ПЕРИОДИКА
«Вестник Европы»,
«Вопросы литературы», «Горький», «Дружба
народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная
литература», «Коммерсантъ Weekend»,
«Культура», «Литературная газета»,
«Литературный факт», «Москва», «НГ Ex
libris», «Неприкосновенный запас», «Новое
литературное обозрение», «Российская
газета», «Урал», «Философия», «Формаслов»,
«Arzamas», «Koinon»,«Prosodia»
Богдан Агрис. «Я поэт высоких и
светлых чудес». Беседу вела Ольга
Балла-Гертман. — «Формаслов», 2021, 15
ноября <https://formasloff.ru>.
«Все изменило желание основательно
изучить классическую музыку. Погружение
в ее сферу заняло у меня года четыре, и
это погружение было наиглубочайшим.
Все свое эстетическое чутье я отточил
на ней. Все эстетические категории и
понятия пережил именно на ней. Жанры,
модальности высказывания, стили и их
чистота, многослойное равновесие внутри
произведения… Все эти реальности я
открыл для себя исключительно на
музыкальном материале. <...> И после
этого решил для интереса открыть давно
забытый файл с собственными стихами.
Естественно, пришел в полнейший ужас.
Переписал, что мог, написал уже на новом
уровне эстетического сознания сразу
больше, чем за пятнадцать последних
лет. Это лето 2016 года».
«Эстетическая моя идеология оказалась
довольно жестко предопределена как
философской и жизненной подпочвой, так
и составом любимых с юности поэтов —
никуда не денешься. Если ты двадцать
пять лет до собственного дебюта читаешь
Блока и Мандельштама, Мандельштама и
Блока, то и получится в итоге конкретная
метафизика петербургской неомодернистской
школы. <...> Склонность же к метафизике
и символизму — ну, здесь ясно: феноменология,
Шеллинг, классическая и современная
теология, кельтские леса и прочая
артуриана… Вряд ли такой человек пойдет
в постмодернисты с их антиметафизическим
и антитрансценденталистским пафосом.
Словом — и я этого не скрываю — мне
весьма свойственно сознание жреца-визионера,
фигуры, безусловно, власть имеющей, но
с арфой в руках и птичьей стайкой,
кружащейся вокруг. Что, безусловно,
смягчает образ».
«От „традиционалистской” же линии
меня уберегло то, что ее средства
совершенно непригодны для прорыва в
мир глубинной метафизики».
К. М. Азадовский. «Настоящая моя
жизнь — в одиночестве…» Из дневника
Марии Пожаровой. — «Литературный факт»,
2021, № 3 (21) <http://litfact.ru>.
Из дневника поэтессы Марии Андреевны
Пожаровой (1884 — 1959), запись 30 марта 1914
года: «Перед ужином я хотела уйти, но
хозяйка насильно, под руку, притащила
меня к столу. Я надеялась, что буду сидеть
рядом с какой-то пожилой дамой, но вдруг
соседом моим оказался… Гумилев! Первый
из „настоящих” поэтов, с которым мне
пришлось говорить. (Впрочем, ошибаюсь:
я ведь была у З. Гиппиус.) Итак, „настоящий”
поэт вступил со мной в разговор, и мы
говорили, говорили без умолку весь ужин,
а затем он попросил разрешения проводить
меня домой. Я с большим внутренним
удовольствием согласилась. Я не захотела
ехать на извозчике, и мы дошли пешком
до самого моего дома с 16<-й> линии
В<асильевского> О<строва>. Я
вернулась домой в 4 ½ ч<аса> ночи».
«У Гумилева характерное лицо с несколько
странным выражением глаз. В голосе его
чувствуется, что-то манерное, он привык
быть „особенным”, изысканным,
рафинированным. Говорит очень сложными,
туманными фразами, любит парадоксы. Я
часто не понимала его. Привык слегка
позировать и декламирует стихи приподнятым
голосом. Но, несмотря на все это „внешнее”,
в нем, думается мне, есть много милого,
почти детского, детски забавного.
Напр<имер>, узнав, что я вегетарианка,
он, бедный, из внимания ко мне тоже не
ел ничего за ужином, боясь оскорбить
меня трупоедением. Сперва я удивлялась
этому, потом нашла это милым. Он клал
себе на тарелку только то, что брала я:
грибы, салат, пломбир. До мясных блюд,
дичи и омаров он не коснулся. Говорили
мы не переставая. Я часто давала толчок
разговору, упомянув, напр<имер>, про
Беноццо Гоццоли, про Т. Готье, про Блока
и Белого, заговорив про свободу воли и
т. п.».
«Гумилев обратил большое внимание на
форму моих длинных, характерно утончающихся
в конце пальцев с миндалевидными ногтями.
Он сказал, что ему никогда еще не
приходилось видеть такой руки. „…Самые
утомленные люди — это подростки, —
сказал он. — …Синева, глубокая синева,
как у Беато Анджелико... — Он на мгновение
поднял перед моим лицом десертную
тарелочку: — Вот так чувство мучительной
жалости заслонило от вас все остальное
в мире”… Африка: он уже 4 раза путешествовал
в пустынях Сахары. Рассказывал про свои
странствия с караваном и про опасности,
кот<орым> он подвергался. Рассказывал
про миражи и про видение каравана
мертвецов».
«Развивал передо мною теорию акмеизма.
Кстати, это словцо, для обозначения
новейшего течения в поэзии, им же самим
придумано… Вспоминал одобрительно про
мои стихи, напечатанные в „Аполлоне”.
Удивлялся, что меня нигде не видно, и
предложил присылать мне повестки на
литературные собрания. Я поблагодарила,
но просила теперь не присылать и в конце
концов договорилась с ним так, что я
напишу ему мой адрес, когда мне захочется
побывать в этих обществах. „…Я не могу
никуда ходить. Я боюсь людей, не могу
говорить с ними”, — сказала я. „Однако
мы говорим с вами весь вечер!” — возразил
он. И убежденным голосом добавил: „Всеми
признано, что я очень ‘трудный’
собеседник”. Не помню, как он дальше
выразился, но он намекнул, что всем в
литературном мире известно, что говорить
с ним — мудреная, сложная штука, что он
часто сбивает с толку собеседника своими
парадоксами и утонченной мудростью
речей своих. — Не чувствуется ли что-то
детское в Гумилеве?.. Потом я расспрашивала
его про Брюсова, Белого, Бальмонта как
людей, и он рассказал много интересного».
Марк Альтшуллер. Марина Цветаева
«перед зеркалом» Вениамина Каверина.
— «Знамя», 2021, № 11 <http://znamlit.ru/index.html>.
«В 1972 году вышел отдельным изданием
необычный роман Вениамина Каверина
„Перед зеркалом”. Во-первых, роман был
эпистолярный, что для конца ХХ века было
несколько необычно. Во-вторых, в авторской
аннотации было сказано, что в основу
книги „положены подлинные женские
письма”. Насчет второго читатель, хорошо
знающий мастера великолепных сюжетных
построений, имел полное право усомниться.
Тем более что отсылка к якобы чужим
текстам имеет давнюю и славную литературную
традицию».
«Однако этот странный „несвоевременный”
эпистолярный роман, эмоциональные
письма которого открывали глубокие,
тонко и трепетно описанные любовные и
творческие переживания талантливой
художницы, на самом деле оказался
подлинным жизненным документом, лишь
слегка тронутым рукой мастера, который
честно написал на последней странице
своей книги: „Я отобрал лишь самые
значительные из писем. <…> Пользуясь
правом романиста, я дополнил переписку
немногими сценами”. И действительно,
в основу романа легли подлинные письма
художницы Лидии Никаноровой, уехавшей
из России (Крыма) перед захватом его
красными, к советскому математику Павлу
Безсонову, который передал их Каверину
в 1962 году. Ныне эти письма хранятся в
архиве писателя в ЦГАЛИ».
«Далее в „Послесловии” Катаев сообщал:
„Лица, упоминаемые в письмах, были
извещены о находке и согласились на
публикацию, однако при условии, что их
фамилии будут изменены. Это не коснулось
деятелей, оставивших заметный след в
русской и мировой культуре первой
четверти двадцатого века”. Непонятно,
правда, почему в этом случае было изменено
имя Марины Цветаевой (Нестроева), которой
посвящены очень выразительные, интересные
страницы. Видимо, родные, прежде всего
дочь Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон
(о ее оценке романа см. ниже), не захотели
упоминания подлинного имени».
