоленских еще времен — соратнику Георгия, даже и родственнику его дальнему, Симеону Мстиславичу Вяземскому.

Далее есть варианты: то ли Георгий сделался уже стар и не в себе, то ли напротив — вопреки долгой службе оставался не в меру горяч. Но, говоря нынешними словами, посттравматический синдром у него был точно. Столь же точно, как факт наличия у соратника его, Симеона, молодой и красивой жены. На пиру, пребывая в состоянии алкогольного опьянения свинской тяжести, Юрик (он же Георгий, он же Гоша) впал в буйство. Симеона зарезал, а жену его, Иулианию, сволок к себе на двор.

Дама оказала сопротивление, зацепив обидчика ножом. Тогда нехороший человек Георгий ей «повеле рукы и ногы отсещи и в реку въвергоша». Протрезвев, понял, что натворил, сбежал в Орду, где через год скончался.

Далее у всех персонажей истории начались интересные посмертные приключения. Иулиания весной приплыла на лодке обратно в Торжок супротив течения. Неживая, но все равно ж чудо. Ход против течения — известный житийный мотив. А мученическая смерть и последующие исцеления жителей на ее могиле быстро способствовали прославлению. Симеона Мстиславича тоже канонизировали. В ранге местночтимого, но это ничего.

А с Георгием Святославичем, спятившим и наделавшим плохого, вышло совсем чудесное. Долго-долго считали, будто он сбежал в Орду, где через год умер. Но в XVII веке близ города Венева, уже нами упомянутого, возникает культ Георгия. Мол, он вернулся из Орды, исправился, дал много денег монастырю, расположенному в правильно именуемом селе Венев Монастырь, и все-таки помер. Епископ Иоанн пятьсот годиков спустя велел установить на могиле князя чугунную доску, хотя могила и не была известной, а самого князя тоже записали в святые! В местночтимые, конечно: церковь подобных художеств не одобряет. Конечно, рассказали, будто князь раскаялся, пришел к Господу. Но все равно есть вещи, интуитивно воспринимаемые в качестве подобающих святому, а есть вещи обратные. Однако вот: культ возник, культ шел из народа.

Странно, да ведь? Мне кажется, кроме известной нашей доброты и безалаберного добродушия, сработал момент долгой веры. Римские мученики или, к примеру, наш Кукша трудились на заре христианства: всемирного или русского. Там нужны были стойкость, вера, храбрость. А Георгий Святославич или мы грешные живем в мире, где христианство (в доступном и понятном ленивому уму виде) победило. Оттого думаем, будто любой христианин, сделавший нечто громкое и популярное, служит вере, даже если творит сказанное выше. Может, и правильно думаем. Тут я, конечно, сам начинаю нести бред и ересь. В точном смысле слова «ересь». И еще «ересть», как говорила одна знакомая и верующая бабуська.

Лучше мы поедем в Болхов, упущенный в исходном варианте книжки.

Vi. Болхов

Взгляд только из 2020 года. Старческий, то есть, взгляд

Монастырь в своем обустроении

Упущение города Болхова из первоначальных маршрутов десятилетней давности было почти неизбежным. Город невелик, крупным не был никогда, боевые подвиги совершал уже при Иване Грозном, отбив набег очередного Гирея. Вроде был столицей княжества, но, во-первых, не точно, во-вторых, недолго, быстро перейдя к Литве, в-третьих, столицей княжества было даже село Усты Думиничского района Калжуской области. Надо ж князьям куда-то пристраивать самых непутевых детишек.

А главное — я ж раньше ездил хаотично. Или наоборот: последовательно. В смысле, после каждого осмотренного городка возвращался в родное Подмосковье. В таком режиме попасть в Болхов сложно. Зато его не минуешь, едучи сквозь Верховские земли с юга на север автомобилем. Там подряд: Новосиль — Мценск — Болхов — Белев — Чекалин — Воротынск. Алексин чуть восточней, Таруса еще восточней. Длина региона в меридиональном направлении — триста километров.

То есть впервые мы обнаружили Болхов предсказуемо, но случайно. И столь же случайно он нас обрадовал. Сначала в раннюю рань на базарчике, расположенном в самом центре города, оказалось открытым нечто круглосуточное, и мы спаслись от жажды. Храм с колоннами понравился, но масштаб его не оценили с первого раза, миновав на скорости. Зато на выезде из города увидели указатель к монастырю по улице Верхней Монастырской. На ту улицу много жалоб: часто автобусы с туристами и паломниками встревают, не доехав. Особенно зимой. Узко, снежно, неприятно, дискомфорт.

Зато если надо романтики — сюда. Особенно летом, утром часиков около пяти, подобно нам. Стены монастыря не особо высокие, глухие. Тут, в километре по прямой от вполне современных фонариков, можно удумывать и снимать исторические фильмы со штурмами. Ворота солидные, закрытые плотно. Тишина, как в засаде. Позади заросшее поле, чуть влево крест с выкошенной дорожкой к нему, за ним развалины. Идеал.

Мы спешили, но собрались вернуться. Вернулись. Часть романтики пропала: ворота оказались открытыми, и по этой причине стены сделались маленькими вовсе. Внутри монастыря ходил батюшка, распоряжаясь строителями. Изящная даже в рясе сестра прошла из одного неяркого здания в другое.

Территория, вполне обширная, выглядела пустой. Конечно, собор возвышался, белел, но ему так положено. Впрочем, средь кустов мы заметили скопище серых камней. Аккуратное скопище — насколько скопище бывает аккуратным. Камни оказались надгробными, а фамилии на камнях — знакомыми: Шеншина, Шеншина, Шеншины, Шеншин, Шеншин, Шеншина… Я аж удивился: склеп Фета известен, но он не рядом, хоть и близко. А тут, значит, некрополь его родни? И про некрополь молчат? Расскажем всем, развеем мрак.

Однако нет. Эти камни собирают по всей Орловщине, ибо Шеншины замечательно помогали монастырю. Другие местные старые роды тоже помогали: Горчаковы, Хотетовские, Милославские. По неромантичной версии, Хотетовские и основали монастырь. По романтичной это сделал разбойник Оптя, когда покаялся. Тот же разбойник, что устроил Оптину пустынь.

Вот что точно-преточно, так это участие Милославских. Мария Ильинична Милославская, дочка тутошнего олигарха, вышла замуж за царя Алексея Михайловича. Там история была — опять на пятитомник хватит. Впрочем, известный рассказ: когда царю исполнилось восемнадцать, его решили женить. Устроили конкурс красоты. Выиграла барышня из города Касимова. А потом она грохнулась в обморок. Сплетни вокруг этого дела сплетаются четвертый век. Говорят, прическу туго заплели и разное говорят.

Со второй попытки царь выбрал, кого подсказали: Марию Ильиничну. Она была пятью годами старше. То есть женились в те времена не «рано», а «когда надо». Не молодоженам «надо», но устроителям судеб человеков и государств. Царский друг Морозов Боря взял за себя царицыну сестру Анну. Ему карьера — народу шум и слухи.

Немножко повзрослев, государь сообразил, что женился не очень по любви. Борис по любви, а он — неясно как. И вообще мог бы гулять. Вместо этого — ситуация: при дворах иностранных владык куртуазность, у друзей-бояр исконное нескушное блудодейство, а он на виду. Обиделся на Илью Даниловича: «Борис мне брат, Мария мне жена, а Илья не тесть мне»!

Однако жили дружненько с царицей. В несильно раннем выходе замуж есть свои безусловные преференции. Риск умереть при родах ниже. Мария Ильинична, впрочем, при них и умерла, но при тринадцатых. К тому времени междоусобицы уж лет двести успокоились, царям опять стало нужно много детей. Но все равно: рожать в сорок пять лет даже в нынешние времена искусственной вентиляции легких и аккуратных кесаревых сечений — дело ответственное.

Молодой еще государь женился на столичной штучке Наталье Нарышкиной. Та, по отцу, кстати, происходившая из Тарусы, взявшая, скорее, молодостью и здоровым нахальством, чем красотой, родила троих, но среди прочих — Петра Алексеевича, будущего императора. Впрочем, дела про стрелецкие бунты, владычицу Софью, заточения цариц и потешные воинства лучше прочесть у Алексея Николаевича Толстого. «Семя Милославского растет!» и все, что мы любим. К тихой жизни Верховских княжеств, давно переставших быть рубежами оборон, те драки отношения уже не имели.

Мы возвернемся к Марии Ильиничне. На Кийском кресте, хранящемся ныне в северном городе Онеге, она изображена миловидной. Южной такой, чернявенькой. Щечки пухлые, сама изящна. Вид предобрый. И по делам вроде была добра. В отличие от хитрого царя Алексея. При нем, «Тишайшем», бунтов было, как ни при ком ином позже. А царица обустраивала больницы при монастырях. Сами монастыри тоже любила. Когда успевала при тринадцати детках — то отдельный разговор.

Но вот: стоит себе Троицкий собор «старинного вкуса». Весьма украшает Болховский монастырь. Хотя полное имя исполнено пафоса: «Троицкий Рождество-Богородицы Оптин Женский». Это сложно, зато торжественно.

Пока другие строения не восстановили, собор величав. Иного слова тут и подбирать не след.

За собором почти обманка: там стен нету! Обрыв есть, а стен нету! Приехав сюда впервые и обнаружив запертые ворота, можно было пройти сквозь колючий косогор и проникнуть в монастырь, чувствуя себя лазутчиками хана Гирея.

