*

РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ: ВЗГЛЯД В ЗЕРКАЛО

Андрей Иванов. Театр ужасов. М., «Новое литературное обозрение», 2021, 360 стр.

Как-то раз моя коллега по Тартускому университету сказала: «Неинтересные какие интервью с писателем Ивановым, нечего ему сказать». И это правда. Книги он пишет не для аудитории, а для себя, и лишь на свои собственные вопросы готов отвечать. И именно этим книги автора привлекают. И если российские критики говорят о влиянии Владимира Набокова и Ирвина Уэлша, а эстонские литературоведы проводят параллели с Альбером Камю, то мне эти отсылки представляются излишними. «Потерянный человек среднего возраста» — норма жизни, и моделей описаний этой нормы в хорошей литературе не так уж мало. А значит и сравнивать их бессмысленно.

Прежде всего, как ни банально, у автора отличный слог и читать эту, по идее, депрессивную, книгу легко. С одной стороны, может показаться, что автор не особо любит своих героев, ведь говорит он о них весьма жестко. С другой стороны, ты понимаешь, что этот сарказм и недовольство окружающими, друзьями и знакомыми — просто часть обычных человеческих отношений, которые автор не считает нужным скрывать ни от себя, ни, как следствие, от нас. И правда, невозможно любить своих близких 24 часа в сутки, но если мы и скрываем это даже от себя, то Иванов — нет. При этом себя автор тем более не щадит.

«Театр ужасов» — это автобиография, но автобиография весьма своеобразная. Здесь в фокусе не конкретные события и люди (основная сюжетная линия — парк развлечений, где можно пострелять по людям, изображающим из себя зомби). Но в канву рассказов о парке, о его обитателях и сотрудниках он помещает добросовестную фиксацию своих ощущений и переживаний; это никоим образом не роман ужасов. Недаром тут отсутствует интрига. А несколько хаотичное описание прошлого, при полном отсутствии программы на будущее как бы не предполагает читательского вопроса «А что будет дальше?» Ничего не будет, и это ясно с самой первой страницы. Да и что такого может произойти? Речь об обыденности, хотя и полной мелких событий, от комичных до трагических. В то же время ясно, что автор не ожидает от читателя понимания своих проблем или тем более сочувствия.

И все же персонажи тут — люди в лиминальной стадии, то есть стадии перехода из одного состояние в другое; и переход этот никогда не закончится. Герои переживают одновременно и возрастной кризис, и кризис национальной идентичности, и кризис слома системы, и кризис социального статуса. Все это в совокупности и приводит их в этот самый парк, где они находят приют и некое подобие решения своих жизненных проблем.

По сути, перед нами «остранение», и подчеркивается это монологами любимого героя автора, Кустаря. Именно Кустарь «превратил заброшенную фабрику в круги Ада» — парк под названием «Пыргумаа», в переводе с эстонского «Земля Ада», «Адова земля», «Адское место». Кустарь осуществляет деконструкцию кризиса советской системы и советских людей через искусство, и этот художественный акт отражает замысел автора «Театра ужасов».

Герои одновременно и реальные люди (некоторых там вполне можно узнать), и собирательные образы. Точно так же можно сказать и о месте действия: с одной стороны, парка под названием «Пыргумаа» вроде как никогда не было, с другой — можно предположить, о каком районе Таллинна идет речь. То есть и люди, и места узнаваемы, но это не совсем они. Причем это можно сказать в равной степени как о работниках и обитателях парка, так и о знакомых главного героя в Таллинне. Но живут они все насыщенной жизнью: роман полон рассказов о сумасбродных проектах и планах — и как мир покорить, и как миллионы заработать. Не обошлось и без романтики, правда, тоже своеобразной.

Это спойлер, но, поскольку сюжет тут не главное, все же рискну. Близкий друг главного героя, Костя, неожиданно начинает чувствовать нежную привязанность к роботу-курьеру. Костя дает ему имя «Трэнди», беседует с ним и искренне расстраивается, когда Трэнди сбивает пьяный водитель. Сюжет кажется на первый взгляд чистым анекдотом, но в этом вся трогательность и сложность наших отношений с ближними, когда нам проще наделить душой механизм, чем завести, например, щенка (уж не говоря о «своем» человеке)¹. Эмоциональная жизнь кипит на страницах романа, причем где-то в ироничном, почти пародийном ключе, а где-то речь идет о серьезных чувствах, к которым автор относится с уважением.