Валерий Байдин. Беженец к богу.
Духовные притчи Александра Введенского.
— «Вопросы литературы», 2021, № 5
<http://voplit.ru>.
«Историками русского авангарда принято
считать Александра Ивановича Введенского
(1904—1941) предтечей европейской литературы
абсурда, и для этого есть немало оснований.
Его тексты кажутся откровенным
издевательством над обыденным сознанием,
сбивают с толку, не предполагают ни
легкого чтения, ни однозначного прочтения.
Лишь при тщательном рассмотрении
наполняются смыслом их странные образы,
более того, становится заметна скрытая
пафосность, обращенная в первую очередь
к собственному я поэта и похожая на
понуждение к вере ради преодоления
страха смерти».
«Близкий друг и хранитель литературного
наследия поэта Я. Друскин утверждал:
„Он был теист, православный, его поэзия
— интеллектуальная, философская”».
Дмитрий Бак. Малые циклы Арсения
Тарковского: творческая история и
эдиционные принципы. — «Вопросы
литературы», 2021, № 5.
«Начиная с 1940-х годов и на протяжении
многих лет Тарковский кропотливо и
целенаправленно работал над составлением
обширных рукописных сводов. Ближайшие
источниковедческие параллели к этой
работе — рукописные своды стихотворений
Н. Заболоцкого и „рукодельные”
стихотворные сборники Н. Глазкова.
Сравнительный анализ данных источников
также находится за пределами данной
серии публикаций о малых циклах
Тарковского, однако можно кратко
заметить, что у всех трех типов рукописных
сводов (Заболоцкий, Глазков, Тарковский)
— общий генезис: все они самим фактом
своего существования обязаны особенностям
цензурного режима и невозможности
прямого манифестирования авторской
воли в подцензурных публикациях. При
этом сущностные характеристики всех
трех персональных типов рукописных
сводов заметным образом отличаются
друг от друга: от попыток заместить
собою подцензурные публикации у Глазкова
(„самсебяиздат”) до метафизических
опытов создания абсолютных модальностей
бытия стихов помимо их обнародования
у Тарковского...»
«Укажем на некоторые
из наиболее значительных рукописных
сводов: „Стихотворения Арсения
Тарковского. Книга первая” (1941—1945,
собрание М. Тарковской), „Масличная
роща. Собрание стихотворений разных
лет” (1946 — 1952, РО ИРЛИ), „Зимний полдень.
Вторая тетрадь” (1953—1966, РО ИРЛИ),
„Собеседник. Избранные стихотворения
разных лет” (1954—1958, собрание М.
Тарковской). Здесь указаны крайние даты
составления сводов, но — не даты создания
стихотворений.
Большинство сводов Тарковского имеют
„ретроспективно-догоняющий” характер».
Павел Басинский. Творчество Даниила
Андреева — пример того, как долго уходил
в историю Серебряный век. — «Российская
газета» (Федеральный выпуск), 2021, № 249,
1 ноября <https://rg.ru>.
«Кстати, крестным отцом его стал Максим
Горький. Затем пути крестного и крестника
разойдутся: крестный станет „великим
пролетарским писателем” и „основоположником
социалистического реализма”, а его
крестник, отслужив в Красной армии и
получив медаль „За оборону Ленинграда”,
в 1947 году будет арестован вместе с женой
Аллой Александровной и окажется во
владимирской тюрьме, где проведет десять
лет и где придет к нему видение „Розы
мира”».
«Можно спорить о религиозной основательности
этой книги (насколько мне известно,
православная церковь относится к ней
весьма скептически), но в художественном
отношении некоторые ее страницы достигают
высот „Божественной комедии”. Судьба
и творчество Даниила Андреева — один
из примеров того, как мучительно и долго
уходил в культурную историю Серебряный
век, сопротивляясь неумолимой поступи
новой эпохи. И еще — творческого мужества,
сравнимого с поведением другого великого
изгоя советской эпохи Андрея Платонова».
Григорий Беневич. «Заветное» Георгия
Иванова. — «Звезда», Санкт-Петербург,
2021, № 11 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Недавние исследования поэзии Георгия
Иванова убедительно показали соотношение
между его поэтикой и некоторыми аспектами
как современной ему экзистенциальной
философии, так и не чуждой этой философии
немецкой мистики (Майстер Экхарт и др.).
Настоящее эссе — опыт чтения стихотворения
Георгия Иванова, которое при его
герменевтическом анализе, может быть
понято в том же контексте. Причем речь
не о каком-то „влиянии”, но, что намного
ценнее, о корреляции опыта, который
нашел свое воплощение в этом произведении,
с тем опытом, который в то же примерно
время (даже немного позднее) был осмыслен
в экзистенциальной философии Мартина
Хайдеггера. Притом что у поэта, конечно,
свой язык и способ говорения о нем».
Людмила Борисова. «Черный квадрат».
О границах горьковского авангардизма.
— «Вопросы литературы», 2021, № 5.
«В предреволюционные годы, в период
„Летописи”, и позже, в 1920-е, Горький
много общался со Шкловским, их связывала
переписка. Не исключено, что тема
остранения в цитированных выше письмах
возникла у Горького не без его влияния,
но из этого не следует, что своей
теоретико-литературной рефлексией он
обязан только Шкловскому. У писателя
была возможность раньше осознать смысл
приема, в круг его чтения входили авторы,
облегчившие труд формалистов. Горький,
например, ценил У. Джеймса, будучи в
Америке, познакомился с ним, слушал его
лекцию. От одного небольшого фрагмента
Джеймса, замечает историк филологической
науки, формалисты зависели больше, чем
от Толстого [Светликова 2005]. Имеется в
виду то место в „Психологии”, где Джеймс
пишет об „обнажении” слова, когда
разрушаются связанные с ним привычные
ассоциации, то есть в результате
диссоциации».
Алексей Варламов рассказал о самом
скандальном писателе Серебряного века.
Текст: Павел Басинский. — «Российская
газета» (Федеральный выпуск), 2021, № 271,
30 ноября.
Говорит Алексей Варламов, автор
книги «Розанов» (ЖЗЛ): «Принято считать,
что Розанов женился не на ней, а „на
Достоевском”. 24-летний студент Московского
университета взял в жены сорокалетнюю
девицу Суслову по той единственной
причине, что она когда-то (когда он пешком
под стол ходил) была любовницей Федора
Михайловича. Таким образом, он как бы
„соединился” с любимым писателем. И я
так раньше думал. Но когда стал смотреть
документы, читать розановские письма,
понял, что факт ее связи с Достоевским
либо вообще не был ему известен, либо
на тот момент он просто не придавал ему
значения. Суслиха была великолепна сама
по себе. У нас принято ее порицать —
злая, вредная. Но именно она сделала
Розанова Розановым! Она была его
кормилицей, опекуншей, учительницей и
мучительницей. Легенда о женитьбе на
Достоевском была запущена Василием
Васильевичем уже после их разрыва и его
переезда в Петербург. Зачем? Какой
писатель в Серебряном веке без легенды?
А кто кому из них не давал развода и
жизнь попортил — это большой вопрос…»
«По сути его [Розанова] революция в
русском языке, стиле сродни тому, что
сделал в начале девятнадцатого века
Пушкин. Но тут важна и розановская
эволюция. Смотри, он начал с того, что
написал огромную, очень трудную для
понимания книгу „О понимании”, а пришел
к фрагментарным „Опавшим листьям” и
„Мимолетному”. Даже если считать, что
у него были предшественники (Монтень,
например) — розановский жанр породил
в русской литературе замечательную
традицию от „Камешек на ладони”
Солоухина, „Крохоток” Солженицына и
„Затесей” Астафьева до сегодняшнего
„Фейсбука” и „Инстаграма”. Он взломал
все запреты и барьеры, ворвался в
литературу, как черный огонь и, страшно
проиграв в жизни, в семье, в детях, в
литературе блистательно выиграл. Только
вот в его глазах это была ничего не
стоившая победа..»
Ирина Василькова. Когда меняется
ветер (Афанасий Мамедов. Пароход
«Бабелон»). — «Знамя», 2021, № 11.