Увы, годики. Мы ведь даже в заброшки, обильные в Болхове, не лазили и на колокольни не лазили.

Сейчас по примеру китайских товарищей займусь самокритикой. Хотя все свалю на Любу, это она виновата, она за рулем. Мы катаемся в 2020 году не совсем уж как туристы: «покажите нам красиво», но как рациональные люди, приближающиеся к пятидесятилетию. То есть к веку на двоих. Нам интересно, хороша ли в городе река, есть ли газ, много ли хулиганства, приличны ли дороги до столицы и областного центра и наличествует ли в том центре пристойная больница. То есть выбираем деревню на жительство: вдруг удастся скопить непостыдную пенсию?

Вот и на Болхов с обратной стороны монастыря смотрим в общем виде. Там ведь наверняка интересная жизнь реконструкторов, краеведов, коллекционеров, выпивателей, богомольцев разных толков. Свой рэпер непременно есть. Неприязнь микрорайонов. Лет бы десять назад все узнать хотел, а теперь стою, гляжу. В созерцании тоже существует прелесть.

За красоты и обилие церквей Болхов называли братом Суздаля. Младшеньким. По-моему, они не очень похожи. Впрочем, Суздаль я знаю не в пример лучше, хотя тоже плохо. Но вид на Суздаль, подобный этому, можно получить разве что с квадрокоптера. Не сильно напрягая ум, можно сказать, дескать, Болхов от монастыря виден будто на ладони. Но это будет враньем. Город отсюда виден, будто на пузе. Болхов на горах стоит, и горы те похожи на нетрезвого человека, раскидавшегося во сне. Центр — точно как пузо. Из-за просматриваемости города с этой точки в дни войны монастырь переходил от противника к противнику восемь раз. Немцы его оккупировали при захвате города, а в дни освобождения города нашими войсками бои шли непрерывно, сокрушая остатки истории. Сейчас представить это нельзя. Вообще никогда ничего представить нельзя. Особенно в городе, где твоя родня не жила.

Так бы и остались мы наблюдателями почти чужими и дикошарыми, кабы не один завод и одна парочка. Сначала про парочку.

Аничка и некто

Мы оказались в Болхове восемнадцатого сентября. Безобразничавшая в мире эпидемия вируса сделала перерыв, школьники учились надлежащим образом. Гимназисты тоже. Гимназия в Болхове красивая, возведенная под самый финал позапрошлого режима — в 1912 году. Большущее серо-голубое здание, состоящее из окон. Недавно восемьдесят одно окно переменили, а сто одиннадцать осталось переменить. Об этом написано в газете, лежащей в музее. Значит, всего окон двести, что много.

Те окна неторопливо считала девушка, гулявшая вдоль фасада школы. Перед забором прошлась, вошла в калитку, стала гулять во дворе, глядя на новые окошки.

С противной стороны улицы Ленина, бывшей и будущей Никольской, бегал, взбесяся, человек я. Навигатор обманул меня с расположением банкомата, вот я и бегал.

Девушка тоже побежала в некий момент. К ней из школы вышел парень. Сейчас мы попробуем кратко сказать об этой довольно обычной, в сущности, паре, встречавшейся нам в течение почти всего долгого болховского дня. Куртка на барышне была болоньевой, небесно-голубой, но не в цвет ярчайшего сентябрьского неба, а примерно тона эмали, мыслимой скорее в марте. Зато куртка мальчика, сделанная из коровьей кожи или чего-то похожего, идеально совпадала завершению сентября. Чуть-чуть рыжеватая — в такой хорошо гулять девушку, шурша опавшими листьями. Оттенок же барышниных волос был много темнее, каштановый, примерно.

Мадемуазель звали Анею. Это имя промелькнуло значительно позже, в городском парке. И являла собою Аня безусловную первокурсницу в своем квантовом состоянии. Глянешь — взрослая девица. Иначе глянешь — малявка вовсе. Возраст определить, конечно, сложнее, нежели статус. Она могла быть первокурсницей университета или, к примеру, Орловского медицинского колледжа, удачно расположенного неподалеку от места слияния Орлика и Оки. Но первокурсница — точно. А после девятого класса или после одиннадцатого — Бог то знает.

Парень столь же безусловно был одиннадцатиклассником. Высокий, русый, с наилегчайшим задатком к полноте. Этот задаток после упорной борьбы с владельцем явит себя в совершенном расцвете годам к тридцати восьми, и будет ли он к лицу обладателю, зависит от слишком многих факторов.

Покуда ребятишки обнимались, мы нашли банкомат, уехали совсем в центр, припарковались, перепарковались и, чуть прогулявшись, решили начать с пищи животной. В гостиницу было рано, в музей на голодный желудок — лень. В старом здании БЗПП нашли кафе «Орбита». БЗПП — это Болховский завод полупроводниковых приборов, а кафе «Орбита» — это кафе «Орбита». Днем тут столовка с наливайкой, вечером — действительно кафе. Сие заведение учтиво работает до трех часов ночи, что радует. Приятно же, когда клиентов уважают.

Парочка уже сидела тут. Под Аниной курткой оказалась забавная кофточка. Тоже яркая. Вроде — зеленая, но со вкусом. Про цвет точно не уверен, но раз кофточка подходила каштановым волосам, значит зеленая. Девушка негромко и скоро болтала, парнишка кивал головой, я выпил водки, закусив голубцом. И мы отправились в музей. Парочку оставили, а сами отправились.

Музей предсказуемо расположен в старой купеческой двухэтажке. На сей раз купцов звали Жженовыми, но это ничего. О годах Верховских княжеств в музее не сказано, зато много сказано про времена Ивана Грозного, когда город геройствовал. И про литератора Апухтина много сказано. Он тутошний, им гордятся. Оказывается, Алексей Николаевич год провел в монастыре, а с Петром Чайковским они ездили на Валаам. Про Чайковского и Апухтина разное говорят, но про меня тоже разное говорят. Вольно им.

И купеческий зал предсказуемо мил. В железном XIX веке город Болхов был сравнительно тих, работящ, а промышленный капитал здесь мирно срастался с торговым — так было положено в эпоху зарождавшегося империализма. Сросся. Тутошние промышленники наделали для армии дешевых сапог с картонными подошвами, тутошние купцы сапоги продали, солдаты их получили. Началась Крымская война. Ружья кирпичом чистют, в сапогах босиком ходют — проиграли ту войну. Купцы разбежались, кожевенники разорились, город стал приходить в упадок. Грустно.

Упадок, правда, был не окончательным, не вовсе полным. Полным он сделался гораздо позднее. В музеях нынешних городов и городков появилась хорошая мода: являть посетителям крупные фотокарточки времен Леонида Ильича Брежнева или чуть более ранних. Только не с парадов фотокарточки, а с будних-пребудних дней. Сразу чуть убавляется любви к тем временам. В городах средних — почти типовая цикличность: стоят бараки вдоль грязных дорог. Затем дороги асфальтируют, отчего бараки выглядят совсем уж непристойно. Сносят бараки, строят хрущевки, ломая при этом дороги. После все чуть устаканивается, но возникают очереди, люди начинают странно одеваться, появляются расстройство и злобная нетрезвость. То есть воспоминания о Великом Застое хороши частями, а при неотменимой модальности зримого на фотографических карточках воспоминания те не столь хороши.

В городах маленьких, вроде Болхова, экономической цикличности тех лет нету, а природная есть. Очевидны два сезона: холодный и грязный. И много-много разбитых церквей, от вида коих представляется, будто город бомбили вот прям только что.

Сейчас, конечно, блеску навели.

Особенно сей блеск был приметен из окошка гостевого дома, где мы остановились. Дом прозаически называется «Болхов», на карте он расположен за памятником Апухтину, между районной Администрацией, выглядящей тут скромно, и Домом детского творчества, больше похожим на избушку детского творчества.

А не на карте и средней осенью все было отлично. Напомним момент: за одни и те же деньги путешественник по России в разных городах получает совершенно разную степень удобожительства. Диапазон цен в сентябре 2020 года составлял от одной до двух тысяч рублей. Это сколько-то долларов, но пересчитывать лень. Да и смысла нет — в странах, где доллары, лиры, евры, юани и другие деньги, человек может примерно сориентироваться, что ему сойдется за указанную сумму. Комфортно ему сделают или не очень. У нас же — лотерея. Мне такое нравится, Любе не нравится.

В Болхове лотерея была для нас победной. Большая комната оказалась снабжена окном, выходившим именно на Дом детского творчества. Двор этого дома был украшен творчеством. Вполне детским, милым — вроде деревянного корабля и разных бабок-ежек. Зато позади двора, много превышая его размерами, располагались красного цвета церковь Троицы Живоначальной и Преображенский собор. Церковь старая, начала петровских времен. Строгая, кружевная. Так не бывает, но в те времена бывало. Приезжайте — увидите. Собор новенький, желтый с белым. Купола ярко-синие во звездах золотых. И много-много разных объемов-пристроечек. У крыльца и везде. Так строили давным-давно, в Москве и Великом Устюге, например. Потом опять так стали строить — собор, повторим, довольно новый, середины XIX века. Храмы, по возрасту и стилям весьма разные, обустроены на месте бывшего Кремля. На дверях Троицкой церкви два взаимопротиворечивых объявления. Первое: «Мы рады видеть у себя НЕ крещеных, НЕ воцерковленных, НЕ причащавшихся, НЕ исповедовавшихся, НЕ знающих, как вести себя в храме, НЕ соблюдающих посты и прочих НЕ». И второе: «За разговоры в храме попущаются скорби». Второе объявление сопровождено картиной из травмпункта.

