Дымарский Яков
Михайлович родился в 1952 году в Златоусте.
До 2014 года — луганчанин, с 2014 — москвич.
Окончил математический факультет
Воронежского университета. Профессор
кафедры высшей математики МФТИ.
Публиковался в журналах «Дружба народов»,
«Согласие», «Литературная учеба». Автор
поэтического сборника «Песни русских
евреев» (М., «ЛУЧ», 2013). В «Новом мире»
публикуется впервые.
Яков Дымарский
*
БУКИ
И БУМАГИ
Между
строчками трещины. Да и в самих строчках
щели между словами. Такая негладкость
важна. В ладони остаются занозы. Так и
надо.
Нельзя
писать как Пушкин, как Мандельштам, как
Высоцкий. Важно не то, что они наговорили,
важнее, что они успели намолчать. Это
молчание велико и ясно. Там поэту собрать
нечего. Но от молчания можно оттолкнуться.
В стихах
Дымарского важны не состояния —
расположение слов относительно вмещающего
контекста, а скорость движения между
словами. Не что он говорит, а то под каким
углом со слова на слово перепрыгивает.
Важна не сама структура (чаще всего
регулярная), а сдвиги и паузы, спотыкание
ритма, скошенность рифмы. Нарушения
регулярности делают структуру устойчивой
на изгиб. Свет сквозь поцарапанную линзу
всегда уникален. Но это свет, пусть и
треснувший. С ним жить немного легче.
Владимир
Губайловский
Два
стихотворения
1
Жил-да-был
Пушкин. По жилам его
Кровь
протекала живей, чем у прочих.
Был
он из тех, из — поболе всего —
До
всех подробностей жизни охочих.
Будь
ты хоть росс, или лях, или жид,
Твой
обиход однобок и несладок.
Только
его соблюдать надлежит —
Тот,
заведённый не нами порядок!
Будь
добрый малый, сосед, домосед —
И
обретёшь безмятежность в награду…
Тошно
— вышагивать плеши во след!
Подло
— поставить подножку собрату.
Сам
не судим и не смеешь судить,
Чуждый
восторгов, не веруешь в слёзы…
Стыдно
— ревниво карету следить.
Гадко
— поставить ей палки в колёсы.
Честь
береги незапятнанной, чтоб
Мог
безупречной зачислить в пропажу…
Грешно
— прицелить товарищу в лоб.
Глупо
— свой бледный подставить лепажу.
Бал
молодых и приятных господ
Вальсом
кружит не последнюю ночку…
Больно
друзей провожать до ворот,
Страшно
встречать листопад в одиночку.
Страшно
в Кавказа разлом заглянуть.
Страшно
и сладко — стоять над разломом.
Но
ещё слаще — на полную грудь
Всё
обозначить божественным словом!
2
На
привычное просторы,
Покидая
карантин,
Неподвижны
вперил взоры
Под
докучное «дин-дин».
Под
дугой своей яремной
Неотвязный
господин,
Он
по ком твой равномерный
Похоронный
«дин-дин-дин»?
Прощай,
20-й
Не
корю и уже не гоню.
Прогонять
надо было в начале.
Если
б знали, какой ты говнюк,
То
салютом тебя б не встречали.
По
китайскому календарю
В
феврале ты родился по сути —
Я
тебя не гоню, не корю —
В
точный день, при сверхточной минуте.
Начудила
летучая мышь
Или
тварь полевая, поверьте,
Безразлично!
Одно только лишь
Меня
душит в текущем моменте —
Я
бездарно живу! Я гляжу
В
монитор, а не в ясные очи.
Я
дыханьем своим дорожу,
А
не выдохом чернорабочим.
Грушки
Iшла
дівча лучками.
Лучками, лучками, лучками.
Несла фартух з грушками.
Грушками, грушками,
грушками.
Пианина
заиграла за стеной…
Призрак
Музыки охотится за мной!
Он
включает метроном на раз-два-три
И
колотит в моё сердце изнутри.
В
ресторане, в переходе ли, в такси
Заиграет
— сразу милости проси.