«Роман — фрактальная фигура: из каждой
главы вычитывается он весь. Тому
способствуют сквозные образы: огонек
керосиновой лампы, чайки и голуби, черные
агаты в запонках Белоцерковского и в
ушах княжны Уцмиевой, остров Бююкада и
остров в Каспийском море. Баку проявляется
уже в галицийских главах — куртка
комиссара пахнет керосином, „как у
инженера братьев Нобелей”. Так автор
связывает разные пласты романа в
целостность. Через весь текст проходит
мотив перемены имени — Константинополь
превращается в Стамбул, Сталин — в
Чопура, Ефим — в Войцеха и обратно,
Маргарита требует называть ее Марой, и
каждое переименование чревато переменой
судьбы».
О романе Афанасия Мамедова см. также:
Александр Климов-Южин, «Приключения
парохода и человека» — «Новый мир»,
2021, № 9.
«…выдано товарищу В. В. МАЯКОВСКОМУ...»
Неизвестное письмо А. В. Луначарского
Ф. Э. Дзержинскому. Публикация Н. В.
Котрелева; статья В. Н. Терехиной. —
«Литературный факт», 2021, № 3 (21)
<http://litfact.ru>.
Содержание письма
в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с
контрреволюцией и спекуляцией от 13
апреля 1918 г. связано с произошедшим в
ночь с 11 на 12 апреля разгромом Московской
федерации анархистов, в результате
которого в числе сотен арестованных
оказались художники, писатели, артисты
футуристических групп.
Из письма: «...настоящим удостоверяется,
что товарищ В. В. МАЯКОВСКИЙ пользуется
полным доверием Комиссариата Народного
Просвещения и хорошо знает художников,
поэтов и других деятелей искусств, так
или иначе связанных с анархистскими
группами. Прошу в целях избежания
недоразумений считаться с его показаниями
относительно участия таких лиц в
анархистских предприятиях и группах».
Из статьи: «Именно Маяковский мог прийти
к Луначарскому с просьбой вмешаться в
сложившуюся ситуацию. Нарком был знаком
с Маяковским („футурист и
с.<оциал>д.<емократ>”) с июня 1917
г. по сотрудничеству в газете „Новая
жизнь”, встречам в „Привале комедиантов”
и мог с полным доверием дать ему
рекомендательное письмо. Маяковскому
требовалось доказать, что связь
арестованных с анархистскими группами
была „исключительно в сфере деятельности
искусства”, как говорилось в письме
Луначарского. Можно предположить, что
ценой такого соглашения стало закрытие
футуристического „Кафе поэтов”».
Мария Галина, Аркадий Штыпель. Авторский
блог как трансформация эпистолярного
жанра. — «Новое литературное обозрение»,
2021, № 5 (№ 171) <https://www.nlobooks.ru>.
«Почти все наши корреспонденты в фейсбуке
причастны к литературе — поэты, прозаики,
критики, литературоведы, профессионалы
и любители, разного возраста и разной
степени известности. Нетрудно заметить,
что эти блоговые записи представителей
литературного сообщества сохраняют
все признаки эпистолярного жанра,
выделенные Тыняновым, но со „смещением”
(любимое тыняновское слово), с новыми
качествами, обусловленными современной
технологией передачи сообщений. Так,
упомянутая Тыняновым „интимность”
сменяется „исповедальностью”, когда,
казалось бы, сугубо приватные сюжеты
выносятся на обсуждение широкого круга
читателей, призывая их к такой же
интимности и откровенности: „А у вас
было так, что…?”».
«То, что для многих тысяч интернет-пользователей
хаотичная лента блоговых записей уже
сдвинулась в центр ежедневного чтения,
у нас не вызывает сомнений. Говоря о
литературе постмодерна, обычно имеют
в виду некие моменты постмодернистского
письма; восприятие ленты сообщений
в том же фейсбуке рискнем назвать
постмодернистским чтением».
«Итак, всю открывающуюся условному
„мне” ежедневную ленту записей „френдов”
можно представить как новый литературный
жанр, причем представить двояко. С одной
стороны, это аналог литературно-публицистического
и бытописательского ежедневного журнала
со случайным, но в значительной мере
формируемым самим читателем содержанием
и мгновенной обратной связью. С другой
— совокупность отдельных
эпистоляриев/дневников, причем изначально
публичных эпистол и публичных же
дневников, снова подчеркнем, сопровождающихся
мгновенной обратной связью».
Павел Глушаков. Литературная
классика: диалоги и созвучия. — «Знамя»,
2021, № 11.
«В некоторых литературных музеях
происходят любопытные искажения в
восприятии бытовой стороны жизни
классика: особенно это заметно по
откликам, которые получают учителя
после экскурсий школьников в подобные
памятные места. Во-первых, ребят удивляет
„размах”, с которым жил, как правило,
„погрязший в долгах” классик. Это
ощущение возникает из-за того, что под
музей отведено пространство, значительно
превосходящее то, в каком литератор
некогда жил. Квартира на Мойке
распространяется на соседние этажи,
„сельцо Михайловское” занимает нынче
площадь в десять тысяч гектаров и т. д.
Затем: внутри литературного музея на
посетителей со всех стен смотрят портреты
писателя, его фотографии. Число этих
изображений столь велико, что может
создаться впечатление, будто писатель
жил в окружении своих собственных
портретов, любуясь своими изображениями».
Виолетта Гудкова. Несогласный.
Михаил Булгаков и отечественный театр.
— «Новое литературное обозрение», 2021,
№ 5 (№ 171).
«Разворачивая вспять жизнь героя,
Булгаков возвращал неуязвимого человека
из стали в месяцы неизвестности и
безвластия молодого Джугашвили. Он
испытывал голод и холод, нуждался в
помощи, его избивали в тюрьме. Эти
действия, наглядно воплощенные сценой,
могли бы заронить в зрительном зале
ненужные мысли о человеческой, тварной
природе вождя. Сценическое повествование
о миновавшем, истаявшем могло подтолкнуть
к осознанию неумолимости движения
времени, о том, что и тиран не вечен.
Вопрос заключается в том, не понял ли
именно так ситуацию с хвалебной, кажется,
пьесой сам Сталин? Увидел, почувствовал
ли он в стремлении автора уклониться,
нежелании участвовать в воспевании
преступника у власти — оценку его как
тирана? Возможно, эта фигура умолчания,
ставшая красноречивым свидетельством
позиции непреклонного автора, была
прочитана адресатом. Представляется,
что не устроили прототипа не какие-то
частности, детали, которые дотошно
пытался обнаружить в пьесе сотрудник
МХАТа Ф. М. Михальский (арест молодого
семинариста, родинка, реплика об
украденном солнце либо упоминание
дьявола и сцена в тюрьме, могущая у
многих вызвать современные ассоциации),
а концепция вещи в целом».
Игорь Гулин. Теснота нестихового
ряда. О поэзии Сергея Кулле. — «Коммерсантъ
Weekend», 2021, № 35, 15 октября
<http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Сергей Кулле — поэт не забытый, но не
вполне прочитанный. Он оказался немного
в тени своих друзей по так называемой
филологической школе. Термин этот — не
самый удачный, но закрепившийся в истории
литературы — придумали впоследствии
собиратели неофициальной поэзии. Никакой
школы, общей системы поисков и стратегий,
не было».
«У тех из „филологов”,
что крепче всего вошли в поэтический
канон, есть легко описываемая роль:
Еремин — глубокий философ и радикальный
новатор формы, Уфлянд — блестящий
ироник, предтеча соц-арта, Лосев —
меланхоличный интеллигент, наследник
Ходасевича. Поэтическое амплуа Кулле
— более трудноуловимое».
«Кулле был одним из
первых авторов в послевоенной поэзии,
обратившихся к свободному стиху. Примерно
тогда же начинали Владимир Бурич,
Геннадий Алексеев, Геннадий Айги. Но у
этих очень разных авторов свободный
стих был вещью немного экспортной —
попыткой писать русскую поэзию с
европейским акцентом. Тексты Кулле не
похожи на перевод ни в малейшей степени.
Зато он отчетливо наследовал прерванной
традиции Серебряного века — Блока,
Кузмина, Хлебникова, — но наследовал
особым образом. Сейчас, когда свободный
стих стал в русской поэзии языком
привычным, стерлось ощущение его
странности. Дело в том, что в традиции,
ориентированной на силлаботонику,
верлибр работает двусмысленным образом.