Хотя, может, и нет противуречия меж бумажками. Тут думать надо, а хочется смотреть на ансамбль из двух храмов разных столетий.

По-умному такие вещи обзывают «архитектурной доминантой города», а не по-умному ими можно любоваться. Сквозь окошко или лично. И снимать кино во двориках между храмами. Историческое, про любовь. Мы, оставив сумки в номере, пошли ходить, крутить головами по сторонам, читать буковки.

Про виденную парочку совсем забыли. Потом вспомнили. Уже в нижней части города, где автовокзал, рынок, парк с танком Т-34 и кафе «Тихий дворик», оно же «777». До кафе, оказавшегося незамысловатым, но дешевым, мы долго гуляли. Тут я снова удивлен. Помните, как Любе не понравился нынешний Мценск? Болхов же вдруг понравился, хотя беднее, нетрезвых людей больше, а цены в тутошних фермерских магазинчиках выше наших, владимирских.

Люба говорит, город сообразный себе, а как это именно — не говорит. Если б говорила, наверное, книжки сочиняла. Может, подразумевает, будто город пробовал разные стили со времен кожевенных производств через нынешние полупроводники и будет пробовать дальше, а Мценск — уже навсегда металлургический? Правда, не знаю.

Сидим мы, стало быть, после кафе «Тихий дворик» в парке, где танк. У нас приличная лавочка с каштанами, лежащими вкруг, а у соседей — неприличная лавочка с лежащим алкашом. Сами соседи, числом двое, тоже давно нетрезвы. Они сравнительно тихо и почти без мата обсуждают темы доставки павшего товарища домой. Вариантов три: 1) бросить все как оно есть; 2) тащить его, но это чревато неприятностями; 3) взять еще, выпить и ждать, когда спящий проснется.

Оставив их в суетах, записываю в телефон историю, услышанную в Георгиевском храме. Том самом — с высочайшей колокольней Орловщины. Семьдесят шесть метров росту в той колокольне. История короткая, с гранями. Жила в том храме до Октябрьской революции икона Богоматери «Взыскание погибших». Говорят — древнейший известный список. Иконе поклонялись все, поклонялся ей и честивый крестьянин Федот Обухов. Он, катаясь по окрестностям, бойко торговал сельским товаром. Летом это было весело, а зимой он, сбившись с пути, начал замерзать. Тут юг, но Оренбургские края, где Гринев вручил Пугачеву заячий тулупчик, еще южнее, а застыть можно.

Крестьянин взмолился Богородице, мол, спаси меня, сделаю с твоей иконы список, помещу в свою деревенскую церковь. Малое время спустя его приятель — а у странствующего торговца в приятелях всегда половина губернии — слышит голос: «Возьмите». Выглядывает с крыльца, видит сани, в санях — Федота, озябшего уже до бесчувствия.

Отогрели, напоили, список изготовили, все обошлось хорошо.

Это уже была б история, но это еще не вся история. Двести лет спустя приходит в храм человек. Рассказывает: мой отец из Болхова, но сам я тут не бывал. И отец меня не возил, отнекиваясь. Только перед смертью рассказал, что они катались в детстве на иконах из разоренного храма с горки. И было ему во сне сказано, чтоб сын его после смерти отца изготовил список той иконы, передав затем храму.

Сын изготовил, передал, опять все хорошо.

Можно изобретать множество рациональных и божественных объяснений, проводя время жизни, но тут мимо нас снова идет утренняя парочка. В левой руке барышни появилась сумка. Большая матерчатая красная сумка, никак с голубой курткой не гармонирующая, а с девушкой — вполне гармонирующая. Так бывает у молоденьких, мы им сильно завидуем. Впрочем, на мне тоже были красные носки с желтыми утятами, немножко торчащие из кроссовок. Но девушке сумка подходила лучше, нежели мне подходили носки.

Здесь мы и услышали барышнино имя «Аничка». Так ее, конечно, парень называл. Но был парень грустен, шел несколько позади. И девушка не улыбалась.

Мы, еще чуть посидев, поглядев на алкашей, отправились в гостевой дом. Шли через милый парк под церквями. В том парке есть упадок, однако новые тренажеры тоже есть. И два деревянных медведя держат перекладину. Змей Горыныч каруселью работает. Живой парк. В углу качели. На качелях сидит парочка. На разных качелях. Говорит негромко, уныло. Девушка Аничка сдерживается, а у парня лицо вовсе потекло. У барышень косметика на лицах течет, а мальчиков — сами лица. Мы деликатно минули юных людей.

Через полчасика или менее, вымыв голову гостиничным шампунем, даже причесавшись, стою у окна, читаю книжку про город Болхов, обнаруженную в гостинице. Книжку продают за полторы тысячи, но читать дают бесплатно.

Через двор Дома детского творчества идет знакомый парень в куртке цвета осени. Задевши ручку калитки, чуть останавливается, затем продолжает путь. Уходит вдоль улицы Ленина наверх. Девушка шла минутами пятью позже, у калитки не останавливалась. Но после калитки колебалась много дольше парня, секунд, наверно, двадцать. Затем двинулась вдоль улицы Ленина вниз. Красную сумку с длинными ручками несла теперь на плече.

Вот и вся история.

Город как фокус

Тут бы нужно рассказать о баранках и пряниках хлебокомбината, о выпускаемых на сыродельном заводе семи видах сыра, о двух видах кефира, трех видах сметаны, двух видах масла, трех видах творога, о четырехканальном изоляторе логических сигналов, о восьми видах микросхем, о трех видах диодов, выпускаемых на заводе полупроводниковых приборов, которые летают и в ракетах, и в спутниках, плавают в подводных лодках и в… но мы не будем этого делать…

М. Бару, «Отпечаток ноги Ивана Грозного»

Болхов в самом деле не был знаменит во дни расцвета Верховских княжеств, а может, и не существовал тогда. После — существовал. И о его истории подробно и красиво рассказал Михаил Бару. Его книгу мы процитировали в эпиграфе чуть выше, к прочтению рекомендуем, повторять ее не станем.

Но теперь в некотором отношении Болхов стал маленьким зеркальцем всех тутошних городов.

Мы упомянули завод БЗПП, где делают полупроводниковые приборы. Кафе «Орбита» тоже принадлежит БЗПП, гостевой домик — не наш, а другой, принадлежит БЗПП, ресторан, несколько аптечных пунктов, больница, автостанция, один из кондитерских цехов города, станция техобслуживания, аграрные штучки, включая пасеку, много продуктовых магазинов, швейный цех. И всякая важная мелочь навроде парикмахерских. Даже «Погребок купцов Голубкиных» с бильярдом и сауной тоже принадлежит фирме, принадлежащей БЗПП. В музее много есть про БЗПП. Упомянутую книжку, продаваемую за полторы тысячи, а на почитать даваемую бесплатно, оплатил завод. Многие ремонты в школе и городе опять-таки выполняет БЗПП.

Градообразующее предприятие, как это теперь обзывают. Руководит заводом Вячеслав Поярков. Известный довольно человек — его иногда показывают в большом телевизоре, а в областном показывают часто. И в газетах о нем пишут.

Начнем, как повелось, со дней замшелых: в конце советских дней тутошний завод был известен всем детишкам через карманные электронные игрушки «Ну, погоди!», «Осьминожка» и все такое, где надо было скоро-скоро нажимать кнопки, улавливая летящие предметы. За набор 1000 очков обещали показать мульт, однако не показывали.

Остальной своей продукцией завод был не известен почти никому, поскольку та продукция уходила в космос или к военным людям. Затем игрушки устарели, военные обеднели, космос забыли. К 1996 году, когда Поярков стал директором, рухнуло тут очень многое. Худо-бедно, но все восстановили, занимаясь разным. К примеру, продавая лес в заграницы.

Перспективного директора выписали в Москву на завод «Сапфир», близкий по тематике. К 2005 году об армии у нас вспомнили, о космосе вспомнили, а БЗПП погиб едва ль не окончательно. К возвращению Пояркова на основном производстве трудилось 34 человека.

У него, у Пояркова, снова все получилось. Там с конкретикой сложно и надо понимать. Я вот не понимаю. Читал, конечно, разные материалы, где встречаются умные слова: «3 микрона», «250 типов номиналов» или даже «четыре тонны». Как микроны, тонны и номиналы меж собою связаны, не ведаю, но завод живет, продавая много важного даже в Китай, где, кажется, делают все.

На производстве работает 700 человек. Это больше, чем 34 человека. На фотокарточках дамы глядят в микроскопы, производя нечто тонкое.

Ну и хватит о добром.

Поярков сам, конечно, удостоен, награжден и назван молодцом. В одном интервью есть у него трогательнейшая история, как он с коллегами, вернувшись из Москвы, ездил по домам уволившихся заводчан, собирая команду обратно. В другом интервью есть история, трогательная иначе. Вячеслав Николаевич рассказывает, мол, на заводе с молодежью работают. Треть коллектива — моложе сорока лет. Говоря иначе, две трети сотрудников завода, выпускающего разное космическое, электронное, военное и сложное, старше сорока. То есть согласно прежним понятиям — динозаврики.

Очевиднейшая причина ясна: мы только что любовались парочкой. Единственной на город из видимых. Конечно, по домам еще многие сидят, по кафе коктейли пьют, но классы отличной гимназии, состоящие из пятнадцати человек, — для учебы хорошо, а на перспективу — не очень.