Жанры,
стили… в них — признаюсь — не силён,
Легион
непотопляемых имён.
Два
притопа — громовой дивертисмент,
Три
прихлопа — гробовой аплодисмент.
Барабаны
и гитары до колен?
Маргиналы
вечно хочут перемен.
Три
мелодии, слова, слова, слова…
Право,
авторская песня не права.
К
коммунизму я ходил не на парад —
Всё
просрал однопартийный аппарат.
Три
аккорда проломили голову.
Признаюся
— жаль Марусю Климову.
И
не раз-два-три, не раз-два… «Только раз»,
Только
«Грушки» да романс про дивный вальс…
Карла
Черни — равно Гедике — этюд.
Ни
свободы, ни покоя не дают,
Ни
забыться, понимаешь, ни заснуть,
Наболевшую
не успокоить грудь —
Что
за грушки! Ой,
дівчино, чия ти?
Чи
зi
мною, дiвча,
підеш гуляти?
Не скажу я, чия я.
Чия я, чия я, чия я.
Я дівчина не твоя.
Не твоя, не твоя, не твоя.
Блокадный
Мандельштам
В
укор исчезнувшим мышам,
Презрев
блокаду,
Бредёт
беззубый Мандельштам
По
Ленинграду.
Какая
Батюшкова спесь,
Взаправду
— вечность!
Не
хочется ни пить, ни есть,
Ни
гресть конечность.
Но
душит ревность старика
Мафусаила:
Вот
где — костьми и на века,
Где
слово — сила!
Не
смог Усатый приберечь —
Не
до верёвки,
Со
всеми б по-людски залечь —
Для
Пискарёвки!
У
ж/д
А.
Марголиту
Предметы
в будке буднично дрожат.
Дрожит
посуда. Буки и бумаги.
Дрожит
будильник. Требуя отваги,
Дрожит
перо; но им не дорожат.
Пора
вставать — идти под чьи-то флаги
Не
хочется! И, кажется, дожат
Остаток
браги и горючей влаги
Из
фляги вдохновения. Деньжат?
Известности?!
Не мне стяжать изустно.
На
тощее одна надежда гузно —
Пройду
долготерпения ли тест?
Состав
грохочет — трепетные буки
Вибрируют,
распространяя звуки.
Звук
умолкает. Остаётся текст.
Два
стихотворения
1.
Практикующий
Знаток
двуногих человеков,
Без
вызова и в тот момент
В
жилище входит д-р
Чехов,
Как
умирает пациент.
Без
стетоскопов и перкуссий
Он
смотрит на того в упор:
Анамнез
ясен, безыскусен.
Диагноз
скор, как приговор.
К
другому б пациенту спехом…
Но,
как последний серафим,
Врач
остаётся с человеком.
И
погибает вместе с ним.
2.
Заклинание
И
в степи, и в овраге
Добывают
и жгут.
Здесь
от нас не отваги —
Безразличия
ждут.
Над
больничной палатой
Проржавевшая
жесть.
Одичанью
— расплатой
Нумерация
шесть.
Клетка
— кенарю, кесарь
Решкой
гнёт чужаков…
Делай
дело, профессор,
Делай,
Серебряков!
Дело
Изъедена
каверною
Вся
ткань, куда ни глянь…
И
дело наше верное,
А
дело наше — дрянь.
Да
наше это дело ли?
Что
ж мучит нас одно:
Какими
бракоделами
Оно
оскорблено!
Забыть,
что честь оболгана,
Глагол
не изречен…
Но
дело — дело долгое! —
Закончилось
ничем.
Пиит
Открывал
неоднократно
Нотный
стан словам взамен:
Ключ,
тональность, квинта, кварта…
Почему-то
— безвозвратно —
Не
указан инструмент.
Здесь
— отчётливо — стаккато,
Здесь
— рубато, здесь — затакт…
Вдруг
крещендо — нет, ребята!
И
реприза как награда —
Нет,
ребята, всё не так!
Кто
сыграет эти знаки,
Эти
враки прохрипит,
Тот,
минуя Зодиаки, —
Шут
в отеческом бараке, —
Будет
истинный пиит.