Теперь позволю себе вернуться к тем моментам, которые русские читатели — ровесники автора могут ожидать от условно автобиографического романа. Раз речь идет о метаниях человека среднего возраста, очевидно, что без ссылок на СССР и перестройку не обойдется. Действительно, герои постоянно вспоминают — каждый по-своему травматичную — жизнь в СССР. По сути, и сам парк — не что иное, как перестроечный Советский Союз, где центральный бар носит название «Holy Gorby», а уж там «вы можете пообедать настоящей советской едой, выпить советского кофе или пива „Жигулевское”, „Ячменный колос”… и расплатиться советской валютой». А четыре главные его улицы носят советские названия. Да и жители тут не столько жертвы, сколько архетипы 90-х — бизнесмены («пионеры секонд-хэнда» и кооператоры, рэкетиры и бандиты), «пожилой чистенький немец» — турист. Да и сам «театр», то есть возможность «убивать» за деньги людей в разных «масках», — на первый взгляд очевидная аналогия. Тем не менее сам автор интерпретирует маски не столько как возможность «сменить личину» или стать частью группы «чудаков в похожих масках», а как защиту от самого себя — как нечто, что «заглушает крики внутри моей головы». «Пыргумаа — земля неудачников и лузеров, которые оправдывают свою лень образом мысли, постсоветскими травмами, „новым эстонским режимом”, „звериными лицом капитализма”, кризисом», — пишет автор, который и сам принадлежит этому миру.

А вот что действительно может оказаться неожиданным для российского читателя — это рассуждения главного героя о России и современной российской культуре. Оговорюсь, что это даже не второстепенная линия, скорее это отдельные пассажи и фразы, но именно они, как мне кажется, дают нам понять, как далеки представления не только кремлевского «русского мира», но и современной русской интеллигенции от реальной жизни соотечественников за рубежом.

В Пыргумаа живут не только русские, выброшенные крушением СССР, там есть и эстонцы, и румыны, и цыгане, и люди смешанного происхождения. Иванов совсем не склонен возмущаться «тяжелым положением русских в Прибалтике» или обвинять большую политику в своих проблемах. Во всем он винит себя, политическая жизнь для него на первый взгляд вторична. «А кто-то сейчас стоит перед российским посольством на Пикк с плакатами — Вон из Украины! Власть Воров и Убийц! Свободу Сенцову! Я тоже должен бы, но я иду в банкомат». Однако полностью отойти от политики ему не удается, и если не протагонист, то второстепенные персонажи все время о ней рассуждают. Политический беженец Томилин рассказывает о преследованиях ФСБ, местный психолог Константин взывает к европейским ценностям, которые сегодня в Европе сменились на «большевизм», с его «масскультом, массовым психозом», «корпоративной этикой и политкорректностью». Автор скорее снисходительно слушает всех высказывающихся, но сам не горит желанием в дискуссию вступать. Причем политику Кремля он нисколько не поддерживает и пишет прямо «Не верю я, что Россия расколдуется». Да, власть в руках, мягко говоря, людей неприятных — «а когда в России было иначе?»

Не меньше достается, однако, и «российской либеральной интеллигенции». Недаром линия беженца Томилина изобилует неприятными подробностями; есть даже подозрение, что вся история гонений и преследований — чистой воды выдумка. Российская интеллигенция для автора — истинный «другой», именно из-за него герой воспринимает себя не как писателя, а как персонажа «театра ужасов». «Какая литература? Забудь! Слушай, ты — рабочий зомби, вот ты кто, понял, ты даже говорить не должен, просто мычи». С позиций Москвы и Санкт-Петербурга русская культура в Эстонии всегда представлялась как провинциальная, однако если в советский период местная интеллигенция мирилась с таким положением, то сегодня отношение иное. (Такое отношение прослеживается не только у Иванова, но и у других писателей, например, в творчестве Е. Скульской или П. Филимонова.) «Русский писатель… Эстонский писатель… Нет, не эстонский. И не русский… Нет такого русского писателя. Не знаем. Вот вам ваша культура», — констатирует главный герой Иванова и затем жестко проходится по российской культурной жизни: «Насчет кино и прочих искусств не знаю, что же касается литературы, то там с нею давно разобрались, учредив премию Большая книга — эту грандиозную могилу, в которой каждый год хоронят русскую литературу, возведя над нею три обелиска»² — что выглядит почти как прямой вызов.

Достается от автора и Европе; ее интерес к российской культуре — лишь проблеск «просвета на затянутом тучами горизонте». Культурные достижения русских (сами по себе сомнительные) для нее лишь показатель того, что в России есть оппозиционная мысль. «На нас всем было как-то наплевать». Всем — это и России, причем как прокремлевской, так и либеральной, и Европе. Показательна смерть одного из героев — работника парка, при попытке спасти человека от неонацистов в Таллинне. Он погибает потому, что он понимал «больше, чем Макрон и Меркель вместе взятые. Потому что родился в СССР. Жил в Азии и побывал в Африке… Я понимаю, что такое человечность!»

В недавней коллективной монографии «Глобальные русские культуры»³ подчеркивается важная мысль, что современная русская культура — это скорее «множество русских культур», взаимосвязанных и взаимодействующих, нежели единый монолитный блок, соотносимый с географией. Мне представляется, что выход в свет романа Андрея Иванова — это блестящая возможность для российского читателя познакомиться с одной из таких русских культур, причем увидеть ее лучшие грани. За это — особая благодарность «Новому литературному обозрению».

Елена ПАВЛОВА

Старший научный сотрудник Университета Тарту, Эстония. Исследование выполнено при поддержке Эстонского научного агентства, проект № PRG1052.