Момент с зарплатами более тонкий. Среднюю по конторе я не нашел, а на заводском сайте требовался только слесарь за 30 тысяч. Маловато, но и работа не самая главная, хоть и важная.

В городе мы общались с пятью человеками, ни у одного никто из родственников на БЗПП не работает. Двое собеседников аж с обидой говорили про завод. Дескать, там все свои и ничего не понятно.

Собственно, с чего я и начал речь про Болхов. Именно в нем, малозаметном в старые времена, теперь нарисовался чистейший образ князя из Верховских дней. Съездил он на службу в Москву, вернулся, собрал прежнюю дружину, сел в крепости, помогая жителям, защищая даже их порой.

Правда, тут князь не дань собирает, а наоборот, скорее. И…

И все.

VII. КАРАЧЕВ

Светлая земля

Оказавшись в провинциальном городе, принято упоминать «невероятную после столиц тишину» и природные красоты. Тишина присутствовала. В пять-то утра на пустой за уходом дизельного состава станции. С красотами тоже сошлось. Заря, начавшаяся там, куда только-только отбыл поезд, радовала сизыми облаками, небом, перетекавшим из розового в багровый, и всем, чем полагается радовать человека июльской заре.

От небольшого вокзала можно идти по Советской улице, мимо рынка, в этот час предсказуемо пустого, но вообще — занятного, и сразу в центр, а можно немного влево, по Шевченко и дальше по Железнодорожной. Влево интересней. Там белая земля и аккуратные домики. Да-да, по агрономической безграмотности я отчего-то считал: чем южней, тем черноземнее. Оказалось, все не так. Тут, в окрестностях Карачева, земли песчаные, похожие на Вологодские. Цветом такая земля напоминает силикатный кирпич. Из подобного кирпича сложена половина домов на этом краю города Карачева. Прямо из земли вырастают дома. Только сплошные заборы с воротами ярко покрашены и крыши покрыты разноцветной металлочерепицей. Шифер остался меньше чем на половине строений.

Другие дома, оставшись деревянными, обшиты сайдингом, тоже разноцветным. Смотрится весело, но вообще город явно небогат. Это сразу видно: и по убогоньким весьма обочинам улиц, и по скромным «газелям» и «соболям», стоящим за воротами. Снова поражаюсь вот этой способности народа обустраивать свое жилье при почти никаком, казалось бы, доходе. Только б красные не приходили, не грабили, белые б не приходили, не грабили.

Гулять в едва проснувшемся и мурчащем под одеялом из жидкого тумана городе было приятно, однако, хотелось красот. В стандартном их туристском понимании. Первой из примечательностей оказалась церковь Николая Угодника. Честно говоря, самая из всех карачевских церквей непритязательная. С другой стороны, нынешнему Карачеву храм соответствует: его тоже долго достраивали и переделывали, отчего стал он велик, но приземист. Размерами церкви пользовались разные власти. Коммунисты основную часть своего правления здесь содержали склады, а немцы устроили лагерь. Говорят, тут же, во дворе, и расстреливали. Оккупанты владели городом долго, почти два года, прилично бесчинствуя. Службы в церкви идут, но реставрации еще — на годы.

Возле церковной ограды нашел дивный уголок. Шесть кресел и маленький столик. Кресла, за исключением двух, более новых, мягких, но оттого сильней изношенных, весьма правильные. Из детства. Из семидесятых годов. Невысокие, со здорово растопыренными для пущей устойчивости ножками и полированными подлокотниками, откуда хорошо было запускать на дальность «гонки» — крепкие игрушечные автомобили. Последняя жизнь вещей. Уютно тут вечером, наверное. Звон колокольный, пиво. Дочки опять же ругаются. Красота.

Первомайская улица, где этот храм стоит, вообще-то не улица, а фрагмент автодороги Брянск — Орел. У нас любят пускать автотрассы через относительно крупные города. Днем в будни тут пробки, движение и шум, но ранней субботой ничего так. Кафе вдоль трассы многочисленны, а некоторые даже круглосуточны. Например, заведение с названием «Тамерлан». Вообще, хромец сюда не дошел, ограничившись разорением города Ельца. Это по тогдашним меркам далеко, по нынешним — рядом, а в среднем — почти 300 км.

Про тамерланскую кухню ничего не скажу, ибо не осилил бы тем утром даже бутерброда. Вот пол-литровая банка «Адреналин Раша», да, спасла. Предки наши мучались, пия рассол по утрам, и мы мучались. Теперь, очевидно, отмучались. Не рекламы ради, но информации для: может быть, напиток «Адреналин» вреден со всем своим таурином, кофеином и лучами добра, однако перебравшего человека ремонтирует, делая ходячим.

У выхода из кафе располагался организм. Дышал. С вечера организм был неплохо одет: серые брюки в полоску, рубашка белая не из позорных, все путем. Скорее всего, ходил на свадьбу. Ночью чего-то случилось не так. Оттого лежал он теперь без ботинок, а рукава рубашки были испачканы кровью. Хоть и необильно.

Насладившись подлой радостью, что не всех я пьянее и дурнее, пошел дальше, к речке Снежети. Здесь, ближе к воде, туман стоял вовсе плотный, мультяшный. И шли коровы. Целых четыре. В разного цвета пятнышках. Животин сопровождала маленькая бабулька с вицей. Рядом с человеком такого роста и гуси казались бы страусами, а коровы вообще напоминали бегемотов, только цветных. Карачеву они подходили. Например, в Алексине коровы тоже утром ходят по улице Советской, но смотрятся, честно говоря, по-дурацки. Великоват для них город. А тут река Снежеть в классическом тумане, а за туманом розовыми стенами отражает розовый же рассвет Церковь Всех святых на Новой слободе. Красота, пейзанство. Будто всегда так и жил город.

Так вот: ничего подобного. Не был Карачев патриархальным и сельским, а был, наоборот, очень даже технологичным. Совсем еще недавно был.

Бывший город, будущий город

В самом конце пятидесятых на западной окраине Карачева открыли завод «Электродеталь». За скромным названием были укрыты очень серьезные намерения: предприятие выпускало сложные электрические соединители для разной техники. Постепенно выросло целое объединение. Своя гальваника, литейка, пластмассовое производство. Только тут, в Карачеве, на головном заводе работало семь тысяч человек. А население города, заметим, никогда не превышало двадцати тысяч. Были, конечно, приезжие с ближних сел, но вообще — не градообразующее предприятие даже, а градоопределяющее.

Все бы хорошо, но основными клиентами подобных структур у нас всегда были конторы, близкие к Министерству обороны. А у них в начале девяностых закончились деньги. Отечественная же электроника и медицинская промышленность вообще перешли в кататонию, замерев на долгие годы. Сотрудничество с иностранцами тоже заладилось плохо: буржуи очень не хотят продавать нам технологии двойного назначения, а простыми микросхемами планету успешно заполняют китайцы.

В общем, на огромном когда-то заводе теперь осталась десятая часть бывшего персонала. И средняя зарплата легко выражается четырехзначной цифрой. В рублях, конечно⁴.

Удивительно, однако, абсолютной деградации города не произошло. Помогло, наверное, расположение на оживленной трассе и обилие сельского хозяйства вокруг. Молокозавод Карачева выпускает совершенно замечательную продукцию. Рекомендую опять же бескорыстно. Особенно питьевые йогурты с натуральной ягодой.

Да и общая культура горожан явлена не только в заботе о частном жилье. Например, новый автовокзал вблизи музея серьезно отличается от типовых для скромных городов легких павильончиков с распивочной внутри. Не шедевр архитектурной мысли, но вполне аккуратный. С башенкой, часами и разумно устроенным залом. Кондиционеры работают.

Только люди все равно усталые. Едут на велосипедах с прикрепленными впереди руля корзинками, а лица будто на картине «Американская готика» художника Гранта Вуда. Не у всех, конечно. Усталость с похмельем путать не след. Похмельных тоже хватает, но они компактно были тем утром локализованы в городском парке. Может, там пьяный угол. А усталых лиц действительно много. Хоть и ездят их обладатели на велосипедах такого вот европейского виду.

Возле Собора Михаила Архангела, объявленного самым древним зданием города и главной его реликвией, расположен камень, немного похожий на черную пирамиду. И надпись диковатым шрифтом «под старину»:

В жестоких битвах многократ

Разрушенный, сожженный,

Основан здесь Карачев-град,

Из пепла возрожденный.

Вопреки рассогласованию времен основания и разрушений, мысль ясна. Карачев за долгую историю ломали 36 раз. Это лишь по сохранившимся источникам. Теперь, кажется, жестоких битв не было, а город грустит. Надежды, конечно, есть. Скажем, на базе почившего завода «Металлист» осенью заработал комбинат «Метаклэй». Открыла его компания «Роснано» — фирма с неоднозначной репутацией: интернет рассказывает, будто в ней деньги пропадают и происходит всякая ерунда. Возможно, хотя за руку никого не ловил. А в Карачеве вот теперь предприятие с зарплатой до тридцати тысяч рублей — кадры-то в городе остались. Может, на самом деле наладится? Делать вроде бы собрались полезные вещи: покрытия для кабельной продукции, автомобильные лаки, трубы особые какие-то, нетоксичную упаковку. Ну, Бог даст.

Автостопить долго не пришлось. Тормознул мужик на десятке:

— До Брянска?

