*

И ВЕДЬ НИКТО НЕ ХОТЕЛ / НО МЫ ЗДЕСЬ

Федор Сваровский. Беспорядок в саванне. Тель-Авив. Издательство книжного магазина «Бабель», 2021, 140 стр.

«...Каждый раз в саванне / случался / полный беспорядок», начинается эта книга. В конце заметки стихотворение будет приведено полностью, а пока эта цитата для вопроса: что такое беспорядок в принципе, а также — кто на свете из чего правильно состоит и что тут делает поэзия, она за порядок или наоборот?

Собственно, не очень-то понятно, что такое сам порядок. Поэтому лучше совсем общий вопрос: что теперь определяется как поэзия? Ну вот есть традиция считать поэзией нечто примерно вот такое... Но если традиция, то, значит, есть преемственность профессии, рода деятельности. Тогда обязателен и непрерывный круг лиц, оперирующих данным термином, находящихся внутри него. Не столько даже поэтов: культура, общество, образование, неопределенный круг лиц, которые в теме. А когдатошние нападки на традицию подтверждали, что имеются какие-то продолжительные и постоянные фишки, определяющие ее. То есть это когда-то так было.

Теперь иначе, ну кому тут нападать и на что именно: очень много всякого разного, что не очень-то хорошо для протяженности. По крайней мере в общекультурно-литературной жизни. В музыке как-то еще все же надо иметь профессиональные навыки и образование, а в литературе иначе, в поэзии тем более (тексты же короче, а требования к связности отдельных слов уже совсем никакие). Потому что разрослась грамотность, больше мест для немедленной публикации плюс мгновенное оповещение. Ну, всякие пост-интернетовские последствия, а также полное отсутствие длящегося в бесконечность единого рельса. Отсюда множество группировок со своими мировоззрениями, понятиями, идеалами и идеологиями.

Всякая группа живет в своем периметре, а там внутри то, ради чего и отчего она группа. Своя карта мира, иерархии, главное-важное, активисты-феминистки, всякое это. Литературные группировки могут быть и сообществами с потенциальными манифестами, пусть не имеющими конкретного социального приложения, но достаточными для организации периметра. Или территориально-слоевые группировки. Например, выпускники таких-то школ и факультетов из ветвящейся системы родственных и иных личных связей, так что отчасти даже и протяженные. Или просто территориально-возрастные, без предысторий. Теоретические — как сейчас вокруг ИИ со схемами и графиками, ну и просто дигитальные виннипухи. Что неплохо — ушла схема, в которой задано внешнее давление, а поэзия предназначена именно бороться с ним.

Внутри периметров может быть хорошо, но все равно ж внутри периметра. У всякой группы свое лего. Кто важен, что важно, местность, параметры, тип оценок, слова, которые употребляются в таких-то случаях; то, как это составляется одно с другим. Стандартизация коннектов, логика выводов, свои ништяки и харамы. У них у всех какая-то конкретная своя земля со своей историей — ну, тем, что там считается историей. У одних она длиннее, у других короче. Некая общественная, общая среда — иначе не было бы и группы, и вот на этом среднем — естественно нормативном для нее — фоне иногда выскакивает или же намеренно производится нечто неформатное, этот всплеск и называется поэзией. Понятно, он мотивирован обстоятельствами и ценностями группы. Часто поэзия фиксируется через какого-либо избранного персонажа, этакого Поэта Места, как бы стандарта ненормативности этой среды.

Любопытно, в разных группах один и тот же механизм выскакивания? Вряд ли, определение поэзии там результат местного общественного, группового договора, а не какая-то объективная реальность по части всплесков и флуктуаций. Собственно, разглядеть флуктуации проще именно на фоне стандартов и интересов группы. Флуктуация же тут не вообще, а именно локальная. Есть слово «поэзия», у нас это означает вот это. Или по факту: такие-то авторы, такой-то канон, пакет сочинений.

Тут и другая, предшествующая тема: чем для данной группы является человек как таковой — то есть что за схема его существа. Как у него выглядит личная карта себя, что на ней, где на ней он сам, такой уже совсем сам. Из чего составлен, да хоть какой набор компетенций, сериалов и прочего он восстанавливает в себе всякое утро, делаясь собой. Не специально, а как-то автоматически загружаясь, открыв глаза как крышку ноутбука. Это, конечно, еще не группа, а то, что он сам такое. В чем и относительно чего он себя идентифицирует, по приоритетам? То ли тело плюс социальные параметры, то ли душа и бытовые обстоятельства. Или паспортные данные и список травм. Ребенок своих родителей и др. предков. Член своего государства. В чем и как он себя ощущает, отправляясь в этом виде обустраиваться социально в один из периметров?

Конечно, метафизика в группах столь же социально обусловлена, как и их поэзия. Даже в случае не социальных, а чисто литературных групп удобную метафизику выберут стандартом по взаимной договоренности, на каких-то примерах и именах. По факту переводя в инструментарий. «Метафизика» тут не обязательное слово, просто как бы условная иррациональность поэзии — метафизика в смысле чего-то такого, что производит эти всплески, разные в разных случаях. Разумеется, в группах она устроена рационально.

И есть ситуация вне-групповая. Где поэзия означает не что-то внутри-контекстное, а существующее уже самостоятельно. Ну да, ну да, что-то из локальных поэзий может оказаться и поэзией вне периметров и, наоборот, поэзия извне может быть воспринята (ну, бывает) в каком-то из них. Но все равно они возникают в разных местах.

И тут, уже наконец, Сваровский, зачем иначе было это социологическое занудство. Тут доказывать ничего не надо, с этого книга и начинается — с появления в месте вне контекста. Никаких специальных усилий, просто как щелчок пальцами, и вы на свободе, ну а там и поэзия, свойственная этой местности. Вот, можно и так.