С одной стороны, в нем есть некоторая
профанизация, нисхождение поэтической
речи в обыденную. С другой — в отказе
от привычных средств, метра и рифмы,
гораздо ощутимее становится сама
возвышенная субстанция поэтического.
Русский верлибр — стиль не средний, а
балансирующий между крайностями. Кулле
тонко чувствовал эту динамику и в своих
лучших вещах доводил ее до тихого
блеска».
Александр Долинин. «Мой научный
принцип — заниматься только тем, что
интересно». Записала Анна Красильщик.
— «Arzamas», 2021, 19 ноября
<https://arzamas.academy/mag>.
«Позже в доме Ефима
Григорьевича [Эткинда] мне довелось
даже выпить с тремя Нобелевскими
лауреатами — Генрихом Беллем, Иосифом
Бродским и Александром Солженицыным.
Бродский любил Ефима Григорьевича и
приходил к нему читать новые стихи. Пару
раз мне случайно посчастливилось попасть
на эти чтения. Потом Ефим Григорьевич
выступал общественным защитником на
суде над Бродским. Солженицына они тоже
принимали и очень сблизились тогда с
ним: я дважды видел Александра Исаевича
у них в гостях, он неожиданно много и
заинтересованно меня расспрашивал о
том, как живут и чем интересуются
современные студенты».
«У меня, конечно, как и у всех, были
ошибки. Крупных вроде бы не было, но есть
несколько мелких, за которые немножко
стыдно. У Набокова в раннем романе
„Король, дама, валет” упоминается
лекарство от головной боли под названием
салипирин. Я посмотрел в английском
переводе самого Набокова — там просто
аспирин, и решил, что это набоковская
хитрость, что такого лекарства не было,
и он придумал слово, чтобы получилась
анаграмма „Писал Сирин”. Увы, название
лекарства оказалось никакой не выдумкой,
оно было широко распространено в первой
трети XIX века, я просто плохо поработал
с фармацевтическими справочниками (это
было в доинтернетную пору), на что мне
указал прекрасный филолог и писатель
Александр Соболев».
«Бывают совершенно глупые и невероятные
ошибки. Например, в книжке „Истинная
жизнь писателя Сирина” я писал про
„Гробовщика” Пушкина, но везде почему-то
называл его „Станционным смотрителем”.
Ни я не заметил, ни редактор не заметил,
ни въедливый корректор не заметил, ни
рецензенты не заметили — никто не
заметил».
«Я в этом смысле эклектик — я не считаю,
что комментарий выше интерпретации или
что интерпретация выше комментария. Я
могу делать и то и другое. В молодые
годы интерпретация мне была интереснее,
чем комментарий, а комментарий казался
подсобным, прикладным делом. Сейчас я
скорее склоняюсь к комментарию, потому
что, работая над ним, почти всегда можно
найти что-то интересное, ранее неизвестное,
а интерпретация часто оказывается
набором банальностей, варьированием
общеизвестного».
Денис Драгунский. Писатель и Интернет,
или Реванш неграмотных. — «Знамя», 2021,
№ 10.
«Недавно у меня был очень интересный
разговор с Сергеем Ивановичем Чуприниным.
Он сказал: „Как странно, вроде бы все
публикуются в сети, кругом сплошной
Интернет, а почему-то к нам в ‘Знамя’
стоит длинная очередь желающих просто,
по старинке, напечататься в толстом
журнале. Несут каждый день, присылают
по электронной почте, присылают в
конвертах, физически приносят руками
— хотят напечататься!” — „Ничего
удивительного, — говорю я. — У вас
авторитетный журнал, вот они и жаждут
напечататься именно у вас”. Он говорит:
„Да, но когда журнал выходит, то эти
авторы, которые так жаждали у нас
напечататься, даже не приходят в редакцию
получить номер! Какая-то загадка”. А я
знаю, почему. Несмотря на то что у меня
в Фейсбуке читателей гораздо больше,
чем у „Знамени”, публикация в толстом
журнале, да и вообще публикация „в
бумаге” — это сертификат писательской
полноценности. Но этот сертификат
необязательно держать в руках. Если
кто-нибудь захочет купить акции
какой-нибудь серьезной компании, нужно
просто перевести деньги и получить
свидетельство, что акции куплены и вы
теперь акционер. Не надо идти получать
гербовую бумагу и размахивать ею перед
носом друзей и знакомых. Потому что
известно — и вы сами знаете, и в реестре
отмечено, — что у вас есть эти акции».
Другой Хлебников. Александр Парнис
о главном труде своей жизни. Беседу вела
Марина Щукина. — «НГ Ex libris», 2021, 11 ноября
<http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Александр Парнис: «Удивительно,
но в наших архивах хранятся еще много
неизданных рукописей Хлебникова и
материалов о нем — в обеих столицах и
в городах, где жил поэт: в Казани, где он
жил и учился более 10 лет, в Астрахани, в
Харькове, в Ростове-на-Дону, в Баку, в
Пятигорске. Совершенно не изучена
семейная переписка Хлебниковых —
переписка родителей поэта, Владимира
Алексеевича и Екатерины Николаевны,
которая находится в РГАЛИ. Нужно ходить
в архивы, но кто туда ходит? Вот вышел
дневник директора Музея Востока Денике,
соученика Хлебникова по казанской
гимназии и по университету. Он описывает
историко-философский кружок, который
посещали не только студенты (в том числе
сам Денике и, как выяснилось, Хлебников),
но и преподаватели. Но что это был за
кружок? Почему профессора ходили туда
вместе со студентами? Что они там
обсуждали? До сих пор ничего неизвестно.
Нужно копать в казанских архивах. Я на
протяжении многих лет каждые два-три
года ездил в Астрахань и работал в
тамошних архивах. За все это время только
два или три раза мне повезло, я нашел
астраханские документы Хлебникова.
<...> Уезжая последний раз с Хлебниковских
чтений, я назвал 20 только астраханских
неразработанных тем. Кто будет всем
этим заниматься?»
«Я написал большую статью для сербского
славистического журнала, он выйдет в
конце этого года в Белграде. Статья
посвящена одной из важных тем в биографии
Хлебникова — его конфликту с Маяковским
весной 1922 года. Этот конфликт отразился
в двух текстах Хлебникова: в стихотворении
„Всем” и в финале „Зангези”, последней
его вещи. В них есть откровенный намек
на Маяковского и выдвинуто обвинение
в том, что он якобы „уничтожил” рукописи
автора сверхповести. Об этом конфликте
двух поэтов упоминают многие исследователи,
но они не смогли разобраться в истинных
его причинах. Мне удалось собрать
неизвестные ранее документы, которые
я впервые в этой работе ввожу в научный
обиход».
«Я перфекционист, всегда ставлю перед
собой максималистские задачи. Я люблю
тотальный комментарий, то есть комментарий
с большим количеством подробностей,
которые расширяют пространство
воспоминаний».
Максим Ершов. Волчьи струны.
Необязательная реплика о новой поэтической
книге. — «Москва», 2021, № 10 <http://moskvam.ru>.
«Изданная где-то в самом эпицентре
(„Эксмо”, 2021) книга [Дмитрия Быкова]
„Ничья 20:20” самой своей блестящей
осязаемостью отсылает к триумфальным
для поэзии советским десятилетиям и
дает некоторую уверенность, что ничего
еще не окончено. Что подснежники
шестидесятничества не увяли, что возможны
и мысль, и строка, и пророчество, и
вызов...»
«Бывают прозрачные
минуты, когда Дмитрий Быков человечески
аутентичен...»
«Безоглядному же поэтическому парению
выше облаков эпохи мешает у него априорная
рациональность публицистического
задания. Орлу приходится взирать под
облака вниз и искать на суглинистых
почвах милой Родины все, что можно
поставить ей, несчастной, на вид».
Михаил Ефимов. Постскриптум. Блок
— 100. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2021, №
10.
Среди прочего: «Всякий, кто видел рисунки
Блока („Люба приготовляется покушать»,
«Андрей Белый рассказывает маме о
гносеологических эквивалентах”) и
читал его „программы журналов” („Д.
Мережковский. ‘Чорт с вами!’ (стих.)”),
знает, что унылый Блок не был
угрюмцем-мономаном».