— Да.

— Поехали.

И далее молчал. Только обозвал затеявшую идиотский обгон блондиночку на «Хонде» с белгородскими номерами:

— Бар-раниха!

Забыл, очевидно, по стрессу хорошее русское слово «овца». А так — все молча, до самой трассы М-3. Общения в городе Карачеве мне определенно не получилось.

Взгляд из 2020 года

Сначала похвастаюсь. Я опять угадал. Сказал, мол, жизнь на «Электродетали» наладится, она и наладилась. Их сайт теперь пишет: «В 2011 году началось возрождение завода». Я уехал — оно началось. Теперь завод предлагает несколько тысяч штуковин с названиями вроде И-47, СКП399, СВ402 и даже СНП350, являющий собой аналог серий DIN41612/IEC 60603-2: 148452-5, 1-148445-5, Har-Bus64: 02 01 160 2101, 02 02 160 2201, 02 02 160 2301. Продукция не секретная — продукция таинственная. Очень-очень нужная, говорят.

Помню, грядущие инженеры из Политеха смеялись над нами, медиками, в годы учебы. Дескать, медикам учить положено все косточки и мышцы. Костей, между прочим, всего двести. Чуть больше. И они снабжены красивыми, понятными латинскими именами. А им приходится знать всю эту тарабарщину с буквами СВ и СНП. Пусть мучаются. Зачем смеялись?

Завод «Метаклэй» тоже работает. Партнер Сколково. Зарплату обещают в 30 000 рублей. Тридцать тысяч сейчас — это другие тридцать тысяч, чем десять лет назад, когда все начиналось. Тем более, у кадровых сотрудников, наверное, оклады и побольше. Хотя все равно маленькие относительно приличия. Но большие относительно охранников магазина «Пятерочка». В отсутствии не раз помянутого активного грабежа, жить можно.

И с городом в целом я угадал. От автовокзала, по-прежнему милого и свежего по виду, похожего на брежневский партком, по одну сторону расположен тот самый «Метаклэй», а по три других — вполне уютное пространство, содержащее ЗАГС, Администрацию, бульвар, новый спорткомплекс, различное благоустроение, фонтан и целых три заведения для поесть: ресторан «Снежеть» I категории с кулинарией на нижнем этаже, бар «Заводской», бывший подле проходной от века, но обретший модный вид, и кофейня «Хлеб ручной работы», превосходная.

Стандартный уже за эту осень комплект городского пространства. Отмеченный южным обилием вопреки по-прежнему беловатым землям. Спрашиваю у Любы:

— Интересно, почему здесь такие яблоки мелкие?

— Потому что это боярышник.

В Карачеве, как мало где, приметна граница, установившаяся меж частью города, сделанной по установившимся нормам, и частью прежней. Прежняя, составляющая девять десятых и более, вполне жива. Колоритна.

Навигатор показал нам автомойку. Едем, а там большущий рынок. И люди ходят как ходят люди возле большого рынка в маленьком городе на базарный день. Как хотят через дорогу ходить, так и ходят. Мойка вправду есть. Заезжать в нее надо поперек бурной в честь торгового дня улицы. Выглядывает мужик со щеткой. На мужике шапка-кубанка с зеленым верхом. Кубанки тут редкость — в Тамбовской области и то казачий культ заметнее:

— Щас машину домою — вашу помою. А тридцать три — это вы какой регион?

— Владимирская область, — сказала Люба.

И уехала.

Ручная мойка, говорит. Ужасно это, говорит. Даже у нас такого нету, говорит.

Странно: для елочных игрушек ручная работа — хорошо, для мойки машин — нехорошо. Но правда: мы сюда ехали не машину мыть, а покупать елочные игрушки. Фабрик, производящих оные, в стране много, но, говорят, будто карачевские игрушки — настоящие. Радуют и звенят, звенят и радуют. Блестят тоже. Но блестеть все блестят сейчас, а радуют мало кто. Может, детство кончилось. Всюду кончилось — в Карачеве не кончилось.

Карачевскую игрушку неплохо рекламируют. Сайты есть. Обещают экскурсии. Пишут: магазин карачевской фабрики елочных игрушек работает ежедневно. Но молчат, что это «ежедневно» происходит только в ноябре и декабре. Мы ж думали: всем шариков с дед-морозами навезем. Но машинку нам не помыли, игрушек не продали, жизнь не удалась.

Оттого в музей, расположенный хоть и на улице Ленина, угол с 50 лет Октября, но в домике, взыскующем слова «избушка», шли без удовольствия. И зря. Я там гипотезу сделал.

Хотя музей тут маленький, на него лучше поначалу издалека смотреть. Из областной столицы, бывшей прежде столицей конкурирующей фирмы.

Взгляд из города Брянска. Я умничаю и ворчу

Начнем издалека. Бессмысленно, торжественно: «Мы приехали в город цветущих каштанов, сплошных кофеен и белой акации. В город, где в середине сентября — плюс 26 тепла. Где удивительные лестницы ведут к фонтанам. Да, я про Брянск. Все подумали о Киеве, но теперь — увы. Из ныне живущих писателей о Брянске много сказали Леонид Добычин и Дмитрий Данилов. В их интерпретации город какой-то типичный, что верно, но по мне он еще и просто идеальный. Во времена „старой нормальности” Люба не раз бывала в Париже, а я — в Киеве. Так вот: Брянск уж точно чище и дешевле для туриста».

Прекратим торжественность. Объясним сказанное. Проще всего с Леонидом Добычиным и Дмитрием Даниловым. Первый жил в Брянске, рассказывал о нем, называя город разными именами. Потом исчез. Уже почти сто лет назад. Раз тела не нашли — значит жив.

Дмитрий Данилов, Брянск никак не называя, рассказал о нем в книге «Описание города». Еще в Брянске есть сеть «Даниловское пиво». Я скинул Диме фотокарточку, спросил, не про него ли названа сеть? Он ответил словом «нет», но обрадовался.

Про новую и старую нормальность еще говорить рано. Про уют — можно. Жили мы в Брянске у самого главного рынка, как старик со старухой у самого синего моря. Рынок колоритный, чистый. Чистый сам по себе, а колоритный — потому что рядом картинная галерея. Еще на рынке есть разный экзотический табак в сигарах, наборах и прочих средствах потребления, выпускаемых в Брянской области, но картины приметнее. Табак же прячут по закону, а картины не прячут.

Стоп. Мы не о картинах, мы о Верховских городах! Оттого перенесемся к выходу из брянского краеведческого музея на площади Партизан.

Со ступенек, где две пушки, нам будет правильный вид на два желтых дома, послевоенных, как и весь Брянск, на проспект Ленина и на колокольню Троицкого собора. Сейчас многие будут смеяться, ерничать, гневаться, хихикать, глумиться и производить разное. А я считаю, что собор, венчающий перспективу проспекта Ленина, — дело хорошее. Тем более когда материальная история, как в Брянске, физически стерта войной и разным.

Но из музея хочется выйти побыстрее. Хотя он огромный. На первом этаже бабушка охраняет коллекцию местной фауны, юноша репетирует на синтезаторе. Второй юноша тренирует барабаны. Музыка из синтезатора льется никакая, барабаны унылы, бабушка сидит вялая, коллекция громадна. Я такой не видел ни в одном музее. У них даже медведь почти теряется, не говоря о мелочи типа бобров. Зал с баскетбольную площадку весь-весь в зверушках. Будто волки матч выиграли в мультике, а остальные звери набежали праздновать.

Но хвалить тут нечего. Коллекция покрыта толстенным слоем пыли. И весь музей будто такой же пылью покрыт. Бабушки второго этажа обсуждают сериал, на вопросы отвечают «не знаем». Более-менее интересна реконструкция партизанской землянки — не хуже, чем на вокзале города Челябинска, где партизан не бывало с Гражданской. Но и то: у брянской реконструкции натянут красный бархатный флаг с золотыми кистями и надписью «Пролетариивсехстрансоединяйтесь». Угу. Партизаны всегда так делали, конечно. Не маскируясь.

В дальний угол спрятан кабинет Петра Проскурина. Знаменитого писателя. В кабинете есть бордовые обои, ковер на полу, маленькая люстра, две больших зеленых лампы — торшер и настольная. Два массивных шкафа с книгами, разумеется. Журнальный двухэтажный столик, чуть похожий на крыло от старинного самолета, два мягких стула, темный стол, покрытый стеклом. Два кресла — старое обычное и качалка неясного возраста.

Тут можно стоять. Думать разные мысли. Например, отчего советские писатели не самого советского направления, каким с годами стал Проскурин, упорно боролись с модернизацией, проводимой в Советском Союзе советскими же методами, а когда та модернизация прекратилась, сменившись неприятной буржуйской архаикой, это писателям не понравилось? Или отчего этих писателей в позднем СССР почти не читали, а фильмы по их книгам смотрели радостно? «Судьбу» и «Любовь земную» точно все смотрели, я помню.

Но думать неохота. Говорю ж: музей не располагает. Про Верховские княжества тут висят две весьма стандартных схемы, но даже эти схемы тут смотреть неинтересно. Мы их посмотрим в Карачеве.