Возвращение

неожиданно

лодка ударяется о песок

мотор перегрелся

приехали

закончился шторм

по колено в ледяной черноморской воде

только самые необходимые вещи

разложены

на берегу

бояться больше нечего

кроме простуды подагры смерти

с белого пляжа — вверх

и первый же дом —

как во сне

ключ № 1 в ржавой скважине —

дверь на лестницу

забытый сырой запах

старый велосипед

ключ № 2 открывает ворота дней

которые здесь пройдут

белые стены

гнездо ласточки на восточном окне

падая в объятия управдома

оплачивая на почте долг за воду

открываем: ветер на мысу

греческую школу

турецкую булочную на углу и сам покой

куда заходят

плывущие по воде сердца

потом

пойдем в магазин

Господи Боже

по улице вниз и направо

Господи Боже

Ты наш

Не знаю, из каких областей и деталей жизни, из каких контекстов и периметров Сваровский выходил — может, обошелся и без этого. Упоминаться у него может что угодно, но чтобы вот на какой-то профильной территории и чтобы в качестве поэзии предполагались (и заранее выстраивались) всплески, свойственные именно этой территории, выводимые из нее, — такого нет. Если у него и обозначается местность письма (почти нет), то она не замкнутая. Даже еще проще: читая книгу нельзя предугадать, какое и о чем будет следующее стихотворение. Хотя бы потому, что о следующем пока и не думаешь.

Они у него возникают немотивированно относительно окружения и ситуации — долговременных социального окружения и групповой ситуации. Можно предположить, что если автор вне групповых свойств, так он для всех годится, но тут с оговорками — для их, «всех», стороны он годится, но как бы же все-таки не актуально и все же не наш. Не затрагивает того-сего важного для любого из периметров. Периметры давят, но тут не об их проблемах.

У Сваровского обрыв, аннулирование до-текстовых контекстов — работе это не мешает, поскольку вот та самая исходная преемственность иррационально существует, и она закроет (не заметив даже) такую мелочь, как отсутствие общепонятной актуальности. Уведет в другие места, незнакомые, оказывающиеся хорошими (как бы они в этих обстоятельствах такими не оказались). Привычное перемещение в ежедневную метафизику.

из воображаемых точек

прощаемся и гудим

в последний раз

и тут же

внезапно

стучимся

в воздушную дверь

в неизвестно

куда

в

полуденный зной

в покрытые желтой

травой берега

в покой

твоего моего

Господина

Новая жизнь, что бы это ни значило, может иметь какие угодно формы — она не станет соответствовать ожиданиям по поводу этого словосочетания:

Виктор определенно жив

держит морской ресторан в Новон-Гу

очень неплохой ресторан

иногда снимает фартук

садится за стойкой курит

смотрит на прохожих

когда подходят и говорят

что он — Виктор

начинает злиться

ругается по чем свет стоит

некоторым показывает паспорт

там черным по белому —

Ли Сон Хен

Но если поэзия образуется не от какого-то счетно-сочиненного импульса, если выход в ее пространство произошел сразу, то что делать на протяжении всей книги? Если он в самом начале, что дальше? А дальше просто — ну вот если с вами произошло что-то, что меняет вас, или ваш тип жизни, или что-нибудь еще такое, то перемены же надо ловить не в зеркале, а вокруг. Вся эта книга — такое рассматривание.

То есть не так, что поэзия возникает относительно долговременных социального окружения или групповой ситуации. Наоборот — сначала возникает, а потом уже выстроятся и окружение, и ситуация. Автор изменился или же изменилась его точка, он сделал точку именно для этой книги, и теперь видно, что и как там вокруг. Здесь не будет сходства ни с кем, но это не какой-то торжественный замкнутый частный мир, а какой есть. Просто вид из другой точки. С начала книги и до конца разглядывание всего на свете, а из разглядываний получается мир, никогда не бывший, а в нем полный беспорядок: звери, птицы, люди, рыбы, смерть, двери, войны, острова, космос, море, ветер.

Такая позиция (в покой / твоего моего / Господина) вовсе не определяет социальный рай, не предполагает гладкого, размеренного комфорта, в комфорте застывшего покоя:

внутри предельного страха

спрятан покой

вор со своей добычей спит

в неподвижной траве сухой

перед расстрелом мы ели дикие абрикосы

в красных точках

прямо с земли

очень вкусно

а алыча еще не поспела

Обнаруживается самое разное, что и в голову не могло прийти, хотя ведь очевидно перетекающее:

птицы на проводах

ничего не делают

просто сидят

в относительной тишине

геометрические фигуры

чертятся сами

в уме

Вот что такое эта книга: как на планах города, района (как возле метро в лайтбоксах) есть красная точка с надписью «вы находитесь здесь». Только тут наоборот, сначала эта точка, а потом уже разглядывать постепенно возникающие — по ходу зрения — ее расширяющиеся окрестности. И они хороши, этот мир очень хорош, а расширение происходит практически волшебно. Вот первое стихотворение из книги полностью.

во время поездки в Абиссинию

мы с Сережей

засыпали поздно

много курили папирос

обсуждали карту

звездного неба

я дразнил его лысым

он называл меня вшивым

несколько месяцев промелькнули

незаметно

мы писали вам в письмах

что часто охотимся на львов

но это было неправдой

из-за того что мы

курили в засаде

львы все время пугались

увидев несущихся хищников

в ужасе убегали слоны

от обезумевших слонов спасались с воплями

наши абиссинцы

таким образом

каждый раз в саванне

случался

полный беспорядок

А заголовок («...но мы здесь») — из стихотворения «Только не это», окончание:

о Боже

мы дома

и ведь никто не хотел

но мы здесь

Андрей ЛЕВКИН

Рига