Л. А. Закс. Усталость от культуры как
феномен социокультурной жизни: постановка
проблемы и общая характеристика. —
«Koinon» (УрФУ), Екатеринбург, 2021, том
2, № 2 <https://journals.urfu.ru/index.php/koinon/index>.
«Выше, говоря о культурогенной усталости,
я сослался на политологов, что может у
многих вызвать недоумение: какое
отношение может иметь политика к
усталости от культуры?! <...> Я же
понимаю культуру предельно широко: как
не-природу = как все, что создано
людьми, все, что в их жизни можно отнести
к генетически и онтологически
„искусственному”, включая и саму
созидающую культуру деятельность, и
созданные ею свойства и способности
самих людей, и, что очень важно,
социальность, т. е. совместность
существования людей и обеспечивающие
ее структуры социума (в классификации
автора это особая, социально-организующая
подсистема материальной культуры).
Итак, наряду с естественной, наступающей
в силу природных закономерностей
усталостью, соматической и психической,
существует культурогенная усталость,
вызываемая теми или иными явлениями
культуры, а точнее, отношениями
(взаимодействиями, „работой”) людей с
последними. Обобщая, можно говорить о
присущем людям и обществам особом типе
усталости, вызываемом самим существованием
и функционированием культуры. Я предлагаю
называть его усталостью от культуры
(далее — УК)».
«...УК — такое
культурно-психологическое состояние
коллективных и индивидуальных субъектов,
когда культура глубоко утомила их собой,
своим существованием и
воздействием-влиянием-давлением на
них, и это рождает необходимость/потребность
в обновлении старой или даже в иной,
новой культуре, стимулирует и порождает
новое культуротворчество.
А в определенных случаях УК порождает
потребности и попытки выхода за пределы
культуры вообще! В зоны, так сказать,
не-культуры, к каковой можно отнести:
1) природу, внешнюю и внутреннюю, особенно
в ее неосвоенной части и, условно говоря,
2) „еще-пока-не-культуру”: процессы и
результаты еще не легитимизированного,
не признанного так или иначе, не
укорененного в нормах культуры и не
внедренного в систему массового сознания
и практики, т. е. не ставшего в своей
результативной части культурной
инновацией».
Наталья Зелезинская. Почему английским
реформаторам демонизация ведьм удалась,
а демонизация фей — нет. — «Вопросы
литературы», 2021, № 5.
«С позиций современного знания,
методологии познания и ограниченного
воображения (оставшегося разве что у
физиков и астрономов) европейцам трудно
вписать невидимый народец („the hidden
folk”) в объективную реальность. Однако
давно назрела необходимость вернуть
эльфам хотя бы высокий социальный статус
ввиду той важной роли, которую они играли
не только в сознании, но также и в судьбах
людей вплоть до Нового времени».
«Хотя о борьбе с
демоническими чудесами свидетельствуют
и Ветхий Завет („Ворожеи не оставляй в
живых” — Исх. 22:18), и Новый Завет („Если
же Я Духом Божиим изгоняю бесов, то
конечно достигло до вас Царствие Божие”
— Мат. 12:28), непосредственно в Англии
вопрос о демонизации сверхъестественного
остро встал в период Реформации. В
системе мира, где Бог является единственной
высшей силой, не было места магическим
существам, обладающим свободой воли».
«Согласно Питеру Маршаллу, „вера в фей
<…> была несовместима с доктриной
Реформации” [Marshall 2009]. К тому же
выводу приходит и Дайана Перкисс: „…для
благочестивых протестантов феи были
демонами” [Purkiss 2007]. При этом оба
исследователя считают, что вместо
демонизации самих фей английские
протестанты демонизировали веру в фей».
«Заметим, что с ведьмами дело обстояло
иначе. <...> Более того, при содействии
протестантской церкви укрепилось
представление о ведьмах не как о
сверхъестественных существах, которым
было даровано тайное знание, а как об
обычных людях, заключивших договор с
Сатаной».
Юрий Каграманов. Как помирить красных
с белыми. — «Москва», 2021, № 10.
Среди прочего: «Поскольку подлинно
красных сегодня относительно немного,
в перспективе главными сторонами спора
в политическом поле будут, вероятно,
„белые” и белые. Первые — наследники
„февралистов”, республиканцы, считающие
конститутивным признаком государственного
устройства народную волю. Вторые —
монархисты, народной волей не
пренебрегающие, но ставящие во главу
угла принцип наследственной монархии.
Свои сильные и слабые стороны есть у
тех и у других. Но и сталинисты вряд ли
исчезнут: несмотря ни на что, Сталин
остается для них образцом сильной
личности. Между прочим, во Франции до
сих пор есть немало бонапартистов».
Кирилл Кобрин. Беседы любителей
словесности и не только ее. — «Вестник
Европы», 2021, № 57 <https://magazines.gorky.media/vestnik>.
«Чем большей фикцией становится сама
модерность, тем сильнее она начинает
ценить „невымышленное”. Меланхолическое
зияние на том месте, где еще недавно
было „настоящее” (во всех смыслах
слова), приводит к истерической одержимости
подлинным, реальным. Оттого в литературе
фикшн становится все более фикциональным
(фэнтези и проч.) и, соответственно, как
сказали бы маркетологи, „нишевым”, а
„серьезный читатель” (средний возраст,
средний класс, надежный университетский
диплом, претензии на здравый смысл) если
и читает, то как раз нонфикшн».
«Эссеистика водится во владениях
„невыдуманного”, однако уловить ее
сложно, она — не жанр, она — способ
мышления и письма, еще полнокровный
призрак европейской культуры Нового
времени, времен до модерности, уже
отдаленной эпохи, когда универсализм
покоился на индивидуальности (и
наоборот)».
Максим Лаврентьев. Дрова против
хвороста. Николай Некрасов и тонкости
крестьянской жизни. — «НГ Ex libris», 2021, 7
октября.
«Сегодня же хотел бы остановиться на
парадоксе — поэт, прославленный как
певец крестьянской жизни, знаток быта
русской деревни в своем самом прославленном
произведении допустил не то ошибку, не
то неясность».
«Возможно, Некрасов вообще не задумывался
о логическом построении рассказа, и
потому хворост плавно преобразовывается
в дрова и снова в хворост, для него
сущность груза была не важна, а важны
иные детали».
Вадим Левенталь. Пелевин навсегда.
[Виктор Пелевин. Transhumanism inc.] —
«Литературная газета», 2021, № 41, 13 октября
<http://www.lgz.ru>.
«Да, Пелевин использует повесточку, но
это у него не главное. „Божественная
комедия” вообще-то тоже повесточка, и,
чтобы хорошенько понять, кого там
распинывает ногами Данте, нужно изучить
историю раннего Возрождения, Флоренции
XIII—XIV вв., гвельфов и гибеллинов, прочитать
том комментариев, вот это вот все.
„Повесть о Сегри и Абенсеррахах” —
остроактуальный роман об объединении
Испании. „Анна Каренина” — политический
роман, комментарий на реформу 1861 года...
И таких примеров тьма. Но мы имеем право
читать все эти тексты и не разбираясь
так уж подробно в современной автору
политической ситуации. Потому что,
опираясь на повесточку, используя ее,
авторам удается создавать и объемный
портрет эпохи, и масштабное о ней
высказывание».
«Речь вовсе не о том, что Пелевин,
рассказывая каждый раз по-разному одну
и ту же байку, объясняет нам, что весь
мир — иллюзия, майя, сансара и черт-те
что еще, а больше ничего, как считает
Галина Юзефович. <...> Неужели именно
эта идея вызывает столько ненависти в
кругах дипломированных дискурсмонгеров?»
«Речь идет об идеологии позднего
капитализма, и именно ее Пелевин
разоблачает (ну хорошо, деконструирует),
и именно за это его ненавидят по обе
стороны „эмо-подсветки”, которой
„сердобол-большевики” защищаются от
„Открытого мира”».
«Впрочем, Пелевин знает и то, что система
включает в себя и его тоже как своего
критика и разоблачителя, и охотно
иронизирует над собой».
Александр Ливергант. Викторианская
Сивилла. — «Иностранная литература»,
2021, № 9 <https://magazines.gorky.media/inostran>.