Почему они все же не стали Москвой. И две хитрых гипотезы

В Брянске музей большой, в Карачеве музей маленький. Тут они соотносимы городам. Но про брянский мы уже сказали, а в Карачеве — уютный очень музей. Все рядышком, можно рукой коснуться, хоть и нельзя. Город расписан до каждой переименованной улочки. И старина тех улочек сказана. Про заводы тоже, конечно, есть. И на диво интересно — про заводы. Смотрительница милая, знающая. Даже звонила на фабрику елочных игрушек, чтоб нам игрушку продали. Не дозвонилась, конечно. Попробуй дозвонись автоматической сигнализации. Еще через десять лет, когда сигнализации станут роботами, дозвониться будет можно, а пока нельзя.

Смотрительница, кстати, не представилась. Тут я виноват. Как разговорились, назвался писателем. Зря. Не поверила, конечно. Мне никогда не верят. Годика двадцать два назад, в прошлом еще веке, пляшем всем заводом на праздновании Нового года. Тогда эти пьянки еще не назывались «корпоративами». Мне девушка из бухгалтерии говорит:

— А ты у нас электриком работаешь?

— Не, я микробиолог.

— Ой, дак у тебя и высшее образование есть?

Человеку, недавно защитившему кандидатскую диссертацию, было чуть обидно и смешно.

Прошли годы, сделалась пандемия вируса. Размещаюсь в гостинице, болтаю с дежурной. Обсуждаем вакцины. Говорю, мол, работаю на заводе, где те вакцины делают. Она:

— Строителем?

Ну и ладно. «Дал Бог морду — носи», — говорил Виталий Пуханов.

Так вот, висят в карачевском музее рядышком три схемы: расселение славян, карты Верховских княжеств и родословные их правителей. Начнем с родословных. Давно не цитировали историков, надо исправиться. Александр Шеков пишет в диссертации: «После казни вел. кн. Михаила Всеволодовича Черниговского 20 сентября 1246 г. в Орде Черниговское княжество, судя по сообщениям древнейших московских родословных росписей, было разделено на уделы между его сыновьями: князьями Романом Черниговским и Брянским, Семеном Глуховским и Новосильским, Мстиславом Карачевским и Юрием Тарусским. Старший сын, Ростислав, скрылся в Венгрии и в 1245 г. стал баном (владетелем) Мачвы, Босны и Родны».

Про княжеского первенца Ростислава ясно: повезло ему с венграми. Хотя как сказать. Даже третьему по старшинству, Мстиславу, досталось княжество, чуть превышающее размером Португалию. На нынешние деньги в него входили почти вся Орловская область, больше половины Калужской, неплохие куски Тульской и Курской, немного Брянской и Воронежской. А столица была тут, в Карачеве. Дальше — загадка.

Уделы трех младших братьев образовали собой те самые Верховские княжества, где мы сейчас катаемся. Но Роман Брянский к тутошним делам мгновенно охладел, занявшись увлекательной дракой с литовцами и смолянами. Брат его, Олег, тоже немного повоевав, постригся в монахи. Про него в самом Киеве храм возведен. И даже в Новосибирске. И большой просветительский центр в Брянске.

На Карачев же брянские правители обратили внимание лишь однажды. Притом весьма нехорошо. В 1310 году князь Василий с ордынским войском взял город, убив тутошнего владетеля Святослава Мстиславича. Тот, говорят, был сыном первого карачевского князя. У меня цифры сходятся плохо: из 1310 вычесть 1246 — получится 64. Бывают, конечно, и такие разницы между началом правления отца и финалом правления сына, но редко.

В любом случае, тут была уже не попытка объединения государств, а карательная акция. Василий не был потомком Михаила Черниговского. Брянск к тому времени проиграл войну, в нем правили смоленские князья. Еще чуть позже пришел Ольгерд — великий, безусловно, воин, после чего здешние земли долго-долго делили Литва и Москва.

Оба Лжедмитрия тоже отметились. В те времена, очевидно, и родилось присловье: «Орел да Кромы — первые воры. А Карачев — на подтаче». Потом еще много всего было, однако полвека — с 1250-го до 1300-го — решили все. Темные очень полвека. В разных смыслах темные. После них все уже стало ровнее, история худо-бедно устремилась. Но об этих пятидесяти годах, когда любой из верховских городков мог возвыситься очень сильно, оказавшись столицей почти всего, пусть кто-нибудь книжку сочинит. Я прочитаю, критику напишу.

В книжке следует учесть средь прочего такой момент: отчего все-таки брянским правителям сделался ненадобен Карачев? До Смоленска от них двести пятьдесят верст, а до Карачева — едва сорок, но бились они за Смоленск. Так вот: я нисколько не специалист. И вообще рассказываю по преимуществу о сравнительной жизни местных городков в 2011-м и 2020 годах.

Только уж очень хорошо совпадает карта начального разделения Верховских княжеств с картой славянских племен. Тут, где Брянск, — радимичи, чуть южнее — северяне (ага, бывает: северяне — южнее), а от брянской объездной к востоку — вятичи. Карачев уже достаточно глубоко на их территории. Между прочим, это и по местности заметно, даже сейчас. Всякому известно: Брянск есть сокращенное слово «Дебрянск». Он и правда в лесах, в дебрях. Но в четверти часа небыстрой машинной езды на восток начинается ополье, свойственное Верховским землям. Это теперь, когда различия сглажены цивилизациями. Восемь столетий назад местности были, конечно, рельефней.

К слову, вспомним о характере вятичей. Это ж они Кукшу под Мценском зарезали. Долго сопротивлялись христианству. Вряд ли за полтора века меж Кукшей и монголами протонациональные различия сгладились полностью. То есть Карачев мог быть чужд брянским князьям в простом этническом смысле. Или в протоэтническом.

Паки: мне легко, я неспециалист. Глянул карты, скатался по местности — и сочинил. Но честно спрошу о своем предположении многих историков, упомянутых в книге. И Максима Жиха Вконтакте спрошу. Он интересно пишет о славянах.

Есть загадки тоже интересные, но попроще. С юга через Карачев в знакомый нам Болхов идет Свинская дорога. По ней долго набегали крымские и разные татары. Говорят, будто за это дорогу прозвали именно так. Вряд ли. Основных путей для набегов было четыре. Три из них не обозвали, сохранив уважительные имена шляхов, а четвертый обозвали?

Думаю (и не более того), имя пути дала река. Нынешнее федеральное шоссе пересекает речку Свень. Незаметно пересекает — там не мостик даже, а труба. Ниже по течению Свень делается больше, великой, однако, не становясь. Зато на ней располагается Свенский монастырь. Это уже почти в черте города Брянска. Красивый монастырь. Нас в него не пустили за причиною карантина. Сей год во многие обители не пускали. Но там и вокруг хорошо. Красиво дичающие яблоневые сады, лишенные проволочных либо иных оград. Их затем благоустроят, но пока они совершенны.

Вид с горы на Полесскую низменность. Святой источник, расположенный строго под кладбищем. Мы не рискнули там набрать воды, хотя родники любим.

Так вот: до Екатерины монастырь назывался «Свинский», а река называлась «Свинь». Это уж не я сочиняю, это известный факт. Наверно, имя дороги тоже отсюда.

X. ОДОЕВ

Город доброй дороги

Одоев тем летом⁵ я видел дважды, но не по-настоящему, урывками. В охвостье путешествий, уже спеша домой. Времени на осмотр маленького совсем поселения вполне хватило, а вот пообщаться с теми из местных жителей, с кем бы особенно хотелось, не успел. Впрочем, по порядку.

Первая ассоциация, возникающая при слове Одоев, это, конечно, князья Одоевские. Отсюда, из Верховских земель вышло множество известных фамилий, чье звучание совпадает с названиями их владений: Барятинские, например, или Воротынские. Но Одоевские — все ж особый случай. Более других прославились Александр Иванович, декабрист, известный человечеству строкой про «из искры возгорится пламя», и Владимир Федорович. Но о нем, конечно, подробней надо. Я попробую чуть дальше.

Вторая же связка, вспоминаемая при слове Одоев, носит сугубо фонетический характер. Город Удоев, сочиненный Ильфом и Петровым, произведен от совсем иного корня. У Одоева имя благородное, хотя искусственное. Город на этом месте возвел Новосильский князь Роман в середине XIV века, когда больше не смог обороняться от вновь одичавшей Степи и отошел «с домом своим» к северу, на берега реки Упы, где начинается лес. А имя новому поселению образовали от греческих слов «одос» — дорога и «еу» — хорошо. Город доброй дороги, стало быть. Впрочем, название скорей относилось к удачному отступлению из Новосиля или удобству речного пути. Дороги тут и по сей день вызывают оторопь, особенно когда сворачиваешь с вполне аккуратного Симферопольского шоссе на Одоев. В Тульской области, повторю, с коммуникациями не очень. Да и версия про греческое название сомнительная, честно говоря. Наверняка, сочинил ее затейливый семинарист-отличник. Гораздо позднее.

Покой Одоевских князей был кратким. Уже в 1380 году, спустя четверть века от основания крепости, под ее стены подошел литовец Ягайло. Не один, конечно, — с армией. Он тут ждал, чем завершится Куликовская битва. Прямым его союзником, кстати, был совсем не Мамай, но Олег Рязанский, дожидавший итогов сражения в ином месте. Узнав о победе москвичей, Ягайло отступил «с величайшей скоростью», но место ему приглянулось. Во всяком случае, еще через 27 лет его кузен-долгожитель, Витовт, Одоев захватил.

В состав Московского государства город вернулся⁶ спустя век, одновременно с другими владеньями Новосильского дома: старым и новым Воротынсками, Белевым и землями князей Трубецких. Вскоре тут прошла засечная черта. Валили деревья остриями к югу, ставили дозоры. Сведения о тогдашних Одоевских князьях непременно содержат звание «воевода». Скажем, Василий Семенович, боярин и воевода. Или Одоевский Петр Семенович, просто воевода. Роман Иванович, воевода тож. Федор Иванович, боярин, воевода и управитель подмосковной Коломны. Легкая независимость закончилась при Иване Грозном, в 1573 году. Он, вызвав к себе Никиту Романовича Меньшого из рода Одоевских, тоже поставил его воеводой над Окскими землями, а затем приказал казнить. Курбский среди прочих злодейств поминает царю и смерть этого князя.

Город Одоев передали Воротынским, отчего он с изумительной скоростью пришел в упадок. Виновны, конечно, не они, но общая безнадобность места: границы Московского государства отошли далеко к югу. В «дозоре» 1645 года сказано: «В Одоеве город ветх, на городе и на башне верхов нет, мост городовой и обламы сгнили и в приход воинских людей к Одоеву по тому городовому мосту наряды устроить и колья, и каменья наготовить и людям стоять нельзя. В городе же воды нет. А для воды сделан был из города к Упе реке тайник, и тот тайник сгнил и завалился. Острог в многих местах погнил, да около острога ров засорился и частник, и надолбы сгнили. Да острожных две башни от рва вода подмыла...»

Спустя еще два с половиною века от крепости остался земляной вал. Сейчас его тоже видно. Купечество в городе развилось слабо, а промышленность — совсем никак. Была пивоварня, шесть кабаков, рыболовецкая артель. Еще приторговывали лесом через Калугу. Матушка Екатерина пыталась сделать как лучше, утвердив, к примеру, генеральный план Одоева, но получилось обычное: закрытый ее приказом Анастасов монастырь был, например, местом проведения ярмарок, да и кой-как обеспечивал население работой.

В девятнадцатом веке стало чуть веселее. Появились кирпичные заводы, появились купцы с миллионными оборотами. Один из них, с уютной, внушающей доверие фамилией Толстиков выстроил невиданный в Одоеве трехэтажный дом, ставший теперь объектом чего-то. Еще открыли женскую гимназию, первую в Тульской губернии. Бодрое здание, ныне желтого цвета, с апсидой.

Но в целом почти два столетия город жил не приходя в сознание. В компенсацию, наверное, за свою буйную молодость. Даже городом быть перестал; с 1939 года именуется Одоев поселком. А потом тут появились удивительные люди. Причем в равных пропорциях местные уроженцы и бывшие обитатели столиц.

В самом конце семидесятых приехал из Ленинграда Иван Васильевич Папунен, основатель и долгий директор здешнего музея. Правда, сколько я в Одоеве ни был, музей оказывался закрыт. Так ведь и приезжал сюда каждый раз во второй половине воскресного дня — чего хотел-то? Но жаль, конечно, не побывав.

А в Анастасовом монастыре, возрождаемом после двухсот с лишним годов гибернации, игуменом нынче служит бывший житель Москвы, выпускник МАИ, а также, по его словам, — «активный в прошлом тусовщик» отец Парфений. Пути ж и на самом деле неисповедимы.

Местный житель, художник, автор славных очерков Николай Васильевич Денисов возродил тут филимоновский игрушечный промысел. У меня отношение к тем поделкам двойственное. Традиция, конечно, добрая вещь, но очень уж они гладки. Простоваты даже по сравнению с Дымковскими собратьями.

Пожалуй, еще более, чем Николай Денисов, известен другой писатель из Одоева, Пантелеймон Романов. Его, правда, Маяковский сильно ругал, обвиняя в клевете на новый мир. Хотя в чем там клевета? Добросовестные такие рассказы о том, чего этот новый мир делает с людьми. Название «Без черемухи» стало даже во все тридцатые годы нарицательным при обсуждении «полового вопроса». Еще были «Новая скрижаль», «Товарищ Кисляков», «Собственность». Без восторга говорил человек о новой власти. Говорил даже чуть масштабней Зощенко, не стесняясь обобщать. Травили, конечно. Но умереть успел сам, в 1938 году, перед тем долго болев. Пантелеймона Романова хорошо и довольно полно издали на самом излете СССР, в 1990-м примерно году, но потом снова забыли. Зря, наверное.

Ближе к финалу XX века знаменитым сделался другой писатель родом из Одоева: Владимир Успенский. Точнее, первая слава пришла к нему в конце шестидесятых, после книги «Неизвестные солдаты». Вещь почти автобиографическая: после освобождения города старших школьников привлекали к захоронению наших воинов, а среди тех оставалось много безымянных. Поисковое движение во многом началось благодаря этому труду Успенского. Но про самую его знаменитую вещь, про «Тайного советника вождя» о пятнадцати томах я ничего не скажу. Тут время будет долго судить. Может, и вправду было все оно вот так.

Удивительно, но при таком обилии литераторов про Одоев нет ни книги, ни даже толкового путеводителя. Пожалуй, лучший очерк об этом городе написан Любовью Владимировной Серовой, доктором биологических наук, специалистом в области космической медицины и совсем не краеведом. Кроме основной работы, она уже лет сорок публикует статьи в журналах вроде «Наука и жизнь», «Природа»; лекции в Политехническом читает. В этом смысле ее деятельность странно рифмуется с трудами самого знаменитого из Одоевских — Владимира Федоровича.

Последний

У него была не судьба, но эмблема. Отец — дворянин из самых-самых: потомок Рюрика в невесть каком колене. О матери мы не знаем ничего, даже девичьей фамилии. Произошла она из крепостных, но повезло. Воспитывался у дяди, дружил со своим двоюродным братом, впоследствии декабристом. Завидовал, думаю, законнорожденности того. Собственно, образовавшийся вокруг Владимира Одоевского кружок «любомудров», куда входили соученики по благородному пансиону, а еще, например, Дмитрий Веневитинов, Киреевские, Хомяков и Кюхельбекер, тоже был не чужд политики. Оттого и распался после 14 декабря.

Владимир заделался мистиком, изучил алхимию. Этот период жизни завершился изданием «Русских ночей». Я ту книжку не дочитал. Видать, туповат.

С возвращением в Москву Одоевский будто выздоровел. Народ, впрочем, он всегда понимал блестяще, это еще Владимир Даль отмечал: мало ведь кому даже из великих удалось создать пословицы, сделавшиеся народными. Точнее — обиходными в образованных слоях крестьянства: «дружно не грузно, а врозь хоть брось», например, или «две головни и в чистом поле дымятся, а одна и на шестке гаснет». Для записи музыки и древних литургических песнопений изобрел особую грамоту — равномерно темперированная классическая гамма тут неприменима. Удумывал музыкальные инструменты, энгармонический клавицин, к примеру. Тот, впрочем, не был ни клавесином, ни энгармоническим.

Организовывал приюты, участвовал в тюремной реформе. Командовал Румянцевским музеем, учреждал Русское географическое общество, сочинял «Городок в табакерке», будущий мультфильм. Происходя одновременно из первейших дворян и крепостных, сделался, таким образом, разночинцем. По характеру своей обильной деятельности уж точно.

Люди к старости бывают восприимчивы к потустороннему, но князь Одоевский становился все рациональнее. Впрочем, еще в «Русских ночах», вполне мистичных, он писал: «В России все есть, а нужны только три вещи: наука, наука и наука...» Детей не произвел. Иногда приток народной крови позволяет оживить древние роды, но тут нет: 27 февраля 1869 года княжеская фамилия Одоевских пресеклась. Брат-декабрист умер на Кавказе от малярии тридцатью годами ранее.

Да, в Одоеве последний из князей Одоевских, скорее всего, не бывал. Точнее — сведений о его пребывании тут не сохранилось. Так бывает — род иссяк, уставши. Однако, в отличие от многих российских, европейских или, допустим, японских фамилий, завершил свою историю достойно. Последний представитель оказался и самым знаменитым. Уходило время, уходило сословие.

Похоронен на кладбище Донского монастыря. Неподалеку от него лежит генерал Каппель. Соседи по верховским местам, хоть и из разных времен. Но и Салтычиха, например, рядом. Воистину, «бывают странные сближения».

Белые стены, белый всадник

Город Одоев спланирован просто. Въездная дорога выходит к скромной центральной площади, а от нее разбегаются лучами улицы поменьше. Одна ведет на высокий берег Упы, где была крепость, а ныне парк.

В другом же парке стоит памятник, своими размерами нынешнему Одоеву скорее несообразный. Странно, однако, громадного всадника поначалу легко упустить из виду. Конь белый, наездник белый и облака, например, тоже белые. Да и неожиданный очень монумент. Конные памятники вообще редкость в нашей провинции, а такого громадного, пожалуй, не припомню. Всего удивительнее автоматическая винтовка в правой руке конника. Вроде б такое оружие и конница — вещи малосовместные. Но в данном случае все по делу.

Фашисты вступили в Одоев 28 октября 1941 года. Точнее — прошли город насквозь, оставив гарнизон из пятнадцати солдат. Базировались те в здании нынешнего музея и особенными злодействами не отметились. Город все ж находился в стороне от главных коммуникаций. Впрочем, и глубоким тылом он стать не успел. Канонада боев под Тулой доносилась сюда постоянно. Уже через месяц немецкие обозы потянулись обратно. Тут жителям пришлось нехорошо. Отступая, бесчинствуют и менее заряженные идеологией армии. Впрочем, официально противник не бежал, но «отходил в район Белева на зимние квартиры и для перегруппировки». Так указывали в приказах оккупационной администрации. Начали угонять молодежь в Германию. Будущий писатель Успенский уходил потом в родные края почти с польской границы.