«„Викторианская Сивилла” — третий —
и последний — биографический очерк в
моей книге „Викторианки”, которая
выйдет в начале следующего года в
издательстве „Новое литературное
обозрение”. В „Викторианках” читатель
познакомится с биографиями трех
выдающихся муз английской литературы
XIX века: Джейн Остен („Непревзойденная
Джейн”), Шарлотты Бронте („Дом на
кладбище”) и Джордж Элиот („Викторианская
Сивилла”). К сказанному стоило бы
добавить лишь две вещи. Во-первых, Джейн
Остен можно назвать „викторианкой” с
большой натяжкой: создательница „Гордости
и предубеждения” умерла в 1817 году, за
двадцать лет до того, как на английский
престол взошла королева Виктория. И,
во-вторых, „Дом на кладбище” — это опыт
коллективной биографии: жизнь и творчество
автора „Джейн Эйр” рассматривается в
жизненном и творческом интерьере ее
семьи: отца, сестер и младшего брата,
людей столь же талантливых, сколь и
неприкаянных».
См. также: Александр Ливергант,
«Непревзойденная Джейн» — «Новый мир»,
2020, № 9; «Дом на кладбище» — «Новый мир»,
2021, № 3.
Марк Липовецкий. Спектакли свободы.
Перформативные практики позднесоветского
андеграунда. — «Koinon» (УрФУ),
Екатеринбург, 2021, том 2, № 2
<https://journals.urfu.ru/index.php/koinon/index>.
«Особенно показателен в этом отношении
пример Пригова, который сыграл для
нонконформистской культуры позднесоветского
периода ту же роль, что Евреинов в
культуре модернизма».
«Так, если Пригов
осознанно создавал пародийно-гипертрофированный
портрет „русского Поэта” во всех его
возможных манифестациях, то, например,
Венедикт Ерофеев гораздо менее осознанно,
но с явной иронической дистанцией
разыгрывал спектакль современного
пророка-парадоксалиста, подобного
ницшевскому Заратустре, постоянно
ставящему эксперименты над собой и
окружающими. Для Ерофеева мощным
катализатором этого экспериментального
бытия был алкоголь. В сущности, можно
предполагать, что Ерофеев театрализовал
в своих жизненных перформансах „имидж”
Венички, главного героя и повествователя
„Москвы-Петушков”. Авторы биографии
Ерофеева отмечают, что еще в юности
„Венедикт пришел к пониманию жизни как
большого эксперимента, в котором роль
главного экспериментатора отведена
ему самому” [Лекманов, Свердлов,
Симановский 2018]».
«Еще более показателен жизнетворческий
проект Сергея Чудакова — талантливого
поэта, критика и одновременно книжного
вора и сутенера; известию о его смерти
(оказавшемуся впоследствии ложным)
посвящено стихотворение Иосифа Бродского
„На смерть друга”; Тарковский хотел
снимать его в „Андрее Рублеве” (в роли
Бориски). Друзья Чудакова не без оснований
называли его „русским Вийоном”, и,
вероятно, он то ли осознанно, то ли
интуитивно строил свою жизнь как
спектакль модернистского мифа о поэте
как прирожденном трансгрессоре, легко
пренебрегающем не только эстетическими,
но и моральными нормами и границами.
Однако его итоговый „имидж” ближе
всего подходит к образу трикстера в
культуре ХХ века — интеллектуального
блестящего, запойного книгочея и эрудита,
легко совмещающего, казалось бы,
несовместимые роли (сотрудник солидных
редакций, автор самиздатских стихов,
конформист и бунтарь, книжный вор и
сутенер); мастера дискурса, сексуально
ненасытного ловеласа, избегавшего
устойчивых отношений; оборванца,
допущенного в высокие культурные сферы;
безгранично циничного (он считал цинизм
„принципом истинной человечности”) и
столь же безгранично обаятельного».
«Мой странный друг, мой друг бесценный».
Переписка Б. Я. Ямпольского с Н. Н.
Шубиной с 8 февраля по 1 апреля 1969 года.
Публикация Аллы Ямпольской. — «Знамя»,
2021, № 10.
Из письма Бориса
Ямпольского от 4 марта 1969 года: «Классик
наш закончил „Они сражались…” и решил
облагодетельствовать свой родной журнал
„Дон”. Редактор прочел и взмолился: не
губи, батюшка. Ну и хрен с тобой, — сказал
батюшка. Забрал рукопись и в столицу с
ней. А в столице то же. Он — туда, он —
сюда, до небес дошел и бесполезно: такого
наворочил!.. Кончилось тем, что посреди
ЦДЛ, напившись в лоскуты, орал на
высочайших: „Ну, педерасты, держитесь!..”,
а на противостоящих: „Я покажу вашему
Солж-ну, как надо писать!..” И второй
эпизодик из дней нашей жизни. Есть такой
то ли кандидат, то ли доктор Разумный.
Эстетикой занимается. Знаешь, наверное.
Известностью его „Новый мир” одарил,
раздев до гола и пустив по свету, как
пух из подушки. Так вот этот самый
Разумный и говорит за бутылкой (месяц
назад было, во время проходящего
симпозиума): „И вы принимаете ‘Новый
мир’ за чистую монету? Никто и не пикает,
одному ‘Новому миру’ хоть бы что? И вы
принимаете за чистую монету?! Да его
специально держат. На крупной подкормке.
Уверяю вас. Чтобы выявлять кто чем дышит
из пишущих. А простаки и клюют. Ну, сами
посудите: никому нельзя, а ему можно! И
я точно знаю. И. Виноградов, например, в
прошлом месяце”… и т. д. Да это ведь
эпизоды из „Мастера и Маргариты”. Все
смешалось в семье Облонских! <...>».
Начало переписки (1964 — 1969) см.: «Вопросы
литературы», 2001, № 5.
«Мы живем в платоновском идеальном
государстве — без поэзии». Интервью
с поэтом Вячеславом Куприяновым. Беседу
вел Владимир Козлов. — «Prosodia»,
2021, 2 декабря <https://prosodia.ru>.
Говорит Вячеслав Куприянов: «Я
где-то прочитал, что Бурич сегодня —
это анахронизм, если судить по многообразию
новых форм верлибра. Но он дал образцы,
которым многие следуют, тот же Алексей
Алехин. Просто другие пишут по-другому,
пишут проще, длиннее, пишут без особой
оглядки на результат, чаще всего это
„проза в столбик”. Нет иносказания,
намека, фантазии. Этакая фиксация бытовых
переживаний без художественного вымысла.
Бурич — поэт экзистенциального типа,
и он свою личную экзистенцию изложил,
в чем-то это был страх перед невозможностью
жизни. А современным поэтам легче
подражать, например, Арво Метсу. И
переводчики переводят больше Метса,
чем Бурича, потому что легче для понимания
иностранца. И к тому же в мире есть очень
много любителей танка и хокку — Метс
вписывается и в эту традицию. Его книга
только что вышла в Швеции».
«Я часто держал в уме логику, выстраивая
верлибр, а в какой-то момент сам себе
сказал, что надо научиться писать
верлибром любовную лирику, пейзажную,
гражданскую — все, что есть в нормальной
лирике, надо вместить в верлибр».
Незаставшие. Советский Союз глазами
молодых. Ростислав Амелин, Баярма
Занаева, Василий Нацентов, Арина Обух,
Валерий Отяковский, Калерия Соколова.
— «Знамя», 2021, № 10.
Говорит Василий Нацентов: «Дело еще
и вот в чем: я влюблен в Оттепель. И не я
один. Удивительное, странное, неоднозначное
и счастливое время. Одновременно
советское и антисоветское. Свободное
и честное. Подлое, несправедливое. Книга
Сергея Чупринина „Оттепель: события”,
вышедшая прямо перед эпидемией, вот уже
полтора года — моя настольная книга.
Увлекательная, почти детективная вещь
с живым дыханием. И тем интереснее ходить
по этому оттаявшему, звенящему от капели
лесу, заглядывая под каждый куст, когда
знаешь, что все это кончится».
Павел Полян. Синдром Пимена, или Зов
истории. О дневниках военных лет. —
«Неприкосновенный запас», 2021, № 3 (137)
<https://magazines.gorky.media/nz>.
Среди прочего: «Важнейший критерий
систематики эго-документов — это
соотношение формирующих их временных
потоков: проживаемого (авторского) и
вспоминательно-повествовательного.
Если текущее авторское время и время
описываемых событий совпадают, то автор
— это автор и никто иной, а его текст —
дневник или записная книжка, образчик
текстов из условного „семейства
синхронных”. Если же они не совпадают
и автор ретроспективно повествует о
событиях, уже прошедших, состоявшихся
и даже отстоявшихся, о событиях, отстоящих
от времени своего описания на десятилетия,
годы или хотя бы месяцы, то это, условно,
„семейство апостериорных”, или
мемуары. В таком случае, даже говоря от
первого лица, автор говорит уже не сам,
а устами некоего „лирического героя”,
погруженного в его, авторское, прошлое
— наподобие электрода в насыщенный
соляной раствор».
Анатолий Рясов. Академия меланхолии.
— «Неприкосновенный запас», 2021, № 3
(137).
«Тем не менее Деррида так и не покинет
чувство, что Академия не способствует,
а мешает занятию философией. Собственно,
он в этом не одинок: подобное ощущение
удушья на университетских кафедрах
испытывали Фридрих Ницше, Вальтер
Беньямин, Людвиг Витгенштейн, даже
Мартин Хайдеггер и Жак Лакан. Но при
этом путь к онтологии и эпистемологии
роковым образом продолжает лежать через
признание философии в качестве
университетской дисциплины, регулируемой
Министерством образования. Многолетний
конфликт Деррида с академической средой
демонстрирует не только неприятие
официальной науки, но и невозможность
расстаться с ней, превращаясь в
своеобразную форму привязанности».
«Слова у него рождались как вспышка:
чиркнул спичкой — и зажглось». Интервью
с Людмилой Сурововой о книгах и жизни
Ивана Шмелева. Текст: Анна Грибоедова.
— «Горький», 2021, 3 ноября <https://gorky.media>.
Говорит Людмила Суровова (ИМЛИ РАН),
автор книги «Живая старина Ивана
Шмелева»: «Пережить с Парижем бомбежки
и оккупацию — это был выбор Шмелева.
Рядом с его домом в 1943 г. взорвалась
бомба, и осколки засыпали его рабочее
кресло. Чудом писатель задержался и не
сел за работу в положенный час, иначе
бы получил смертельное ранение. В момент
бомбежки к нему в окно залетел лист
отрывного календаря с его очерком
„Царица Небесная”, что Шмелев счел за
особый добрый знак. Газета „Парижский
вестник” воспринималась им как печатный
орган, с помощью которого он имел
возможность достучаться до сотен русских
людей, захваченных в немецкий плен,
интернированных. Газета была им доступна,
и они прочли бы в ней о старой России.
Так полагал Шмелев. Он даже не подозревал,
чем обернется для него согласие поставить
свою подпись под обращением в поддержку
молебна в честь захвата немцами Крыма.
Это воспринималось им как освобождение
той земли, где замучили в подвале его
сына Сергея. Тут преобладали чувства и
эмоции, а не разум. Писатель после
искренне раскаивался, но большой вины
в этом не видел. Тем не менее эта история
повлияла на то, что некоторые круги
русской эмиграции в Америке
противодействовали ему в получении
американской визы, несмотря на
заступничество семьи Деникиных».
Сергей Стратановский. Мандельштам
и «скифство». — «Звезда», Санкт-Петербург,
2021, № 11.
«Нет прямых свидетельств отношения
Мандельштама к „скифам”, но есть
свидетельства косвенные. Замечания,
брошенные как бы вскользь, например в
статье „Государство и ритм”: „Над нами
варварское небо, и все-таки мы эллины”.
Или в статье „А. Блок” (1922): „Болотные
испарения русской критики, тяжелый
ядовитый туман Иванова-Разумника,
Айхенвальда, Зоргенфрея и др., сгустившийся
в прошлом году, еще не рассеялся”. Думаю,
что „тяжелый ядовитый туман” тут
относится прежде всего к Иванову-Разумнику».
«Мандельштам был
социалистом, и его мировоззрению были
присущи утопические черты, но это был
существенно иной утопизм, чем у
большевиков, чем у „скифов” и примыкавших
к ним „крестьянских” поэтов Есенина
и Клюева. Он не обольщался, подобно
Блоку, варварской стихией, а был русским
европейцем, отстаивающим ценности
гуманизма и европейского Просвещения.
Излишне говорить, что его утопия не
осуществилась, как, впрочем, не
осуществилась и „скифская”».
Андрей Тесля. Славянофилы и «польский
вопрос» в 1840 — 1-й пол. 1860-х годов. —
«Философия» (Журнал Высшей школы
экономики), 2021, том 5, № 3
<https://philosophy.hse.ru/issue/view/945>.
«В понимании Аксакова
украинофилы выступают оппонентами, с
мнениями этой группы он не только
расходится, но и сохраняет в силе всю
предшествующую полемику, однако
отстаивает позицию, что полемика с
украинофильством является предметом
общественной борьбы, а не правительственной
репрессии. Представляя позиции схематично,
следует сказать, что логика «катковского
лагеря» предполагает выстраивание
жесткой (и при этом минималистичной)
национальной позиции, согласно которой
к лагерю противников одновременно
относятся и представители польской
„белой” и ‘красной”, и украинофилы.
Напротив, аксаковская позиция предполагает
своеобразную минимизацию „врага”:
последним, против которого считается
не только оправданным, но и желанным
использование средств государственной
репрессии, оказывается польское движение
в Западных и Юго-Западных губерниях. В
противостоянии „полонизму” украинофилы
оказываются во многом союзниками в той
логике, что польское движение является
врагом и для них».
«Только детские книги читать...» В
заочном «круглом столе» принимают
участие: Вера Богданова, Ксения Букша,
Евгений Бунимович, Керен Климовски,
Владимир Лидский, Ирина Муравьева, Лев
Оборин, Алексей Поляринов, Андрей
Рубанов, Антон Секисов, Булат Ханов,
Евгений Чижов, Дмитрий Шеваров. — «Дружба
народов», 2021, № 11
<https://magazines.gorky.media/druzhba>.
Говорит Керен Климовски (г. Мальме,
Швеция): «А книжка „Опасное лето”, в
которой во время наводнения семья
муми-троллей переселяется в плавучий
театр, одна из лучших в мире книг про
театр. <...> Например, значимость книги
„Мемуары Муми-папы” я поняла, только
прочитав ее уже матерью двоих детей. Я
имею в виду невероятный конец, когда
все персонажи „Мемуаров…” — друзья
муми-папиной буйной молодости — вдруг,
по окончании прочтения мемуаров вслух,
вваливаются к ним домой, и потом они все
вместе отправляются на поиски приключений.
Маленькой я не могла оценить всю
гениальность этого момента. <...> Для
меня финал этой книги — и есть абсолютное
счастье. Высшая утопия».
Говорит Евгений
Чижов:
«Толстенный черный том с алым профилем
Уленшпигеля на обложке, раза в два больше
всех остальных книг в родительской
библиотеке, величиной с приличный альбом
по искусству. <...> Отчасти это
действительно был альбом по искусству,
потому что множество страниц книги
украшали великолепные, полностью
затягивавшие меня иллюстрации Павла
Бунина, и если многие приключения Тиля
давно улетучились из памяти, то иллюстрации
по-прежнему отчетливо стоят перед
глазами: ощетинившиеся копьями армии
на залитых солнцем равнинах, испанские
галеоны и кренящиеся на волнах корабли
гезов, хищная ухмылка Уленшпигеля,
всегда нарисованного в каком-то кривом
издевающемся ракурсе, скрестивший руки
Клаас на костре, опустившая взгляд Нэле
и Сооткин в высоком белом чепце, толстый
Ламме, безжалостный герцог Альба в
плоеном воротнике — я мог разглядывать
их часами. На некоторых страницах текст
занимал не больше четверти листа, тогда
как иллюстрация свободно раскидывалась
на весь разворот».
«Зато сцена смерти испанской герцогини
(придворной дамы Филиппа Второго?) из
„Уленшпигеля” запомнилась во всех
подробностях, так что теперь мне даже
кажется, что осознание смерти впервые
пришло ко мне из книги Костера: болевшая
герцогиня попросила принести ей в
постель дыню, съела большой кусок, и ей
стало холодно, начался озноб, она умоляла
накрыть ее одеялом, потом еще одним и
еще, но это не помогало, озноб не проходил,
пока она не умерла. „И наследство получил
король” — эта фраза, жутким рефреном
проходящая сквозь всю книгу, завершала
каждое описание смерти или казни. Меня
тоже часто бил озноб, когда на груди у
меня лежала „Легенда об Уленшпигеле”,
и жар прожигал насквозь, как фламандских
еретиков на костре инквизиции. Но
причиной тому была не повышенная детская
восприимчивость, а размеры и тяжесть
книги, которой придавливали горчичники,
когда я болел».