В ночь на 18 декабря Одоев стали жечь. Горожан не расстреливали, изгоняя из уничтожаемых домов, но тридцатиградусный мороз оставлял мало шансов к спасению. И тут из ниоткуда появились всадники. Будто восстали из снежной пелены бывшие рубежники Засечной черты. Только эти, новые, были куда лучше вооружены. У нас теперь многие любят рассказывать про якобы массовую тактику той войны: «с шашками на танки». Может, и было такое где-то, но точно не в Одоеве. Внезапность и тишина удара — все ж всадники много бесшумнее механизированных колонн, подоспевшие партизаны и удача — куда без нее на войне? позволили конникам генерала Баранова обойтись малой кровью. Парадоксально, но внезапное появление, к примеру, нескольких танков могло б оказаться менее эффективным. Противник, укрытый бронею, конечно, вызывает страх, но этот страх несопоставим с ужасом пешего воина перед несущимся на него всадником. Тут работает генетическая память. Недаром про победителей говорят: «оказался на коне».

Бессчетное число раз конные атаки спасали Одоев в его долгой истории. Эта, скорее всего, была последней. Вот и стоит памятник кавалеристам Второй мировой, а с ними — и прошлым защитникам.

Взгляд из 2020 года. Обиженный взгляд

Хотел хвалить, а стану ныть. С Одоевым все хорошо, это я неудачник.

Специально ездил ведь заново, хотел рассказать, как реставрируют крепость на горке. Честно говоря, только бревна пока завезли.

Зато про филимоновскую игрушку ошибся масштабом. Маленькая она примитивна, а большая — внушает. Детская площадка, расписанная филимоновски, уже хороша и привлекает внимание не только алкашей, но сильно забавней другой объект. Один предприниматель поднял упавшую в кусты советскую скульптуру трогательного, но сурового вида: мама держит ребенка на правой руке, а левой жестикулирует, будто успокаивая другого ребенка или собаку. Фигурка несколько приземиста и статична. Попа ребенка квадратна, плечики мамы квадратны, ладонь ее огромна. Предприниматель сотоварищи скульптуру отмыли, почистили, раскрасили в филимоновские цвета, прикрутили табличку. На табличке подпись: «Кузя и мама». Памятник Кузькиной матери — отличная тема!

Конечно, сам предприниматель от деяния отнекивается, скромничая, но все знают, кто это сделал. Гордятся, конечно. Тот же человек, или другой человек, или даже Администрация заказали канализационные люки с надписью «Одоев — родина слонов». Опять-таки давний сказ: первых российских мамонтов нашли именно тут. Мамонты все еще кусочками обитают в музее. Лозунг стал почти официальным для города. Совсем официальным все-таки назначили более нейтральный: «Одоев — город-музей».

У входа в городской сад устроили двух сидячих монстров с электрическими фонарями. Тоже советских времен креатуры. Открыли музей детской игрушки. Опять же советских времен. Другие музеи открыли. Кафе с хрущевским именем «Ромашка» кормит гостей именно так, как они того ожидают: варениками и блинами, изготовляемыми тут же. Никакой заморозки, никаких полуфабрикатов.

То есть воплотили лозунг в жизнь. Как при Брежневе, но лучше, чем при Брежневе. Одоев стал действительно музеем. Самого себя музеем. Называть это можно постмодерном, симулякром или постиронией, но вышло отлично.

Про новый автовокзал и плитку — думаю, ясно. К финалу книги устал о них повторять, да и не в плитке, выходит, дело. Плитка везде, а хорошо мало где. Помните, Ильф с Петровым говорили: «В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет». Пушкин тоже сочинял: «Авось, дороги нам исправят». Почти исправили, даже и в Тульской области — к пятисотлетию Кремля. А счастья…

Тут самое место сказать, почему я неудачник. Собираясь занудно излагать о музеях и другом великолепии, полез в интернет. Глянуть — не произошло ли с лета-осени чего нового. Произошло. Первого декабря в Одоеве открыли еще один музей. Одоевского княжества. Первый музей княжества во всех Верховских княжествах! Хотел ехать, книжку править. Передумал. Нечего бежать за всякою новинкой, задрав штаны. Открылся это ведь не закрылся, это развитие. За ним не уследишь, бегая.

Закончим все-таки печалью объективной. За прошедшие десять лет население Одоева сократилось с шести тысяч до пяти тысяч. В пропорции это как из Петербурга бы уехал миллион человек. И не хипстеров.

Взгляд из 2020 года. В телескоп

Этой главки быть не должно. Когда читатель закрывает книгу, он еще минуты три или до обеда думает, а потом в его голове все ублагоустраивается, он про книгу забывает. А если не ублагоустраивается, так писатель на читателя сердится — не наоборот, а именно так: писатель на читателя. Мол, зачем он такой непонятливый? Я ж для него старался.

Но как может писатель сердиться, когда сам получил галактику впечатлений и расходящихся фактов, а картинки не сложил. У нас же правда очень разная страна — даже на сравнительно малом пространстве с общей давней историей.

То есть давайте скажем, будто выводы, придуманные далее, я сделал для себя. Существует такая игра: литератор, понимая малоценность книги, излагает: «Я это для себя написал». И другая игра существует: будто я средневековый человек, заставший Новое время. Тогда в книжке должна быть мораль. Словом, надо сказать, и я скажу.

За семьсот пятьдесят лет, прошедших с обретения верховскими землями самости, примет той самости осталось мало. Совсем мало. Но суть пребыла неизменной. Даже несколько сутей:

— От удельного князя с дружиною зависит все. Если князь хороший, народ живет неплохо. Хотя бы с виду. Я эту особенность специально на обозрение не выставлял, но она так очевидна, что в каждой главе есть подтверждение. Где-то поярче, где-то едва заметно. Князей может быть несколько. Когда они не воюют, людям делается легче.

Важный момент: попытки заменить князей, называемых в разные исторические эпохи разными словами, безуспешны. Опричнина при Иване Грозном, семибоярщина в начале смуты, помещики при Романовых до Александра II, коммунисты при коммунистах — все они оказывались плохи. Почти без исключений. А вот среди князей, представленных в обличиях от собственно Рюриковичей до, к примеру, воевод или мэров, добрые примеры бывают.

— Князь и население взаимно недоступны. Князь может не жить богаче, князь может работать больше, может непрерывно общаться с народом или выборными его представителями, может среди этого народа вырасти, может искренне желать ему блага, но в определенный момент появляется стенка из толстого хрусталя. Отчего так — не знаю. Знал бы, всем бы рассказал. Возможно, иначе б зажили. Это не разница между классами, не разница между кастами, не разница в уровнях образования, не обретение тайного знания, не различия между пацаками и чатланами, в конце концов.

Возможно, люди, попавшие в дружину, боятся сболтнуть лишнего и делаются загадочны. Но правда: не знаю.

— Когда удельный князь мил Великому Князю и Патриарху, становится еще лучше. Хотя есть варианты, не всегда плохие, но с особенностями. Тут можно поглядеть главу о городе Мещовске.

Так что: «За 10 лет в России меняется все, а за 200 лет — ничего». Только не за двести, а за семьсот. Но за десять лет, правда, многое сменилось. Блестеть ярче стало.

О том же, что из ныне возводимого хрупкого благолепия выживет, став для потомков монументом и назиданием, знать нам не велено. Эту задачку, похоже, время решает очень случайным методом. Превосходно, когда люди строят красиво и прочно, но коли так не умеем — лучше уж хоть как-то строить, чем никак не строить.

Проводимая блестючая унификация неясным образом подчеркивает различия городов. Так на отсканированных древних фотокарточках, где лица еле различимы, после обработки фотошопом все делаются разными. Действительно ли это проявление сути или хитрость умных алгоритмов — кто ж разберет? Кроме того, индивидуализация делает слишком уж вопиюще заметным общественное расслоение. Оно теперь «правда» на грани. Или нет. Может, и есть еще запас социальной прочности.

Да и вообще… Я для себя эти моменты записал. С виду почти везде нарядней стало, честное слово. А что мне прежде было от наблюдений хорошо, а нынче грустно, так постарел, наверное.

С Любой же у нас все отлично, как ворчали друг на дружку в этой книжке, так и намерены ворчать впредь. Чего и вам желаем. Катаемся на машинке, смотрим вокруг. Еще чего-нибудь поймем — опять книжку напишем. Мы, правда, стараемся.

2011, село Степановское

2021, Петушки

P. S. Будучи, подобно абсолютному большинству типовых литераторов, человеком тщеславным и занудным, я ужасно расстроился, увидев объем глав, выбранных дорогой редакцией журнала для публикации. А прочтя — обрадовался. Суть книги оказалась полностью передана. Конечно, можно рассказать интересное и про другие города Верхнеочья, помогая крепкому сну читателя, но в целом, кажется, понятно и про нынешнюю жизнь там, и про перемены на больших и малых отрезках времени.

Чего действительно жаль, так рассказов о разных драгоценных людях, способствовавших моим поездкам и оказывавшим неоценимую помощь. Знатоки городов — бесценны. Особенно когда они литераторы. Людмила Гайдукова из Алексина, Ольга Шилова из Мещовска и все-все, кого не упомянул: моя благодарность вам огромна!