С. В. Хачатуров. Князь Владимир
Федорович Одоевский — визионер
contemporary art. — «Koinon» (УрФУ),
Екатеринбург, 2021, том 2, № 2
<https://journals.urfu.ru/index.php/koinon/index>.
«Князя можно назвать „романтиком в
самоизоляции”».
«Чтобы уяснить логику сближения личности
и творчества Одоевского с широко понятым
модернизмом, модернизацией сознания,
оценить парадокс общения со всем миром
в изоляции собственного кабинета,
необходимо посетить дом князя, в котором
он принимал своих гостей, и понять,
почему жанр фэнтези, сказки уютно
поселился в этом доме. Образ дома
Одоевского составлен из разных конкретных
описаний квартир и апартаментов князя,
о которых современники сделали записи.
Обратимся к ним...»
Четвертый свидетель.
Интервью с поэтом Дмитрием Бобышевым.
Текст: Ольга Андреева. — «Культура»,
2021, на сайте газеты — 1 декабря
<https://portal-kultura.ru>.
Говорит Дмитрий Бобышев: «Я вырос
в тени кумиров и их культов, насаждаемых
сверху. И так же сверху кумиров свергали,
а их культы разоблачались. Но появлялись
новые и новые. Есть они и в литературе.
Культ Толстого давно увял, люди устали
от нравоучений. Культ Достоевского
неустанно подвергается критике, и это
пускай, его не убудет. Культ Чехова?
Только как драматурга, да и то на Западе.
Прочно держатся лишь двое — неоспоримый
Пушкин и почти неоспоримый Бродский.
Им воскуряются фимиамы, малейшая критика
подвергается осуждению. Футуристы их
сбросили бы со своего парохода. Чем
меньше культов, тем больше культуры».
«В 60-е годы, „духовной жаждою томим”,
я брел по замусоренному пустырю советского
новояза, и мне хотелось припасть к
истокам. По сходной причине рассказчик
„Матренина двора” не захотел жить в
поселке с уродливым названием Торфопродукт.
Истоком для меня стал церковнославянский.
В то время он считался мертвым языком,
над ним пошучивали, как порой озоруют
школьники в кабинете анатомии. Да, это
костяк, думал я, — но костяк живой, на
котором держится мускулатура речи. Это
язык молитвы и литургии, на нем человек
говорит с Богом. И этот же высокий строй
я находил в поэзии Державина, в его
великой оде „Бог”, — как раз в том, что
игнорировало идеологическое
литературоведение. Державин был им
интересен лишь как предтеча Пушкина. А
тогда, 200 лет назад, происходило то же
самое, что и сейчас: борьба литературных
идей, школ, группировок, если хотите,
тусовок. Нельзя утверждать, что команда
„Арзамаса” была подавляюще сильнее
„Беседы”, у которой, помимо Державина
и триады Шишков, Шихматов, Шаховской,
были еще Крылов и Грибоедов. Борьба была
острая. Заметили, какие антипушкинские
выпады есть в „Горе от ума”? Но теперь
не существует альтернативы: или — или.
И я отвергаю смешную идею, что кто-то
один — „наше все”. Мое все — великая
русская поэзия».
Евгений Чижов.
Литература и убийство. Роман Владимира
Маканина «Андеграунд, или Герой нашего
времени» и возможности литературы. —
«Знамя», 2021, № 10.
«Вышедший в 1998 году роман Маканина
„Андеграунд, или Герой нашего времени”
был воспринят прежде всего как моментальный
снимок эпохи перемен, как глубокий — и
болезненный — срез обнажившихся под
поверхностью распавшегося советского
общества слоев жизни. Кроме того, большое
значение для текста имело ремесло
главного героя, писателя по прозвищу
Петрович, — литература. Выяснение
отношений с литературой было настолько
значимо, что упомянутый в первом же
абзаце философ Владимир Бибихин („…кто
бы из русских читал Хайдеггера, если бы
не перевод Бибихина!”) в своей рецензии,
объемной, хотя и несколько расплывчатой
(на то он и переводчик Хайдеггера), назвал
литературу настоящим главным героем
книги. Мне хотелось бы попытаться более
конкретно определить, какие возможности
литературы открывает маканинский
Петрович для себя и для всех нас, во
всяком случае, для тех из нас, кто решится
последовать за ним по его темному пути».
«Читая Достоевского, мир становится
лучше». Специалисты по творчеству
писателя отвечают на вопросы «Горького».
Текст: Анна Грибоедова. — «Горький»,
2021, 11 ноября <https://gorky.media>.
Говорит доктор филологических наук
Владимир Захаров: «Сегодня очевиден
методологический кризис исследований
о Достоевском».
Говорит президент
Фонда Достоевского Игорь
Волгин: «Когда
я только начинал заниматься Достоевским,
не было практически ни одной в мире
работы, посвященной „Дневнику писателя”
— моножурналу, который Достоевский
издавал и редактировал в одиночку. В
огромной русскоязычной, англоязычной,
немецкоязычной литературе не было ни
одной работы об этом уникальном явлении
в истории отечественной журналистики.
И когда я занялся „Дневником писателя”
(этому журналу была посвящена моя первая
кандидатская диссертация — „‘Дневник
писателя’ Ф. М. Достоевского. История
издания”), я шел, можно сказать, по
целине. Я обратился к письмам читателей
(надо сказать, ни один роман не вызывал
такой эпистолярной реакции у читателей),
их было огромное количество — вся Россия
была у Достоевского в корреспондентах,
начиная от генералов и заканчивая
студентами и самоубийцами. Тогда „Дневник
писателя” — это была совершенно
неизвестная область, а сейчас этот
моножурнал изучается очень интенсивно».
Михаил Ямпольский. Пучок времен и
делимый человек. — «Вестник Европы»,
2021, № 57.
«Культ современности (и связанный с ним
страх мгновенного устаревания) — это
тоже способ преодоления хронологического
времени и укоренения во вневременном,
получившим название „настоящего”.
Само „настоящее” так или иначе возникает
из идеи со-временности, то есть
одновременного со-бытия коллективов,
институций и людей, каждый из которых
может жить в своей „эпохе” и принадлежать
разному времени».
«Превращение фотографии в общую модель
культуры, с помощью которой все единичное
и укорененное в движении времени
переносится в область памяти и аффектов,
— это принципиальный механизм внедрения
современного и вневременного в движение
времени».
«Фотография почти сразу после своего
изготовления отрывается от момента
настоящего и приобретает, как замечает
Кракауэр, черты устаревания. Она сразу
вписывается в прошлое. Но это совершенно
особое прошлое, не имеющее отношения к
хронологии и исторической традиции. В
коротком и чрезвычайно проницательном
эссе „Сфотографированный Берлин”,
опубликованном во „Frankfurter Zeitung” в
декабре 1932 года, он показывает, что
фотография не столько связана с прошлым,
сколько с нашей памятью. Отсюда постоянный
и неослабевающий интерес фотографии к
тривиальным сторонам повседневности
— прохожим, железнодорожным вокзалам,
заводам, современным офисам, не говоря
уже о повседневности семейной жизни:
„Все эти фотографии извлекают из памяти
только те оптические элементы, которые
включены в наше существование”».
Составитель Андрей
Василевский
ИЗ
ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»
Январь
25
лет назад
— в № 1 за 1997 год началась публикация
этюдов из «Литературной коллекции»
Александра Солженицына.
55
лет назад
— в № 1 за 1967 год напечатана «Новоарбатская
баллада» Владимира Соколова.
75
лет назад
— в № 1 за 1947 год напечатана поэма Н.
Заболоцкого «Творцы дорог».
85
лет назад
— в № 1 за 1937 год напечатана эпопея Ильи
Сельвинского «Челюскиана».
90
лет назад
— в № 1 за 1932 год началась публикация
«Поднятой целины» Михаила Шолохова.